Генри Джеймс - Женский портрет
– Вы собираетесь рассказать мне что-то чудовищное?
– Ваше право назвать это, как вам заблагорассудится. – Графиня тоже поднялась, в нее точно вселился дух упрямства, он рос на глазах и все больше буйствовал. Несколько секунд она стояла во всем, так сказать, блеске своего грозного и, как Изабелле уже тогда показалось, безобразного намерения. Наконец она произнесла: – У моей первой невестки не было детей.
Изабелла смотрела на нее непонимающим взглядом; она ожидала чего-то совсем другого.
– У вашей первой невестки?
– Надеюсь, вам по крайней мере известно, что Озмонд был уже, с вашего позволения, женат? Я никогда с вами о его жене не заговаривала, мне казалось, это было бы неприлично, даже неуважительно. Но другие, менее тактичные люди, наверное, говорили вам. Бедняжка не прожила с ним трех лет и умерла бездетной. Пэнси появилась после ее смерти.
Брови Изабеллы были так нахмурены, что почти сошлись у переносицы; побелевшие губы раскрылись от недоуменной растерянности. Она как бы силилась понять то, что, очевидно, было выше ее понимания.
– Значит, Пэнси не дочь моего мужа?
– Не извольте сомневаться – вашего! Не чьего-нибудь чужого. Но чьей-то чужой жены. Ах, милочка моя! – воскликнула графиня. С вами приходится ставить все точки над i.
– Не понимаю. Чьей жены? – спросила Изабелла.
– Жены мерзкого плюгавого швейцарца, который умер… постойте-ка, когда же это было?… По меньшей мере двенадцать, нет, больше пятнадцати лет назад. Он не признал мисс Пэнси; не пожелал иметь с ней никакого дела, уже кому-кому, а ему известно было, что у него нет на то причин; Озмонд, тот, как и следовало, признал ее, хотя потом ему пришлось изобрести всю эту галиматью, будто жена его умерла во время родов и он, не помня себя от горя и ужаса, изгнал несчастную малютку с глаз долой и держал ее, сколько мог, у кормилицы, прежде чем взял к себе. На самом же деле жена его умерла совсем не там и не оттого – в горах Пьемонта, куда они отправились как-то в августе, поскольку, оказалось, по состоянию здоровья она нуждается в горном воздухе, но там ей внезапно сделалось хуже… болезнь сделалась безнадежной. История эта вполне сошла с рук, ведь приличия были соблюдены, и никто не имел охоты что-либо уточнять. Но я-то, конечно, знала… хотя и не наводила справок, – продолжала со всей откровенностью графиня, – и хотя, как вы сами понимаете, мы ни разу слова не сказали об этом – я имею в виду себя и Озмонда. Вам ведь легко представить себе, как он молча на меня смотрит – вот так, чтобы все поставить на место или, точнее говоря, чтобы поставить на место меня, если бы мне вздумалось пикнуть. Но я никогда даже не намекнула ни одной живой душе, если вы способны этому про меня поверить; клянусь вам, моя дорогая, вы первая, кому я рассказываю: с тех самых пор – ни с кем ни гу-гу. Прежде всего она моя племянница… дочь моего брата, этого мне было вполне достаточно. Что же касается ее настоящей матери!.. – Но тут поразительная тетушка Пэнси невольно осеклась, увидев лицо невестки, с которого на нее смотрели такие глаза, какие ей никогда еще не доводилось видеть.
Имя не было названо, и все же Изабелла едва удержала рвущееся с губ эхо неназванного. Она опять села на диван и опустила голову.
– Зачем вы мне это рассказали? – спросила она, и графиня с трудом узнала ее голос.
– Затем, что мне тошно было оттого, что вы не знаете. Мне, ей-богу, тошно было, дорогая, оттого, что я вам этого не рассказала давно; будто я по глупости все никак не могла улучить минуту! Не сердитесь, моя дорогая, но ça me dépasse,[172] как вы, судя по всему, умудряетесь не видеть того, что творится прямо у вас под носом. Так вот, это ведь тоже своего рода услуга – оберегать простодушное неведение, хотя я всю жизнь не очень-то была способна на такие услуги; кстати, раз уже зашла об этом речь, о помалкивании ради интересов брата, мой запас добропорядочности на сей счет тоже, как видно, иссяк. Тем более что это ведь не какая-нибудь черная клевета, – добавила неподражаемая графиня. – Все обстоит именно так, как я говорю.
– У меня никогда и мысли не было, – сказала через несколько секунд Изабелла, и при всей очевидной неразумности этого признания взгляд, который она, подняв голову, устремила на графиню, полностью подтвердил его искренность.
– Верю, хотя верилось с трудом. Неужели вам никогда не приходило в голову, что шесть-семь лет он был ее любовником?
– Не знаю. Кое-что приходило, и, вероятно, как раз к этому все и сводилось.
– А в отношении Пэнси до чего же умно она вела себя, она вела себя просто непревзойденно! – воскликнула графиня, пораженная картиной, представшей ее глазам.
– Нет, нет – такой мысли у меня, безусловно, никогда не было, – продолжала Изабелла, точно пытаясь восстановить в памяти что было, чего не было. – И все равно… я не понимаю.
Вид у нее был встревоженный, озадаченный; бедная графиня убедилась, по-видимому, что разоблачения ее не возымели ожидаемого действия. Она рассчитывала, что разожжет пламя, а ей едва удалось высечь искру. Изабелла казалась не более потрясенной, чем благонравная девица с умеренным воображением каким-нибудь зловещим эпизодом из всемирной истории.
– Разве вам не ясно, что девочку невозможно было выдать за дочь. ее мужа? То есть выдать самому мистеру Мерлю, – продолжала графиня. – Они расстались задолго до этого, и он уехал на другой конец света, как будто бы в Южную Америку. Если у нее и были когда-нибудь дети, в чем я очень сомневаюсь, она их потеряла. В минуту крайности (я имею в виду – крайне щекотливое положение) Озмонд согласился признать девочку. Жена его умерла, спору нет, но не так уж давно она умерла, чтобы совсем нельзя было подтасовать сроки – при условии, конечно, что подозрение не будет возбуждено, о чем они, разумеется, позаботились. Ну могло ли что быть естественнее в глазах равнодушного, не снисходящего до мелочей общества, чем то, что бедная миссис Озмонд где-то там вдалеке оставила после себя, poverina,[173] плод стоившего ей жизни недолгого счастья? Озмонд поменял местожительство: перед тем как уехать в Альпы, они жили в Неаполе, спустя некоторое время он перебрался оттуда в Рим, и легенда эта была успешно пущена в ход. Бедная моя невестка не могла, лежа в гробу, оградить себя, настоящая же мать отказалась от всех явных прав на собственную дочь, чтобы спасти свою шкуру.
– Бедная, бедная женщина! – вскричала, заливаясь слезами, Изабелла. Ей давно уже не случалось проливать их, слишком дорого обходилось это потом. Но сейчас они просто хлынули у нее из глаз, чем она снова привела в замешательство графиню.
– Очень мило с вашей стороны жалеть ее! – И она невпопад рассмеялась. – Право же, не знаешь, чего и ждать от вас!..
– Значит, он изменил своей жене… и так скоро… – начала Изабелла и вдруг замялась.
– Только этого еще недоставало… чтобы вы сейчас болели душой за нее! Тем не менее я вполне с вами согласна, это произошло, мягко говоря, слишком скоро.
– А мне… мне?… – И Изабелла помедлила, точно не расслышав своего вопроса, точно вопрос, который ничего не стоило прочитать в ее глазах, обращен был к ней самой.
– Вам? Был ли он верен вам? Как сказать, моя дорогая; все зависит от того, что вы называете верностью. Когда он женился на вас, он не был уже любовником другой женщины – таким, как прежде, сага mia,[174] в те годы, когда урывками, с вечным риском и предосторожностями, у них это длилось. Подобному положению вещей был положен конец; вышеупомянутая дама раскаялась или, во всяком случае, по каким-то своим соображениям решила поставить точку; она тоже всегда благоговейно относилась к соблюдению приличий – настолько, что даже Озмонду это в конце концов приелось. Можете себе представить, что бывало, когда они расходились во мнении и речь шла не о тех приличиях, к которым питает пристрастие он! Но их связывало все их прошлое.
– Да, – повторила машинально Изабелла, – их связывает все их прошлое.
– Разумеется, все их недавнее прошлое – пустяки. Но, должна сказать, лет шесть-семь у них все было по-настоящему.
Изабелла несколько секунд молчала.
– Зачем тогда ей понадобилось женить его на мне?
– Ах, моя дорогая, в этом-то и сказалось ее превосходство! Затем, что у вас были деньги, и затем, что она не сомневалась в вашем добром отношении к Пэнси.
– Бедная женщина! Пэнси же ее не любит! – воскликнула Изабелла.
– Вот почему ей нужен был кто-то, кого Пэнси полюбит. Она это понимала. Она все понимает.
– Поймет она, что вы мне рассказали?
– Будет зависеть от того, скажете ли вы ей. Она к этому готова? а знаете, как она думает защищаться, на что рассчитывает? На то, что вы сочтете, будто я лгу. Возможно, вы так и считаете; тогда не стесняйтесь, скажите прямо. Но дело в том, что на сей раз я не лгу. Мне случалось привирать, плести всякий вздор, но этим я никому не вредила, кроме себя самой.
