Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 4. Приключения Тома Сойера. Жизнь на Миссисипи

Я была в Цинциннати, когда эта книга вышла, но только в июле 1830 года я смогла ее достать. Один книготорговец, у которого я ее спросила, сказал мне, что у него было несколько экземпляров, пока он не понял, какого характера эта книга, но после того как он ознакомился с нею, ничто не заставит его продать хоть один экземпляр. Но, очевидно, другие лица его профессии были не столь щепетильны: книгу читали в городах, больших и малых, в деревнях и поселках, на пароходах, в дилижансах, и такой непрестанный воинственный вопль стоял по этому поводу, какого, на моей памяти, никогда еще не приходилось наблюдать.

Горячее желание похвалы и некоторая деликатная обидчивость при критике, но-моему, всегда считались хорошими чертами характера; но то состояние, в которое произведение капитана Холла повергло всю республику, ясно показывает, что эти же чувства в преувеличенном виде доводят до пристрастности, граничащей с глупостью.

Было совершенно поразительно слышать, как люди, которые в других вопросах обладают ясным умом, высказываются по этому поводу. Я никогда еще не видела примера, чтобы чувство здравого смысла, обычно проявляющееся в критических суждениях всех наций, так было бы отброшено страстью. Я уж не говорю об отсутствии справедливости и честного, благожелательного толкования, — этого нечего было и ждать. Некоторые нации зовут тонкокожими, но тогда жители Соединенных Штатов просто совсем лишены кожи: они жалуются на малейшее дуновение ветерка, если только оно не напоено восхищением. Ничего странного, следовательно, не было в том, что к резким, непримиримым суждениям путешественника, к которым, как они знали, будут прислушиваться, они отнеслись с таким раздражением. Самым необычайным во всей этой истории была, во-первых, невероятная ярость, в которую они приходили, и во-вторых, те совершенно ребяческие выдумки, которыми они собирались отплатить за несправедливую, по их мнению, строгость, с какой к ним подошли.

Не довольствуясь заявлением, будто во всей книге от начала до конца нет ни единого слова правды (а это утверждение я слышала, как только заходил разговор об этом издании), вся страна стала выяснять, почему капитан Холл посетил Соединенные Штаты и почему он выпустил свою книгу.

Я слышала, как люди утверждали с такой серьезностью и уверенностью, словно получили эти сведения из официальных источников, что капитан Холл был послан британским правительством специально, чтоб охладить растущее в Англии преклонение перед формой правления Соединенных Штатов, что он приехал по казенному заданию и что только по приказу свыше он нашел множество недостатков.

Я повторяю: здесь не сплетни какой-нибудь кучки пристрастных людей, — нет, я уверена, что таково мнение очень значительной части населения страны. Эти удивительные люди глубоко убеждены, что с ними невозможно встречаться, не восхищаясь ими, так что даже не допускают мысли, будто кому-нибудь, при всей его честности и искренности, могут не понравиться они сами или их родина.

Большинство американских журналов, по-моему, хорошо известно в Англии, поэтому я не стану их цитировать здесь; но мне иногда казалось странным, почему ни одному из них не пришло в голову перевести проклятие по адресу Обадии на классический американский язык; проделай они это, подставив в скобках (он, Бэзил Холл) соответственно вместо (он, Обадия), они избавили бы себя от многих хлопот.

Я не могу описать, с каким любопытством я взялась наконец за чтение томов, вызвавших такой ужас, и совсем не умею передать, как я была поражена их содержанием. Сказать, что я во всем произведении капитана Холла не нашла ни одного преувеличенного утверждения, еще недостаточно. Человек, который знает эту страну, не может не заметить, что капитан Холл добросовестно выискал все, что можно похвалить, чем можно восхищаться. Когда он хвалит, он делает это с явным удовольствием, а когда говорит о недостатках, то с явным неудовольствием и сдержанностью, исключая те моменты, когда из чисто патриотических побуждений он откровенно говорит о том, что, по его мнению, должна, себе на благо, знать его родина.

Капитан Холл видел Америку в наиболее благоприятном свете. Он был, разумеется, снабжен рекомендательными письмами к самым высокопоставленным лицам, а его собственная репутация служила ему еще более влиятельной рекомендацией; поэтому его принимали от одного конца Соединенных Штатов до другого на самый пышный и блестящий манер и лад. Он видел страну в полном параде, и у него почти не было возможности судить о том, какой она бывает, когда она не прибрана, не умащена, не начищена до блеска, но было случая видеть все ее недостатки, как видели их слишком часто я и моя семья.

Капитану Холлу представилась бесспорно блестящая возможность познакомиться с формой управления и законами страны, более того — он мог получить лучшие устные пояснения к ним в беседах с самыми выдающимися гражданами страны. Он прекрасно использовал все возможности; ни одна важная деталь не ускользнула от него без того, чтобы он не проанализировал ее с тем вниманием, какое может проявить только очень образованный и глубокомысленный путешественник. Его книгам это придало чрезвычайный интерес и ценность; но я глубоко уверена, что, будь на его месте столь же проницательный человек и попади он в Соединенные Штаты, имея возможность знакомиться только с будничной жизнью страны, он составил бы себе гораздо худшее мнение об ее моральной атмосфере, чем капитан Холл; у меня создалось глубочайшее внутреннее убеждение, что, если бы капитан Холл не сдерживал себя так решительно, его негодование приняло бы гораздо более резкие формы, чем высказанное им возмущение некоторыми сторонами американского характера, с которыми он был хорошо знаком, как это явствует из других обстоятельств. Он, очевидно, взял за правило говорить ровно столько правды, чтобы создать верное впечатление у читателей и как можно меньше задеть самолюбие чувствительных людей, о которых он писал. Он просто излагает свои мнения и чувства и предоставляет другим устанавливать, что они вполне обоснованы; но он старается избавить американцев от той горечи, которую несомненно вызвало бы более подробное изложение доказательств.

Если кому-нибудь угодно считать, что причиной моих суждений является некая злобная неприязнь к двенадцати миллионам чужестранцев, — мне придется с этим примириться; если бы речь шла просто о чьих-то праздных размышлениях, я, разумеется, не стала бы навлекать на себя обвинения, которые мне теперь предъявляют. Но это не так.

Искренность, с которой он выражается и, очевидно, чувствует, люди здесь ошибочно принимают за иронию или совершенно ей не верят; его нежелание доставить неприятность лицам, любезно его встретившим, они презрительно считают притворством, хотя сами превосходно понимают в глубине души, насколько больше он мог разоблачить их, чем сделал это; они пытаются уверить самих себя, что он преувеличил дурные свойства их характера и их учреждений; но в действительности он отнесся к ним со снисходительностью, которая, возможно, вполне уместна для него, но мало заслужена ими; и в то же время он старательнейшим образом преувеличивал все их достоинства, когда представлялась ему возможность обнаружить хоть что-нибудь благоприятное.

ПРИЛОЖЕНИЕ «Г»

В глуши, на Севере, жили брат и сестра; они никогда не видели другого человеческого лица. Очень редко приходилось брату надолго уходить из дому, ибо, как только наступала нужда в пище, ему достаточно было лишь отойти немного от дома и там в определенном место воткнуть свои стрелы в землю острием кверху. Он говорил сестре, где оставил стрелы, и каждое утро она отправлялась на поиски и всегда находила стрелу вонзившейся в сердце оленя. Ей тогда оставалось только дотащить добычу до дому и приготовить еду. Так она жила и уже стала совсем взрослой, когда однажды брат, которого звали Ямо, сказал ей:

— Сестра, подходит время, когда ты будешь нездорова. Слушай моего совета. Если ты его не исполнишь, то станешь причиной моей смерти. Возьми огниво, которым мы разжигаем костер, отойди на некоторое расстояние от дома и разведи отдельный костер. Когда тебе понадобится еда, я научу тебя, где ее взять. Ты должна готовить для себя, а я — для себя. Когда ты будешь нездорова, не пытайся приблизиться к нашему жилью и не приноси ничего, чем пользуешься. Не забудь привязать к поясу все нужное тебе для разведения огня, ибо ты не знаешь, когда придет твое время. Что касается меня, то я сделаю все что смогу.

Сестра обещала исполнить все, как он сказал.

Вскоре брату пришлось уйти из дому. Сестра сидела одна в доме, расчесывая волосы. Она только что развязала пояс, к которому были привязаны все принадлежности для разведения огня, как вдруг случилось то, о чем предупредил ее брат. Она выбежала на дому и второпях забыла там пояс. Боясь вернуться, она стояла в раздумье. Наконец она решила войти в дом и взять пояс. «Брата ведь нет дома, — подумала она, — и я зайду на минуточку, только чтобы схватить пояс». И она вернулась. Вбежав в дом, она схватила пояс и уже выходила, как вдруг из-за деревьев показался ее брат. Он сразу понял, в чем дело.