Последние рыцари - Симо Матавуль
1902
БАКОНЯ В БЕЛГРАДЕ
В первое утро коронационных торжеств (7 сентября 1904 года){39} стою я у окна своей комнаты и в ожидании, пока поднимутся два моих гостя, наблюдаю за многолюдными толпами, валившими вдоль улицы, как вдруг раздается стук в дверь, и на пороге появляется статный, дородный, бритый мужчина в черном пальто до колен. В первую минуту я подумал, что это какой-нибудь актер, но, заметив его смущение, понял, что ошибся.
Спрашиваю:
— Кого вам?
Незнакомец не шелохнулся. Как взялся за ручку, отворяя дверь, так правая рука на ней и застыла, в левой он держал шляпу и толстую палку с серебряным набалдашником. Я повторил вопрос. Мужчина вошел, затворил дверь и, озираясь по сторонам, чуть ли не шепотом пробормотал:
— Хвала Иисусу!
И только тогда, когда, произнося эти слова, он отвесил поклон, я увидел тонзуру, большую фратерскую тонзуру, которая захватывала все темя, — настоящее гумно среди темного леса черной как смоль шевелюры!
Не слишком удивляясь, — кого только не было в эти дни в Белграде! — я ответил:
— И ныне и присно, отче! Милости просим!
Он приободрился и, улыбаясь, положил мне руку на плечо со словами:
— Коль узнал, что я фратер, угадай, кто я?
Боже! Эта фигура, это лицо, голос и особенно эти озорные большие черные глаза! ОН! Не кто иной, как ОН! И я крикнул:
— Баконя!.. Фра Брне двадцать пятый!.. Ты ли это?
Железные руки сдавили меня и прервали не только мои слова, но и дыхание! Мы расцеловались, как любящие братья, и, просто обессилев от волнения, опустились на диван.
Пока дыхание возвращалось ко мне, я вглядывался в его красивое лицо, искрящиеся глаза, из которых ключом била здоровая жизнерадостность, смотрел на бычью шею, сильные руки и уже округлявшееся брюшко, которое выпирало из-под застегнутого пальто. И тотчас перед моими глазами возник новопосвященный фра Брне младший, двадцать пятая почка святой лозы, фра Еркович XXV.
— Да, мой ркач, — начал он, — вот что с нами делает время… Однако опять же диву даюсь, как это я сразу тебя не признал!
— О-о-о! — воскликнул я. — Баконя в Белграде! Баконя мой гость!
Невольно пронеслось передо мной детство Бакони, и с уст сорвался обычный возглас старосты Космача Ерковича, Бакониного отца: «Баконя, несчастное дитя!»
В тот же миг в соседней комнате послышалось движение. Фратер в страхе поднял руки, покосился на дверь и прошептал:
— Только бог и ты знаете здесь мое настоящее имя! Дай слово, что никто другой его не узнает!
— Хорошо, однако…
— Нет, нет, нет! Дай мне слово!
— Хорошо, даю слово, но чего это ты, человече, так перепугался?
— Кто там, в той комнате?
— Мои гости, двое их.
— Далматинцы?
— Один сремец, другой далматинец.
— Та-ак… — протянул он, сильно побледнев, потом быстро схватил палку и шляпу. — Уйдем отсюда!.. Прошу тебя… Ради мук Иисуса, уйдем!
Я удивился, стал спрашивать:
— Что это с тобой вдруг, отец Брне? Как это уйдем! Почему уйдем?! Кого и чего ты боишься в моем доме? Разве ты не мой гость? Разве ты не останешься у меня? Как я могу допустить…
— Нет, нет, мой дорогой, мой милый, прости, но это невозможно! Сегодня никак невозможно! Завтра, послезавтра может быть, но сейчас, прошу тебя, выйдем со мной! Мне нужно о многом с тобой поговорить и кое о чем попросить. Итак, сделай милость, выйдем!
Он вышел, я за ним. На пороге мы столкнулись со слугой, который, по обычаю, нес гостю кофе, но Баконя отказался. Чуть подальше нам преградила дорогу моя жена. Смешавшись, я представил их:
— Это господин Брне Еркович, торговец из Синя, из Далмации! Моя супруга!
— Очень приятно! — затараторила она. — Приехали на торжества?
Красный как рак, Брне пожал протянутую руку, невнятно пробормотал что-то, потом поспешно добавил несколько внятных, но бессвязных слов:
— Благодарствуйте, госпожа, премного благодарен, но не могу, поверьте! Итак, прощайте, до рождества богородицы!
Жена подняла брови, а когда увидела еще и тонзуру, разинула от удивления рот. Я сделал ей знак рукой и сказал:
— Прошу тебя, извинись перед гостями, мне нужно выйти с земляком!
Баконя ринулся сквозь плотную толпу на тротуаре, словно убегал от кого-то. Боясь его потерять, я бросился за ним, в голову лезли разные мысли. Мы пробежали примерно шагов триста, когда дорогу нам преградили какие-то корпорации с оркестрами и следовавшая за ними толпа, Баконя юркнул в подворотню. Тут мы остановились, пыхтя, точно цыганские мехи. Людские толпы валили одна за другой под музыку и крики. В самом деле, Белград никогда еще не переживал такого! Хлопая глазами, фратер схватился за голову и пролепетал:
— Избави бог и пресвятая дева! Нет, брат, не привык я к такой толкотне! Это невыносимо! Со вчерашнего утра трясся в поезде, с вечера голова идет кругом, увидишь, все мое лечение пойдет прахом, чего доброго еще хуже станет!
— Какое лечение, милый Брне?
— На курорте в Топуске! Пробыл я там, милый мой, пять недель, лечился от проклятого ревматизма! Но скажи мне, прошу тебя, что это, откуда такая бездна народу, откуда эти знамена, музыка? И народ чудной! И военные, и крестьяне, и голодранцы!
— Не знаю! — отозвался я. — Надо купить программу, тогда увидим, что это такое и что затем последует! Но главное торжество, коронование, состоится завтра.
— Это я знаю! Потому-то и прошу, очень прошу
