Генри Филдинг - История Тома Джонса, найденыша
Сказка рассказывает, как одна кошка, которую Венера по просьбе страстного воздыхателя превратила в прекрасную женщину, но не вытравила в ней кошачью природу, заслышав однажды мышь, вспомнила о своих прежних забавах, соскочила с супружеской постели и пустилась вдогонку за сереньким зверьком.
Как нам это понимать? Не то чтобы новобрачная не находила удовольствия в объятиях своего пылкого молодого мужа, — ибо хотя замечено, что кошки склонны к неблагодарности, однако в известных случаях они, как и женщины, любят ласкаться и мурлыкать, — вся суть тут в том, что, как замечает глубокомысленный сэр Роджер Л'Эстрендж[287], «если мы не пустим природу в дверь, она войдет в окно, и киска, хотя она и дама, всегда останется охотницей на мышей». Так и сквайра мы не обвиняем в недостатке любви к дочери — напротив, он очень ее любил; только мы должны помнить, что был он и сквайр и охотник и что, следовательно, к нему можно приложить нашу сказочку и вытекающее из нее нравоучение.
Гончие, как говорится, варом варили, а сквайр скакал за ними вдогонку через плетни и рвы с обычными своими воплями и в превосходном, как всегда в таких случаях, расположении духа; о Софье он и не вспоминал: ни разу мысль о дочери не испортила его наслаждения охотой, такой чудеснейшей, по его словам, что ради нее стоило ускакать из дому за пятьдесят миль. Если сквайр не вспоминал о дочери, то слуги его и подавно забыли о госпоже; даже священник, выразив по-латыни свое недоумение, в конце концов тоже оставил попечение о молодой девушке и, следуя рысцой на довольно почтительном расстоянии за кавалькадой, принялся обдумывать часть проповеди к ближайшему воскресенью.
Владелец гончих был в восторге от появления собрата, помещика и охотника: всякий из нас умеет ценить таланты другого в нашей профессии, а не было охотника более искусного, чем мистер Вестерн, и никто не умел лучше него порскать собакам и одушевлять всю охоту своим улюлюканьем.
Охотники в пылу преследования бывают настолько поглощены своим делом, что им не до церемоний, они забывают даже о самых простых обязанностях человеколюбия, — так, если кому-нибудь из них случится упасть в ров или в реку, остальные проезжают мимо, обыкновенно покидая пострадавшего на произвол судьбы; поэтому наши два сквайра, хотя они и часто съезжались во время охоты, не обменялись друг с другом ни одним словом. Впрочем, хозяин своры не раз восхищался незнакомцем, видя, как ловко тот наводит собак на потерянный след, что внушало ему высокое представление о сметливости Вестерна, а число слуг последнего — немалое уважение к его богатству. Вот почему, когда охота кончилась гибелью зверька, поднявшего всю эту кутерьму, оба сквайра съехались и поздоровались друг с другом по всем правилам помещичьего этикета.
Разговор их был довольно занимателен, и мы, может быть, передадим его в приложении или при каком-нибудь другом случае; но так как он не связан с нашей историей, то мы его здесь опускаем. Он кончился новой охотой, а новая охота — приглашением отобедать. Приглашение было принято, и обед сопровождался обильной выпивкой, после которой сквайр Вестерн крепко уснул.
По части поглощения спиртных напитков сквайр наш в этот вечер совершенно не мог тягаться ни с хозяином дома, ни со священником Саплом, что, впрочем, прекрасно объясняется его сильной усталостью, душевной и физической, и нисколько не умаляет его достоинств. Он был, как говорится, вдребезги пьян; за третьей бутылкой его так развезло, что хотя в постель его увели значительно позже, однако священник совершенно перестал с ним считаться, рассказал хозяину всю историю с Софьей и взял с него слово помочь ему завтра уговорить мистера Вестерна вернуться домой.
Только что почтенный сквайр проснулся поутру от вечерней попойки и, даже не опохмелившись, велел седлать лошадей, чтобы пуститься снова в погоню, как мистер Сапл, энергично поддержанный хозяином, начал убеждать его оставить это намерение и после долгих настояний добился наконец согласия мистера Вестерна вернуться домой. На сквайра подействовал главным образом тот довод, что он не знает, по какой дороге ехать, а поехав наудачу, очень легко может удалиться от дочери, вместо того чтобы настигнуть ее. Сквайр простился с собратом-охотником и, выразив большое удовольствие по случаю наступившей оттепели (которая, может быть, была главнейшей причиной, заставившей его торопиться домой), отправился вперед, или, вернее, назад в Сомерсетшир, отрядив, однако, часть своей свиты на поиски дочери и пустив вдогонку посланным целый залп самых отборных ругательств.
Глава III
Отъезд Джонса из Эптона и что случилось с ним и с Партриджем по дороге
Наконец-то мы возвращаемся к нашему герою. По правде сказать, нам пришлось расстаться с ним так давно, что, приняв во внимание обстоятельства, в которых мы его оставили, многие читатели заключили, пожалуй, что мы намерены покинуть его навсегда: ведь он попал в то положение, при котором благоразумные люди обыкновенно перестают осведомляться о своих друзьях, боясь услышать, что те повесились.
Но если мы не можем похвалиться всеми добродетелями благоразумных людей, зато, я смело утверждаю, не страдаем также всеми их пороками; и хотя трудно представить себе обстоятельство более плачевное, чем то, в котором находился теперь бедняга Джонс, мы вернемся к своему герою и будем следить за ним так же внимательно, как если бы он купался в самых ярких лучах славы.
Итак, мистер Джонс и его спутник Партридж покинули гостиницу через несколько минут после отъезда сквайра Вестерна и пошли по той же дороге пешком, потому что лошадей в это время, по словам конюха, невозможно было достать в Эптоне ни за какие деньги. Оба шагали понуро. Правда, причины невеселого расположения у каждого были разные, но оба были недовольны; и если Джонс горько вздыхал, то Партридж на каждом шагу не менее мрачно ворчал.
Подойдя к перекрестку, где до этого останавливался и держал военный совет сквайр, Джонс тоже остановился и спросил у Партриджа, какой, по его мнению, путь им следует избрать.
— О сэр, если бы ваша честь послушались моего совета, — отвечал Партридж.
— Отчего ж не послушаться? — сказал Джонс. — Теперь мне все равно, куда идти и что со мной станется.
— Тогда мой вам совет, — сказал Партридж, — немедленно повернуть налево кругом и идти домой. И что за охота человеку, у которого есть такой кров, как у вашей чести, странствовать по Англии, подобно бродяге? Извините меня, sed vox ea sola reperta est[288].
— Увы! — воскликнул Джонс. — У меня нет этого крова. Но если бы даже, мой друг, мой отец захотел меня принять, то разве мог бы я жить в местах, откуда бежала моя Софья! Жестокая Софья! Жестокая!.. Нет, виноват во всем я!.. Нет, виноват ты. Будь ты проклят… дурак… болван! Ты погубил меня, я вырву у тебя душу из тела! — С этими словами он изо всей силы схватил бедного Партриджа за ворот и тряхнул так, как никогда не трясли учителя ни лихорадка, ни страх.
Партридж в ужасе упал на колени и запросил пощады, клянясь, что у него в мыслях не было ничего дурного. Джонс, свирепо посмотрев на него, выпустил свою добычу и обрушил весь гнев на себя с такой яростью, что, обрати он его на спутника, тому наверное пришел бы конец: несчастный был полумертв от одного только страха.
Мы не поленились бы подробно описать все неистовства Джонса по этому случаю, если бы были уверены, что и читатель не поленится прочесть о них; но так как легко может статься, что после всех трудов, затраченных нами на изображение этой сцены, наш читатель возьмет да и пропустит ее всю целиком, то мы избавили себя от этих хлопот. Правду сказать, единственно по этой причине мы часто обуздывали буйную силу нашего гения и опускали множество великолепных описаний, которые иначе вошли бы в это сочинение. А указанное подозрение, признаться откровенно, источником своим имеет, как это обыкновенно бывает, нашу собственную порочность: пробегая страницы многотомных историков, мы сами сплошь и рядом делали самые отчаянные скачки.
Итак, довольно будет сказать, что Джонс, разыграв в течение нескольких минут роль сумасшедшего, мало-помалу овладел собой и, как только это произошло, тотчас попросил у Партриджа извинения за то, что обидел его в порыве гнева, но посоветовал никогда больше не говорить ему о возвращении домой, потому что он решил навсегда покинуть родные места.
Партридж все простил и обещал свято соблюдать данное ему предписание. Джонс порывисто воскликнул:
— Если уж мне навсегда заказано следовать по стопам моего ангела, в таком случае я пойду по стопам славы. Вперед же, мой верный товарищ, разыщем армию: за наше славное дело я охотно пожертвую жизнью, даже если бы ее стоило беречь.
С этими словами он поворотил на дорогу, противоположную той, по которой поехал сквайр, и случаю угодно было, чтобы она оказалась той, которую избрала Софья.
