Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 2.
Вдруг раздался с колокольни ближайшего монастыря благовест, и всё – экипажи, пешеходы – мгновенно стало и оцепенело. Мужчины сняли шляпы, женщины 30 стали креститься, многие тагалки преклонили колени.
Только два англичанина или американца промчались в коляске в кругу, не снимая шляп. Через минуту всё двинулось опять. Это «Angelus». Мы объехали раз пять площадь. Стало темно; многие разъезжались. Мы поехали на Эскольту есть сорбетто, то есть мороженое.
В длинной-предлинной зале нижнего этажа с каменным полом, за длинным столом и маленькими круглыми столиками, сидели наши и не наши, англичане, испанцы, американцы, метисы и ели мороженое, пили лимонад. 40 Человек десять тагалов и один негр бросились на нас, как будто с намерением сбить с ног, а они хотели только узнать, чего мы хотим. Я спросил того-другого, попробовал – нет, разве только тагалам впору есть такое мороженое. Кто приехал из Европы, тому трудно глотать
549
этот подслащенный снег. Я закурил сигару и пошел по Эскольте. Это лучшая улица здесь; она по вечерам ярко освещена и оживлена гуляющими высшего класса; они только вечером и посещают лавки.
Дома, после чаю, после долгого сиденья на веранде, я заперся в свою комнату и хотел писать; но мне, как и всем, дали ночник из кокосового масла. Он горел тускло и наконец стал мерцать так слабо, что я почти ощупью добрался до кровати и залез под синий кисейный занавес. 10 Он опускается под тюфяк и не раздвигается. Несмотря на эти предосторожности, москиты пробираются за кисею, и если заберутся два-три, они так отделают, что на другой день встанешь с десятком красных пятен, которые не сходят по нескольку дней. Я как-то на днях увидел, что из коридора вечером ко мне в комнату проползла ящерица, вершка в два длины, и скрылась, лишь только я зашевелился, чтоб поймать ее. На другой день я пожаловался на нее мсье Демьену и просил велеть отыскать и извлечь ее вон. «Pourquoi?1 – спросил он своим 20 отрывистым голосом, – il ne mord pas».2 – «Так, да все-таки ведь это ящерица, гадина, так сказать, заползет на постель – нехорошо». – «Напротив, очень хорошо, – сказал он, – у меня в постели семь месяцев жила ящерица, и я не знал, что такое укушение комара, – так она ловко ловит их. И вас не укусит, когда она там, ни один комар…» – «Куда ж она делась потом?» – спросил я, заинтересованный историей ящерицы. «Околела». – «Как, сама собой?» – «Нет, я во сне задавил ее». Меня в самом деле почти не кусали комары, но я все-таки лучше 30 бы, уж так и быть, допустил двух-трех комаров в постель, нежели ящерицу. Однако ж я ни разу не видал ее. «Вот скорпионы – другое дело, – говорил Демьен, – c’est tres mauvais,3 я часто находил их у себя в кухне: с дровами привозили. А с тех пор, как топлю каменным углем, не видать ни одного».
«Какое наслаждение, после долгого странствования по морю, лечь спать на берегу в постель, которая не качается, где со столика ничего не упадет, где над вашей головой не загремит ни бизань-шкот, ни грота-брас, где 40 ничто не шелохнется!..» – думал я… и вдруг вспомнил,
550
что здесь землетрясения – обыкновенное, ежегодное явление. Избави Боже от такой качки!
Утром вам приносят чай, или кофе, или шоколад, когда вы еще в постели. Потом вы можете завтракать раза три, потому что иные завтракают, по положению, в десять часов, а другие в это время еще гуляют и завтракают позже, и всё это за полтора доллара. Вдобавок ко всему вы можете взять ванну, какую хотите. За теплую платите четыре реала, за холодную ничего – так написано 10 в объявлении, выставленном в зале на стене. Вода прямо из Пассига. Ванны устроены на веранде, выходящей на двор.
В первый раз меня привел muchacho, мальчик. «Где ж вода, aqua?» – спросил я. Он показал шнурок, сделал знак, что надо дернуть, и ушел. Я стал в ванну, под дождь, дернул за снурок – воды нет; еще – всё нет; я дернул из всей мочи – на меня упало пять капель счетом, четыре скоро, одна за другой, пятая немного погодя, шестая показалась и повисла. Как я ни дергал, не мог добыть больше.
Досадно. Я оделся и пошел 20 вон. Рядом, вижу, другая дверь; отворяю – точно такое же маленькое помещение для ванны, но ванны нет, а снурок есть, и лейка вверху для дождя. Есть ли только дождь? «Дай-ко я попробую здесь, – подумал я, – что за нужда, что ванны нет: тем лучше, пол каменный!» И точно так же стал под дождь. Только я дотронулся до снурка, на меня посыпался, сначала частый, крупный дождь и в минуту освежил меня. Я дернул сильнее, и дождь обратился в сплошной каскад. «Славно, чудесно!» – твердил я вслух, а сам всё подергивал 30 снурок. На меня низвергались потоки; вверху, над потолком, раздавался рев и клокотанье, как будто вся река притекла к этому месту. «Ну, теперь довольно». Я перестал дергать, но вода не переставала течь, напротив, всё неистовее и неистовее вторгалась ко мне и обдавала облаком брызг и меня, и стены, и кресло, а на кресле мое белье и платье. «Что ж это такое будет?» – думал я, отыскивая с беспокойством, нет ли какой пружины остановить это наводнение. Ничего нет. Я дернул снурок в противную сторону, думая, что остановится; нет, пуще 40 хлещет, только дотронешься. Я не знал, что делать: одеться нельзя; выйти – да как без платья? Мне уж приходило в голову забрать белье и платье да удариться бегом до своего нумера. Но всё это можно сделать в крайности, в случае пожара, землетрясения или когда
551
вода дойдет разве до горла, а она еще и до колен не дошла. Я подумал, что мне делать, да потом наконец решил, что мне не о чем слишком тревожиться: утонуть нельзя, простудиться еще меньше – на заказ не простудишься; завтракать рано, да и после дадут; пусть себе льет: кто-нибудь да придет же. Я скрестил руки на груди, предоставив воде литься, сколько она хочет.
Минуты через три вдруг дверь начала потихоньку отворяться. «Muchacho!» – закричал я сердито. Вместо индийца 10 показалось лицо Фаддеева. Как я обрадовался ему! «Ты как?» – «Белье и платье принес вашему высокоблагородию».
– «Уйми, братец, воду как-нибудь, – жаловался я ему, – смотри, ведь я тону». Фаддеев тут только вникнул в мое положение и, верный своему характеру, предался необузданной радости. Напрасно он кусал губы – подавленный смех вырывался наружу, и он, раза два, под предлогом остановить машину, дернул шнурок. «Нет, постой, ваше высокоблагородие, я цыгана приведу», – сказал он после тщетных усилий остановить 20 воду. «Цыган» подергал как-то снурок, сбегал в другую ванну, рядом, влезал зачем-то наверх, и вода остановилась.
Через час я, сквозь пол своей комнаты, слышал, как Фаддеев на дворе рассказывал анекдот о купанье двум своим товарищам. Я сказал Демьену, и он засмеялся. «Испортились желобы у обеих ванн; надо поправить», – сказал он вскользь. «А давно испортились?» – спросил я. «Нет, нынешней зимой…» Опять мне пришло в голову, как в «Welch’s hotel», в Капштате, по поводу разбитого 30 стекла, что на нас сваливают вот этакие неисправности и говорят, что беспечность в характере русского человека: полноте, она в характере – просто человека.
Наконец мы собрались пораньше утром, то есть часу в девятом, отдать визит молодым людям, Абелло и Кармена. Под этой учтивостью крылся умысел осмотреть королевскую сигарную фабрику и купить сигар. Кучер привез нас в испанский город, на квартиру отца Абелло, редактора здешней газеты. Мы вошли под ворота, на крытый двор, и очутились в редакции. В углу под навесом, 40 у самых ворот, сидели двое или трое молодых людей, должно быть сотрудники, один за особым пюпитром, по-видимому главный, и писали. Тут же неподалеку тагалы складывали листы только что отпечатанной газеты. Старший сотрудник говорил по-французски. Мы
552
спросили Абелло и Кармена: он сказал, что они уже должны быть на службе, в администрации сборов, и послал за ними тагала, а нас попросил войти вверх, в комнаты, и подождать минуту.
Мы вошли по деревянной, чистой, лощеной лестнице темного дерева прямо в бесконечную галерею-залу, убранную очень хорошо, с прекрасными драпри, затейливою новейшею мебелью. Везде уголки с диванами, пате, столики, уставленные безделками, как у редактора хорошего 10 журнала. Тагалка встала из-за работы и пошла сказать о нас господам. Через минуту появилась высокая, полная старушка с седой головой, без чепца, с бледным лицом, черными, кротко мерцавшими глазами, с ласковой улыбкой, вся в белом: совершенно старинный портрет, бежавший со стены картинной галереи: это редакторша. Мы раскланялись и заговорили, она по-испански, мы сначала по-французски, потом по-английски, но это ровно ни к чему нас не повело или, пожалуй, повело к креслу только, которое указала старуха, прося сесть. Мы повторили 20 опыт объясниться, но также безуспешно. Старушка наконец ушла, сказав нам что-то, вероятно прося подождать.
Мы подождали минут пять, употребив это время на рассматривание залы. Между прочим, мы видели и тут в полу такие же щели, как и в фонде; потолок тоже весь собран из небольших дощечек, выбеленных мелом. Видно, землетрясения не шутят здесь и всех держат в постоянном страхе. Но эти наблюдения наскучили нам, и мы решились уйти.
