Франц Кафка - Америка
И так как самое страшное было произнесено, следом быстро выплеснулось и все остальное; нимало не солгав, он высказал такие вещи, о которых, собственно говоря, перед тем вовсе и не думал.
— Больше всего мне хотелось бы домой. Я охотно приеду опять, потому что мне доставляет удовольствие находиться там же, где и вы, господин Поллундер. Но сегодня я не могу здесь остаться. Вы знаете, дядя разрешил этот визит скрепя сердце. Наверняка для этого у него были веские основания, как и для всего, что он делает, а я дерзнул буквально вырвать это разрешение вопреки ею воле. Я попросту злоупотребил его ко мне любовью. Какие возражения были у него против этого визита, сейчас значения не имеет; одно я знаю совершенно определенно: в этих возражениях не было ничего обидного для вас, господин Поллундер, ибо вы — лучший, самый лучший друг моего дяди. Нет никого, кто мог бы, хотя бы приблизительно, сравниться с вами в симпатиях моего дяди. И это единственное, хотя и недостаточное оправдание моей неучтивости. Вероятно, вы не вполне осведомлены об отношениях между мною и дядей, поэтому я буду говорить только о самом существенном. Пока я не овладел английским языком и не понаторел достаточно в практической коммерции, я полностью завишу от дядиной благосклонности, которой он дарит меня как близкого родственника. Не стоит полагать, что я уже теперь способен заработать на жизнь каким-либо порядочным способом — а от прочих Боже меня сохрани! Увы, мое воспитание было слишком непрактичным. Я весьма средне закончил четыре класса европейской гимназии, н с точки зрения заработков это все равно что ничего, так как учебные программы в наших гимназиях очень реакционны. Вы бы рассмеялись, расскажи я вам, чему обучался. Если учиться дальше, окончить гимназию, пойти в университет, возможно, все кое-как выравнивается и в конце концов человек получает порядочное образование, с которым можно что-то предпринять и которое позволяет претендовать на некий заработок. Но я, к сожалению, был вырван из этой системы обучения; иногда я думаю, что совершенно ничего не знаю; да и вообще, все, что я мог там почерпнуть, для американцев просто мизерно. С недавних пор у меня на родине кое-где открываются реформированные гимназии, там изучают современные языки и даже коммерческие дисциплины; когда я кончал народную школу, такого еще не было. Мой отец, правда, хотел, чтобы я изучал английский язык, но, во-первых, я в то время не предполагал, какая меня постигнет беда и как понадобится мне этот язык, во-вторых, гимназические уроки отнимали много времени, и для других занятий его уже не было… Я упоминаю обо всем этом, чтобы показать вам, как я завишу от дяди и сколь многим ему обязан. Вы безусловно согласитесь, что в такой ситуации для меня непозволительно даже в мелочах действовать вопреки его хотя бы и предполагаемому желанию. Вот почему, чтобы мало-мальски искупить огорчение, которое ему доставил, я должен немедля уехать домой.
Длинную речь Карла господин Поллундер внимательно выслушал; при этом он частенько, особенно когда упоминался дядя, легонько прижимал Карла к себе и раз-другой серьезно и как бы с надеждой взглянул на Грина, продолжавшего рыться в бумажнике. Карл же, по ходу речи все более отчетливо осознававший свою зависимость от дяди, с каждой минутой становился беспокойнее и невольно пытался высвободиться из рук господина Поллундера. Все здесь его стесняло; путь к дяде — через стеклянную дверь, по лестнице, по аллее, по дорогам, через пригороды к широкому проспекту, подводящему к дядиному дому, — представлялся ему чем-то сугубо целостным, которое наготове лежало перед ним пустынное, ровное и громко, требовательно призывало к себе. Доброта господина Поллундера и гнусность господина Грина утратили всякое значение, и от этой прокуренной комнаты он не хотел ничего иного, кроме возможности избавиться от нее. И хотя чувствовал он себя отъединенным от господина Поллундера и готовым к борьбе с господином Грином, все-таки его снедал смутный страх, волны которого омрачали зрение.
Он сделал шаг назад и стоял теперь на одинаковом удалении от господина Поллундера и господина Грина.
— Вы ничего не хотите ему сказать? — спросил господин Поллундер господина Грина и как бы просительно накрыл его руку ладонью.
— Не знаю, что мне ему сказать, — ответил господин Грин, вынув наконец из бумажника письмо и положив его перед собою на стол. — Стремление вернуться к дяде весьма похвально, и с точки зрения человеческой можно было бы предполагать, что это доставит дяде особенную радость. Ведь своим непослушанием дяди он, скорей всего, порядком разозлил дядю, очень может быть. Тогда, разумеется, ему бы лучше остаться здесь. Н-да, трудно сказать что-либо определенное; оба мы, конечно, друзья дяди, и едва ли возможно установить, кто из нас ему ближе — господин Поллундер или я, но в душу вашего дяди мы проникнуть не в силах, тем более что от Нью-Йорка нас отделяет не один десяток километров.
— Извините, господин Грин, — сказал Карл и, превозмогая себя, приблизился к нему. — Как я понял из ваших слов, вы тоже считаете, что мне лучше немедленно вернуться.
— Я этого отнюдь не говорил, — произнес господин Грин и углубился в созерцание письма, водя пальцами вверх-вниз по его краям. Тем самым он словно намекал, что вопрос задал господин Поллундер, ему-то он, Грин, ответил, а Карл тут, собственно, ни при чем.
Между тем господин Поллундер подошел к Карлу и мягко увел его от господина Грина к большому окну.
— Дорогой господин Россман, — сказал он, склонившись к уху Карла и в качестве подготовки обтерев носовым платком лицо и высморкавшись, — вы ведь не думаете, что я стану вас здесь удерживать против вашего желания. Об этом и речи нет. Правда, я не могу предоставить в ваше распоряжение автомобиль, так как он находится далеко отсюда в платном гараже; все здесь — еще в процессе становления, мне пока недосуг было заняться собственным гаражом. К тому же шофер ночует не в доме, а по соседству с гаражом, да я и сам не знаю — где именно. Кроме того, в его обязанности не входит присутствовать в моем доме по ночам, он обязан только приезжать утром к условленному часу. Но все это не препятствие для вашего немедленного возвращения домой, потому что, если вы настаиваете, я провожу вас до ближайшей станции городской железной дороги, которая, впрочем, так далеко, что вы доберетесь до дому не намного раньше, чем если утром — ведь мы отправимся уже в семь часов — поедете со мной в автомобиле.
— Я все же предпочел бы поехать железной дорогой, — сказал Карл. — О железной дороге я совсем не подумал. Вы сами сказали, что в таком случае я приеду раньше, чем утром на автомобиле.
— Но разница совершенно незначительна.
— Тем не менее, тем не менее, господин Полдундер, — сказал Карл, — памятуя о вашем радушии, я с удовольствием приеду сюда снова, если, конечно, вы извините мое сегодняшнее поведение и опять пригласите меня, и, быть может, я тогда смогу лучше объяснить, отчего для меня так важна сегодня каждая минута, приближающая встречу с дядей. — И, будто получив уже согласие на отъезд, он добавил: — Но вы ни в коем случае не должны меня провожать. В этом совершенно нет необходимости. За дверью ждет слуга, который охотно проводит меня до станции. Теперь мне осталось только найти свою шляпу. — С этими словами он пересек комнату, пытаясь на ходу обнаружить где-нибудь свою пропажу.
— Не смогу ли я выручить вас кепкой? — спросил господин Грин, вытаскивая из кармана кепку. — Может быть, она случайно будет вам впору?
Ошеломленный, Карл остановился:
— Не могу же я оставить вас без вашей кепки. Я прекрасно отправлюсь в путь с непокрытой головой. Шляпа мне не так уж и необходима.
— Это не моя кепка. Возьмите же!
— В таком случае благодарю вас, — сказал Карл, чтобы не задерживаться, и взял кепку. Он надел ее и сначала засмеялся, так как она оказалась впору, снова взял ее в руки и осмотрел, однако не обнаружил ничего особенного: это была совершенно новая кепка. — Как на меня!
— Ну вот видите, как на вас! — вскричал господин Грин и хлопнул по столу.
Карл уже шагал к двери, чтобы позвать слугу, но тут господин Грин встал, потянулся после обильной трапезы и долгого покоя, громко стукнул себя в грудь и произнес, не то советуя, не то приказывая:
— Прежде чем уйти, вы должны проститься с фройляйн Кларой.
— Да, должны, — подтвердил и господин Поллундер, тоже поднявшись с кресла. Было заметно, что у него эти слова идут не от чистого сердца; он смущенно разглаживал складку на брюках, то расстегивал, то застегивал пиджак, который, по современной моде, был очень короток и едва доходил до бедер, что совершенно не шло толстякам вроде господина Поллундера. Кстати, когда он стоял рядом с господином Грином, однозначно складывалось впечатление, что полнота у господина Поллундера нездоровая; спина у него сутулилась, живот казался дряблым, отвисшим и даже на вид тяжелым, а лицо выглядело бледным и измученным. Господин Грин был, пожалуй, еще толще господина Поллундера, но его толщина была плотной, ядреной; ноги его стояли на земле крепко, по-солдатски, голову он держал прямо, слегка ею покачивая; похоже, он был хороший гимнаст, если не сказать образцовый.
