Шмуэль-Йосеф Агнон - Вчера-позавчера
Забрался туда Балак и улегся спать. Лежит он на своем месте, а ветер крутится и кричит: «Д-а-а-вильна! Д-а-а-вильна!» Как бывает обычно, когда ветер крутится на мельнице, а кажется, что он кричит: «Вильна! Вильна!» Сказал Балак: «Что ты несешь: Вильна, Вильна, ведь я из „венгерского“ колеля». И тотчас надулся от важности, как будто получал «венгерскую» халуку.
Была там одна старая ведьма, которая знала весь мир, и ей было известно, что творится под каждой кровлей и под каждой крышей. Похлопала она своими черными крыльями и спросила его: «Это ты — Балак, которому завидует весь мир оттого, что ты кормишься за столом того самого пруссака?» И хотя Рихард Вагнер, хозяин пивной, родом — из Вюртемберга, она назвала его пруссаком, подобно арабам в Иерусалиме, зовущими пруссаками любого нееврея из Германии. Сказал он ей: «Я это». Сказала она ему: «Разве не хватало тебе за столом там, что прибыл ты сюда?» Вздохнул Балак и сказал ей: «За столом мне всего хватало, однако не хватает мне многого». Сказала она ему: «Нет существа в мире, которому бы всего хватало, как, к примеру, говорят в Иерусалиме: у одних отсутствует восьмая нить в кистях талита, а у других отсутствует сердце под талитом. А ты, друг мой, чего тебе не хватает?» Огляделся Балак по сторонам, не подслушивает ли кто? Прошептал он: «Меа-Шеарим мне не хватает». И тут же исполнился мужества и добавил: «Завтра я иду туда». Взглянула Лилит на него краешком глаза и сказала: «Меа-Шеарим тебе не хватает? А я была уверена, что не нужен Меа-Шеарим таким созданиям, как ты. Однако стоит послушать, в чем смысл того, что ты хочешь идти именно в Меа-Шеарим». Сказал Балак: «В чем смысл? В том, что я хочу жить со смыслом». Сказала Лилит: «Итак, тобою принято и бесповоротно решено идти туда». Сказал Балак: «Принято и решено». Сказала Лилит: «Я расскажу тебе кое-что, а ты подумай об этом в дороге и тебе не будет скучно». Сказал Балак: «Если это недлинная история, я готов послушать». Сказала Лилит: «История недлинная, но ум у тебя короткий». Хотел сказать Балак: «Да разрушится твой дом, клубок перьев! Гляньте, какая она умная, что воображает о себе!» Но проглотил он обиду, дабы не умножать себе врагов, был он невысокого мнения о себе и боялся любого существа на свете. Напряг он свои лапы, чтобы показать ей, что ему не терпится идти, но он готов доставить ей удовольствие и послушать. Улыбнулась Лилит и сказала: «Оставь свои лапы и напряги свои уши: уже сказал Бен-Сира: „…Следы гордецов стирает Всевышний и втирает их в землю…“ И сказал Шломо: „…И ухо разумных жаждет знания…“ И дай Бог, чтобы не была я в числе тех, кто хватается за уши бродячей собаки». Гавкнул Балак: «Гав, гав!» Сказала Лилит: «Прекрати свое гавканье, Балак, не нагавкаешь ими себе мяса!» Сказал Балак: «Разве не хотела ты рассказать что-то?» Сказала Лилит: «Наберись терпения, Балак, чтобы не сгинуть тебе, прежде чем услышишь». Свесил Балак хвост и спрятал голову в лапы. Коснулась Лилит его крылом и сказала: «Спишь ты, Балак? Может быть, попросить у хозяина снов, чтобы пришел и показал тебе хороший сон?» Сказал Балак: «Я не сплю». Сказала Лилит: «Если так, слушай!»
Это — история про шакала, который проходил мимо дома Арзафа в Эйн-Рогель и застал его за изготовлением чучела лисы. Спросил шакал Арзафа: «Что это?» Сказал тот ему: «Лиса». — «А кости ее и мясо ее, где они?» Сказал Арзаф: «Я выбросил их и взял сено и солому вместо них». — «Зачем?» — «Все то время, пока твое мясо находится на твоих костях, ты подвержен смерти, ведь все хотят съесть твое мясо и обглодать твои кости. А если ты спасся от врагов и умер естественной смертью, конец твой — прах и черви. Но совсем не то, если ты сбросил свое мясо, и отшвырнул свои кости, и взял солому вместо мяса и костей, вот тогда — ты живой на веки вечные, и мало этого, тебя еще помещают в музей, и все жаждут увидеть тебя».
Сказал шакал Арзафу: «Арзаф, господин мой, знаю я, что нет более непристойного качества, чем зависть, как учили мы: зависть, и страсть, и жажда почестей уводят человека из этого мира. И сказал царь Шломо, царство ему небесное: гноит кости зависть, и сказано в Гемаре: каждый, у кого зависть в сердце, кости его гниют. И должен каждый человек выбросить зависть из своего сердца и удовлетвориться тем, что есть у него, и радоваться, если хорошо ближнему его, ибо от Всевышнего все, и то, что хорошо для ближнего — пусть каждый и сделает… Но бывает хорошая зависть, это зависть к тем, кто делает добро, а ведь если продлевают человеку годы его жизни, этим дают ему возможность выполнять заповеди и делать добрые дела. Итак, пусть будет на то твоя воля, господин Арзаф, чтобы ты сделал со мной то, что сделал с лисой этой. А я клянусь тебе моими зубами, что не постою за платой и доставлю тебе мясо к субботе».
Взглянул на него Арзаф и убедился, что он молод, и хорош, и шкура его пышная и красивая. Сказал ему: «Ради тебя, и ради твоих добрых дел, и ради добра твоих отцов, праведных и чистых, готов я оказать тебе милость и доставить тебя в мир грядущий». Пошел Арзаф, и принес египетскую веревку, и связал лапы шакала, и взял нож, и зарезал его; сделал с ним то же самое, что и с лисой. Извлек его мясо, и выбросил его, и набил его шкуру сеном и соломой, и сделал ему большие стеклянные глаза.
Прошло несколько дней, а шакал не вернулся. Увидели его братья, что отец волнуется. Сказали они ему: «Отец, не волнуйся, разве ты не знаешь, что твой сын встал во главе общества по поиску грехов и конечно же занят он чужими грехами». Был отец шакала рад за сына, что тот стал главой общества по поиску грехов, но боялся за него в глубине души: не напали ли на него грешники и не причинили ли ему зло. Сказали ему сыновья: «Отец, не бойся грешников, не могут они сделать ему ничего, ведь грехи изматывают силы грешников и даже маленькая муха может сокрушить их. Сегодняшняя ночь — новолуние, этой ночью мы пойдем и пожелаем ему мира и благополучия».
Когда они вышли, почуяли запах мяса. Пошли они на запах, пока не пришли в Эйн-Рогель. В это время засияла луна, и глаза чучела наполнились светом. Стояли братья, пораженные, и говорили ему: «Брат наш, сын матери нашей, сын отца нашего, пожалуйста, скажи нам, откуда взял ты этот свет и чем заслужил ты, что глаза твои так светятся?» Услышал Арзаф их голоса. Подделал свой голос под голос шакала и сказал им: «Кто вы такие, смертные, семя несчастных шакалов? Сегодня вы здесь, а завтра — прах и черви, и вы пришли ко мне беспокоить меня речами? Разве вы не видите, что я живой всегда и на веки вечные? И мало этого, предстоит мне то, что поставят меня в музее; и все художники Иерусалима придут и будут меня рисовать; и мало этого, а еще напечатают свои рисунки в учебниках, и любой, кто захочет учиться, придет и будет смотреть на меня». Сказали они ему: «Брат наш, что за слова ты говоришь и что за рассказы рассказываешь? Пожалуйста, будь так добр, разъясни свои слова, ведь души наши тянутся к ним, и мы жаждем слушать». Ответил им Арзаф из-за спины шакала то, что ответил их брату.
Когда выслушали они его слова, стали они шептаться: «Ой, как же нам быть с нашим братом, он — вечно живой, и тогда мы не получим его наследства?» Вошла зависть в их сердца, и принялись шакалы укорять чучело: «Разве не братья мы, разве не плоть от плоти нашей — ты? Почему ты зазнаешься перед нами? Почему ты не открываешь нам тайну, как ты стал тем, чем стал?» Ответил им Арзаф из-за спины чучела: «Скажите мастеру, который сделал меня вечно живым, не согласится ли он сделать вам то, что сделал мне?» Появился Арзаф и встал перед ними. Приветствовали они его, и поклонились, и сказали ему: «Ты — тот самый Арзаф, что живет со всеми созданиями в мире! Мы не сдвинемся с места, пока ты не водворишь мир между нами и братом нашим. Но все то время, что мы подвержены смерти, а брат наш этот живет вечно, нет и не будет между нами мира. Поэтому мы просим тебя, сделай с нами то, что ты сделал с братом, чтобы были мы равны и здесь, и там. И если брат наш поклялся приносить тебе мясо к субботам и праздникам, тогда вот мы клянемся приносить тебе мясо в те девять дней каждый раз, когда ты заканчиваешь учить раздел Мишны»[123]. Пошел им навстречу Арзаф и исполнил их просьбу.
А когда закончила Лилит свой рассказ, то обратилась к нему со следующими словами: «Вставай, Балак, и слушай! Не притчу пересказала я и не выдумки выдумала. Но я спрошу тебя: что ты попросишь за мясо и что пожелаешь за шкуру? Может, камни мостовой, а может, посох гневный? А теперь закрой глаза, Балак, попробуй отдохнуть. А я ухожу и не увижу тебя в беде». Вспорхнула Лилит, и улетела, и покинула Балака.
3Подогнул Балак под себя лапы, и закрыл глаза, и лежал, и размышлял о тех проблемах, которые мучают всех философов во всех поколениях: что мы такое и что такое наша жизнь? И стоят ли того все эти страдания, и мучения, и оскорбления, и беды, падающие на нашу голову, ради мгновения, ради сиюминутного наслаждения? В особенности — я, у которого даже крохи наслаждения нет, но зато есть бесконечные заботы, и на каждую заботу накладывается еще более тяжкая забота. Охватила его ипохондрия, и захотелось ему умереть. Но смерть такова, что она приходит, когда ее не приглашают, и не приходит, когда ее приглашают. От обилия этих мыслей обессилел мозг Балака, и он был близок к помешательству. Однако не последовал Балак в своих рассуждениях за философами, утверждающими, что причина потери рассудка в ипохондрии, а не от нечистой силы, но кое в чем он был согласен с ними, а именно: причина — ипохондрия, но бесы разбрасывают свой яд и порождают эту ипохондрию. И нет никакого сомнения, что ипохондрия эта, которая бурлит во всем его теле, исходит от бесов этих на мельнице, ведь известно, что природа не терпит пустоты, а поскольку мельница пуста и безлюдна, поселились в ней бесы. И он не знал, что причина — в знаке зодиака месяца мархешван, ведь в этот месяц власть ипохондрии усиливается. Объял Балака ужас, и он решил бежать отсюда.
