Исаак Башевис-Зингер - Семья Мускат

— Что-нибудь поесть найдется? — спросил он.

— Сейчас посмотрю, — отозвалась Барбара.

В буфете оказалось полно съестного: пачка муки, упаковка риса, коробка сардин, высохшая булка. Аса-Гешл чиркнул спичкой, и Барбара зажгла газовую плиту. Поставила вариться рис, разломала булку на две части и одну половину протянула Асе-Гешлу, который стал жевать черствый хлеб, запивая его водой. Он пребывал в полусне. И тут его осенило: а ведь Адаса с Дашей, очень может быть, уже в Варшаве, у Нюни. Он вдруг вспомнил, что у него есть сын, Додик, что он в Палестине. Были и другие страны, где царил мир. В Америке люди ходили в театры, лакомились в ресторанах, танцевали, слушали музыку. С улицы до него донесся кошачий визг; животные и понятия не имеют, что на свете есть Гитлер; точно так же и человеческие особи не в состоянии постичь иные реальности.

Аса-Гешл уснул. Барбара разбудила его. Он открыл глаза, но не мог ничего понять — ни где он, ни что с ним. До него донесся голос: «Аса-Гешл, рис готов». Кто ест рис посреди ночи? — с удивлением спросил он сам себя. Барбара протянула ему ложку. Он поднес недоваренный рис ко рту. Она села с ним рядом и стала есть из той же миски; их щеки соприкасались.

— Ты что, не голоден? Что с тобой?

— Спать хочу.

Он поднялся с дивана, но кровати не разглядел. Налетел на стол, потом на стул, ударился о край плиты. Замер на месте и стал ждать. Он впал в ступор, точно животное. Потом вдруг вздрогнул и пришел в себя.

— Что ты делаешь? Почему не ложишься?

Он хотел ответить, но губы не складывались в слова. Крупинка риса пристала к языку. Он схватился за стену, будто ребенок, который только учится ходить. Барбара обняла его:

— В чем дело? Ты меня пугаешь.

Она довела его до кровати. Какие холодные простыни. Его голова погрузилась в подушку.

Утром Аса-Гешл проснулся от рева самолетов и перестука пулеметов. Комната была залита солнечным светом. Барбара уже встала и ходила взад-вперед в шлепанцах и халате. Детская радость охватила Асу-Гешла. Солнце светит! Люди живы! Он дома! Он спрыгнул с кровати и оделся. Рев самолетов смолк — а с ним и стук пулеметов. Снова открылись окна, заговорило радио, закричали дети, во дворе стояли люди, много людей, они что-то говорили, жестикулировали, показывали на небо. Казалось, всех охватило какое-то безудержное веселье. Аса-Гешл проснулся с чувством голода, жажды, у него ныли натруженные ноги, но ему хотелось двигаться, поскорей повидаться с родными. Тупой ужас, преследовавший его последние дни, рассеялся. Барбара включила радио. Диктор говорил только о победах: наши героические войска, сообщал он, отражают атаки противника на всех фронтах, под Серадзем, Петрковом, Тчехановом, Модлином. На полуострове Хель наши доблестные солдаты оказывают героическое сопротивление. Противник вытеснен с острова Вестерплатте, возле Данцига. Французская и английская авиация бомбит Рур. В Америке прошли многотысячные антивоенные манифестации. Президент Рузвельт созвал министров на срочное совещание.

Информационные сообщения сменялись музыкой и инструкциями гражданскому населению: как вести себя во время бомбежек, как оказать первую помощь раненым. А затем опять следовали военные сводки, приказы, предупреждения, оптимистические прогнозы. Аса-Гешл позвонил Нюне, но к телефону никто не подошел. Тогда он отыскал в записной книжке номер Пини и позвонил ему.

— Кто говорит? — Голос у Пини был хриплый, срывающийся.

— Аса-Гешл, муж Адасы.

Пиня промолчал.

— Я только что звонил своему тестю, — пояснил Аса-Гешл, — но дома никого не было.

— Ваш тесть переехал к нам, — сказал после долгой паузы Пиня.

— Он не подойдет к телефону?

— Он вышел.

— В таком случае, может, вы мне скажете, где Адаса.

Пиня что-то пробормотал, осекся, закашлялся, а потом с упреком сказал:

— А мы думали, вы там, у нее.

— Я вернулся только вчера вечером.

— Как это вам удалось? А впрочем, не важно. Адасы нет… умерла Адаса.

Оба долго молчали.

— Когда это случилось?.. Как? — выдавил из себя Аса-Гешл.

— В Отвоцке… Первой же бомбой…

И снова — долгая пауза.

— Где Даша?

— Здесь, у нас. Хотите с ней поговорить?

— Нет. Сейчас приеду.

Барбара тем временем рылась в комоде. Лучшие ее туалеты погибли в дороге. Она вынимала платья, обувь, белье. По всей вероятности, она не слышала, о чем шел разговор, и поэтому спросила:

— Ну, как там твои родственнички?

— Барбара! Я ухожу! — Аса-Гешл не узнал собственного голоса. — Адасу убили.

Она подняла на него глаза и побледнела.

— Приду вечером, — сказал он.

— Если будет куда!

Какое-то время они неподвижно смотрели друг на друга. Первой пришла в себя Барбара:

— Погоди. Я — с тобой. Мы можем потеряться.

Пока она одевалась, он сидел на диване. Вышли они вместе. Улица была заполнена людьми: Аса-Гешл ни разу не видел на Желязной столько народу. Каждый что-то нес: чемоданы, свертки, сумки, котомки. Какой-то высокий мужчина в одной руке держал торшер, в другой — корзину. Посреди улицы, среди разбросанных бревен, евреи и поляки копали широкую траншею. Хасиды кидали землю быстрыми, спорыми движениями рук и плеч, каждую минуту дежурно вытирая со лба струящийся пот. Где-то неподалеку работала пекарня: Аса-Гешл заметил, что женщины несут свежие булки. Многие прохожие одеты были по-военному: девушки — в солдатских шинелях, мужчины — в касках. Сквозь толпу пробирались медсестры, санитары с носилками, скауты. У многих горожан с плеч свешивались противогазы. Посреди улицы как ни в чем не бывало о чем-то спорили две высокие монашки. Барбара крепко держала Асу-Гешла за локоть — не потеряться бы. Она переоделась, он же по-прежнему был в измятом костюме, грязной рубашке, стоптанных башмаках. Когда они проходили мимо большого магазина, Аса-Гешл бросил взгляд на свое отражение в витрине и остолбенел. В таком виде к Пине идти нельзя, решил он, и они, свернув, направились в Новолипки, где он снимал комнату.

В еврейской части города на улицах тоже яблоку негде было упасть. Перед булочными вытянулись длинные очереди. Одни магазины закрылись, другие еще работали. В дверях, охраняя свою собственность, стояли лавочники. То там, то здесь воздвигались баррикады: в кучу сваливали все, что попадалось, — доски, столы, стулья, ящики. В одном месте перевернули повозку, и она лежала, перегораживая улицу, колесами вверх. Дети карабкались на кучи песка, кирпичей, булыжника. Где-то неподалеку взорвалась бомба — никто точно не знал, где именно. Несколько человек столпились у стены дома, где висели еврейские газеты: напечатаны они были гигантскими буквами на одной стороне листа. Всеобщее смятение напоминало Асе-Гешлу о пожарах, солнечном затмении, мессианских предвестиях. Они прошли мимо парикмахерской, и Аса-Гешл спросил, есть ли у Барбары мелкие деньги. Она вошла вместе с ним. Парикмахер, стоило Асе-Гешлу опуститься в кресло, принялся намыливать ему щеки, не потрудившись даже набросить на плечи полотенце. Барбара ждала, разглядывала себя в зеркало. В Государственном сберегательном банке у нее лежало несколько сот злотых, но прошел слух, что банки закрыты. Все ее сбережения, таким образом, составляли на сегодняшний день тридцать восемь злотых плюс брильянтовое кольцо.

Комнату Асы-Гешла на Новолипках заняла сестра хозяина квартиры, недавно приехавшая в Варшаву из деревни. Его вещи тем не менее остались в неприкосновенности. Он переоделся на кухне, а грязную рубашку выбросил в окно. В ящике письменного стола лежала рукопись «Лаборатории счастья», над которой он трудился еще в Швейцарии. Аса-Гешл открыл заслонку, швырнул рукопись в печь и спустился вниз. Барбара разговаривала с молоденьким солдатом, евреем. Увидев Асу-Гешла, она сделала движение, словно хотела их познакомить, но передумала, простилась с солдатом и бросилась вслед за Асой-Гешлом.

— Скорей бежим! — крикнула она. — Пока еще не взорвали мост.

— Куда бежим?

— На восток, к русской границе.

— Здесь моя дочь.

— Аса-Гешл, на счету каждая минута!

— Я остаюсь.

На какое-то мгновение она застыла в нерешительности. Потом взяла его под руку и направилась с ним на Твардую, к Пине. Аса-Гешл поднялся наверх, Барбара осталась на улице. Ждать ей пришлось долго. Над головой проносились немецкие самолеты. Она слышала треск зениток, свист бомб, видела, как над крышами и трубами поднимаются клубы желтого дыма. Над ней, испуганно крича, кружила стая птиц. По улице в панике метались люди. Кто-то крикнул, чтобы Барбара спустилась в бомбоубежище, но она боялась разминуться с Асой-Гешлом. Барбара посмотрела на поднимавшиеся в небо ядовито-желтые испарения — и зевнула. Теперь она поняла, что имел в виду Аса-Гешл, сказав, что война ему надоела.