Джон Стейнбек - К востоку от Эдема
На отдельный листок Куин выписал столбиком имена, поднялся, опираясь на хромую ногу, и подошел к железной печке, стоящей у стены. Там смял «Салинасскую утреннюю газету», поджег её и бросил в печку. Когда комок разгорелся, он бросил в огонь пачку конвертов, выдвинул задвижку, закрыл дверцу. В печке загудело, и сквозь слюдяные окошки было видно, как заиграли внутри желтые языки пламени. Куин потер ладони, как будто счищал грязь.
— Негативы тоже там, — сказал он. — Сам её бюро обыскал. Других отпечатков нет.
Посетитель хотел было что-то сказать, но сумел только выдавить хриплым шепотом:
— Спасибо тебе, Гораций.
Шериф, переваливаясь, вернулся к столу, взял листок с именами.
— Хочу попросить тебя об одном одолжении. Вот список. Поговори с теми, кто тут значится. Скажи, что я сжег фотографии. Ты же всех их знаешь, черт побери. Тебе поверят. Ангелы — они только на небесах водятся. Поговори с каждым по отдельности, расскажи, что тут произошло. Гляди! — Куин открыл дверцу печки и начал шуровать кочергой, сминая сгоревшую бумагу в пепел. Все расскажи.
Посетитель поглядел на шерифа, и тот понял, что нет такой силы на земле, которая отныне помешала бы сидящему напротив него человеку видеть в нем злейшего врага. До гробовой доски между ними будет стоять невидимая стена, хотя ни один не посмеет признаться в этом.
— Даже не знаю, как тебя благодарить, Гораций.
— Ладно, чего уж там, — печально проговорил шериф. — Надеюсь, мои друзья и со мной поступили бы таким же манером.
— Вот сволочь проклятая! — выдавил посетитель, и Гораций Куин понял, что в какой-то степени проклятие адресовано ему самому. И ещё он понял, что недолго уже ему быть шерифом. Эти пристыженные уважаемые граждане выпрут его с должности, ничего другого им не остается. Он вздохнул и сел за стол.
— Иди, тебя завтрак дожидается, — буркнул он. — А у меня работы по горло.
Без четверти час шериф Куин свернул с Главной улицы на Центральный проспект. В булочной Рейно он взял горячий, прямо с поду, душистый батон французского хлеба. Опираясь на перила, он взошел на крыльцо дома и позвонил.
Дверь открыл Ли. Вокруг пояса у него было обернуто кухонное полотенце.
— Его нет дома, — сказал он.
— Нет, так будет. Я на пункт позвонил — идет он.
Ли посторонился, пропуская гостя, и усадил его в гостиной.
— Чашку горячего кофе не желаете?
— Не откажусь.
— Только что заварил, — сказал Ли и скрылся в кухне.
Куин с удовольствием оглядел удобную гостиную и подумал, что хватит ему сидеть в своем участке. Один знакомый доктор говорил ему: «Люблю принимать ребенка при родах, потому что меня ждет радость, если я хорошо потружусь». Шериф часто вспоминал эти слова и думал, что если он хорошо потрудится, его ждет чья-то беда. То, что его работа необходима, — слабое утешение. Да, пора на пенсию, хочет он этого или нет.
Рисуя себе уход на пенсию, каждый мечтает заняться тем, на что не хватало времени раньше: путешествовать по разным городам и странам, читать книги, которые не успел раскрыть, хотя делал вид, будто читал их, и тому подобное. Много лет шериф мечтал о том времени, когда он сможет поохотиться, порыбачить, побродить по горам Санта-Лусия, пожить в палатке на берегу какой-нибудь неизвестной речушки. И теперь, стоя на пороге этой прекрасной предзакатной поры, он вдруг почувствовал, что ему не хочется ни рыбачить, ни охотиться. Поспишь на земле — разболится нога. Подстрелишь оленя — попробуй-ка поволочи на себе тяжелую обмякшую тушу. Да и не любитель он оленины. Мадам Рейно в вине её вымачивает, потом приправы разной добавит, поперчит хорошенько, но ведь после такой готовки и старый башмак уплетешь за милую душу.
Ли приобрел новую, струйную кофеварку с ситечком. Куин слышал, как ударяется о стеклянный колпак пробивающийся сквозь молотые зерна кипяток, и его натренированный ум отметил, что китаец покривил душой, сказав, что у него только что сварился кофе.
У старика была хорошая память, обострившаяся за долгие годы службы. При желании он выстраивал перед глазами разных людей, рассматривал их лица и жесты, слышал их слова, воссоздавал целые сцены, как будто кинопроектор включал или ставил старую пластинку. Едва он подумал об оленине мадам Рейно, как его ум начал машинально регистрировать вещи в гостиной, и не просто регистрировать, но и словно подталкивать в бок, приговаривая! «Глянь-ка, тут что-то не так, чудно вроде».
Шериф внял совету, подаваемому внутренним голосом, и принялся рассматривать комнату: мебель обита цветастым ситцем, кружевные занавески, на столе — белая вышитая скатерть, диванные подушки с затейливым рисунком. Словно для дамочки комнатка, а в доме одни мужики.
Он представил себе свою собственную гостиную. Все, что в ней есть, высмотрено, приобретено и в чистоте поддерживается неутомимой миссис Куин, все, до последней вещицы. Разве что к подставке для трубок она не притрагивается, хотя сама же её и купила, если уж на то пошло. Комната у Трасков тоже вроде бы женщиной убрана, но только с виду. Чересчур кокетливая, что ли, мужчиной придумана, с перебором. Наверняка китайские штучки. А Адам ничего не замечает, не говоря уже о том, чтобы твердой рукой порядок навести… Впрочем, нет, тут другое… Ли старается, чтобы у Трасков дом был, семейный очаг, так сказать, но Адам, видно, даже этого не замечает.
Гораций Куин вспомнил, как давным-давно допрашивал Адама и был поражен глубиной его горя. Он как сейчас видел его отрешенный затравленный взгляд. Он ещё подумал тогда, какой перед ним чистый и честный человек, и даже растерялся. Впоследствии они часто бывали вместе. Оба принадлежали к братству вольных каменщиков. Они вместе проходили обряд посвящения в масоны, по очереди — сначала Адам, потом Гораций — занимали кресло мастера местной ложи и оба носили булавки экс-мастера. И тем не менее будто невидимая стена отгородила Адама от других людей. Никто не мог заглянуть к нему в душу, и он сам не мог распахнуть её ни перед кем. Но во время того мучительного разговора стены между ними не было.
Женившись, Адам соприкоснулся с реальным миром. Гораций подумал о Кейт — лежит вся серая, обмытая, иглы в горле, к ним прикреплены спускающиеся с потолка резиновые трубки с формалином.
Адам не способен на бесчестный поступок. Бесчестные поступки совершают те, кто жаждет чего-нибудь. А ему ничего не нужно. Шериф старался понять, что же все-таки происходит за этой стеной, какие там заботы, радости и какая боль.
Он переменил положение, чтобы не сильно опираться на хромую ногу. В доме было тихо, слышалось только, как бурлит вода в кофеварке. Адам что-то задерживается. Старею, изумленно подумал шериф, и ничего, нравится.
Стукнула входная дверь, пришел Адам. Ли тоже услышал его и кинулся в прихожую.
— Шериф пришел, — предупредил он.
Адам вошел в гостиную и, улыбаясь, подал Куину руку.
— Здравствуй, Гораций! Ордер при себе? — Старая шутка, но срабатывает безотказно.
— Привет, — отозвался Куин. — Твой помощник собирался напоить меня кофе.
Ли скрылся в кухне и загремел тарелками.
— Что-нибудь случилось? — спросил Адам.
— В моей работенке всегда что-нибудь случается. Дай сначала кофейку испить.
— Говори, не стесняйся. Ли всё равно услышит. Даже через закрытую дверь. У меня от него секретов нет. Бесполезно — обязательно разузнает.
Вошел Ли с подносом. Он улыбался, едва заметно, словно своим мыслям, разлил кофе и исчез. Адам снова спросил:
— Что-нибудь серьезное, Гораций?
— Нет, не очень. Скажи, ты не развелся с той особой?
Адам весь напрягся.
— Нет, а что?
— Сегодня ночью она с собой покончила.
Лицо у Адама исказилось, на покрасневших глазах выступили слезы, рот задергался. Он старался не дать волю чувствам, но потом упал лицом на стол и зарыдал.
— Бедная ты моя, бедная… — твердил он.
Куин терпеливо ждал, пока Адам успокоится. Через некоторое время тот взял себя в руки и поднял голову.
— Ты уж прости, Гораций.
Пришел Ли, вложил в руки Адаму смоченное в воде полотенце. Тот послушно протер лицо, отдал полотенце назад.
— Совсем не думал… — виновато сказал он. — Что я должен сделать? Я заберу её. Сам похороню. — Я не стал бы, — возразил Гораций. — Впрочем, если считаешь, что это твой долг… Но я не за этим пришел. Он вытащил сложенный листок из кармана и протянул Адаму. Тот отпрянул.
— Это… это её кровь?
— Да нет, не её, не бойся. Прочти.
Адам прочитал и уставился в бумагу, словно за написанными двумя строками увидел что-то ещё.
— Ведь он… он не знает, что она его мать, — сказал он.
— Как не знает? Ты что, никогда не рассказывал?
— Никогда.
— Вот тебе на… — протянул шериф.
— Не захочет он от неё ничего, — убежденно произнес Адам. — Давай порвем это, и дело с концом. Если узнает, ничего от неё не захочет.
