Жозе Эса де Кейрош - Семейство Майя
— Однако не ее в том вина, дорогой сеньор Эга! Во всем виновата мать, ее необыкновенная, самим дьяволом дарованная ей мать!..
Они вышли на Шиадо. Эга на мгновение остановился, пожирая старика лихорадочным взглядом:
— Вы хорошо знали сеньору Монфорте?
О да! Он знал ее еще в Лиссабоне как жену Педро да Майа. Потом произошла эта трагедия, она сбежала с итальянцем. Сам Гимараэнс в том же году тоже уехал в Париж с некой Клеманс, модисткой-француженкой; события и злоключения его собственной жизни вынудили его остаться там навсегда. Однако же не о себе ему нужно рассказывать… Через несколько лет он вновь встретил Монфорте, на балу у Лаборда, с этого времени и началось их знакомство. В то время итальянец уже был убит на дуэли, а старик Монфорте умер от воспаления желчного пузыря. Она жила тогда с неким Треверном в хорошеньком особнячке у парка Монсо, и жили они на широкую ногу… Необыкновенная женщина! Ему не стыдно признаться в своей дружбе с ней. Когда его очаровательная Клеманс заболела чахоткой, Монфорте приносила ей цветы, фрукты, вино, сидела у ее постели, ухаживала за ней, как ангел… Сердце у нее было отзывчивое и щедрое! А Марии Эдуарде, ее дочери, было тогда семь-восемь лет, она была прелестна, просто загляденье… Была еще девочка от итальянца, тоже весьма миленькая. О, весьма миленькая! Но она умерла в Лондоне…
— А Марию Эдуарду я много раз брал на руки, дорогой сеньор Эга!.. Не знаю, помнит ли она еще говорящую куклу, которую я ей подарил, кукла умела говорить: «Наполеон»… Тогда были лучшие дни Империи, даже бесстыдницы куклы обожали императора! Потом, когда Марию отдали в монастырскую школу в Туре, я дважды приезжал туда с ее матерью. Уже тогда мои убеждения заставляли меня избегать всех этих церковных логовищ, но тут я лишь сопровождал мать, навещавшую дочь. И когда девочка сбежала с ирландцем, Мак-Греном, разъяренная мать прибежала ко мне и требовала, чтобы я отправился к комиссару полиции с просьбой арестовать ирландца. Но кончилось тем, что она села в фиакр, поехала в Фонтенбло, помирилась с дочерью и потом жила с ними вместе… Дочь, увы, пошла по стопам матери.
Тягостный вздох вырвался из груди Эги; он еле шел; сердце его изнемогало.
— И Мария Эдуарда, разумеется, даже не знала, чья она дочь…
Господин Гимараэнс пожал плечами:
— Она даже не подозревала, что на свете есть семейство Майа! Мать всегда говорила ей, что она дочь австрийского дворянина, за которого она вышла замуж на Мадейре… Клубок лжи, дорогой сеньор Эга, клубок лжи!
— Чудовищно! — пробормотал Эга.
Однако, продолжал Гимараэнс, что ей было делать? Нелегко, черт возьми, признаться дочери: «А знаешь, я сбежала от твоего отца с любовником и твой отец из-за этого застрелился!» Вряд ли Монфорте стыдилась своего бегства с любовником; ее дочь не могла не знать о любовниках матери; она и сама, бедняжка, в восемнадцать лет обзавелась любовником; но вот о выстреле и отце в луже крови…
— Даже мне! — воскликнул Гимараэнс, остановившись посреди пустынной улицы. — Даже мне она никогда ничего не говорила ни о муже, ни о Лиссабоне, ни о Португалии. Как-то у Клеманс я вспомнил гнедую лошадь, на которой Монфорте ездила верхом, когда была женой Педро да Майа. Великолепное животное! Мужа я даже не поминал, говорил только о лошади. И что бы вы думали? Она хлопнула веером по столу и закричала со злостью: «Dites donc, mon cher, vous m'embetez avec ces histoires de l'autre monde!..»[153] И она была права, выразившись так, для нее и вправду это были воспоминания о том свете! Я думаю, что и сама она мало-помалу внушила себе, что Педро да Майа никогда не существовал. Своего рода безумие. В последние годы она начала пить… Но довольно об этом! Сердце у нее было отзывчивое, она была очень добра к Клеманс. Parce sepultis!
— Чудовищно! — снова промолвил Эга, снимая шляпу и проводя дрожащей рукой по мокрому лбу.
Теперь единственным его желанием было получить доказательства, узнать подробности. Он спросил о бумагах в шкатулке Монфорте. Гимараэнс не открывал шкатулки, но он не удивится, если там лишь счета от модисток или вырезки из старых номеров «Фигаро», где упоминалось о вечерах в их доме…
— Это небольшая шкатулка, Монфорте дала ее мне перед своим отъездом вместе с дочерью в Лондон. Это было во время войны… Мария жила с ирландцем, уже родилась малютка, Роза. Потом наступили дни Коммуны… Когда Монфорте вернулись из Лондона, я был в Марселе. Тогда-то бедная Мария и сошлась с Кастро Гомесом, как я полагаю, чтобы не умереть с голоду… Я переехал в Париж, но с Монфорте не виделся, она была уже очень больна… С Марией я тоже не встречался, я не желал знакомиться с Кастро Гомесом, этой скотиной, хлыщом, rastaquouere, которому место на гильотине. Если я видел ее издали, то кланялся, но не подходил, как и в тот день, здесь, когда она ехала в экипаже с вами и с братом… Так бумаги у меня и остались. По правде говоря, всецело отдавшись политике, я о них и не вспоминал. Теперь я готов передать их семейству Майа.
— Если вам угодно, — предложил Эга, — я провожу вас до вашего отеля и заберу шкатулку…
— Прекрасно! Идемте — и покончим с этим делом!
Некоторое время они шли молча. Литературный вечер, похоже, уже закончился. На спуске к Шиадо слышался грохот экипажей. Их обогнали две дамы с молодым человеком, он, жестикулируя, громко говорил об Аленкаре. Гимараэнс не спеша вытащил из кармана портсигар и остановился, закуривая.
— Так дону Марию представляют всем как дальнюю родственницу?.. А она-то как обо всем узнала? Случайно?
Эга, который плелся понурив голову, при этих словах встрепенулся, как ото сна. И начал с запинками сочинять столь темную и запутанную историю, что сам краснел в темноте. Да, Марию Эдуарду выдают за родственницу. Ее отыскал поверенный в делах. Она порвала с Кастро Гомесом и со всем своим прошлым. Дед и внук Майа назначили ей ежемесячное пособие; она живет в Оливаесе очень уединенно, всем говорят, что она — дочь того Майа, который умер в Италии. Все ее очень любят, Афонсо да Майа души не чает в ее дочери…
Внезапно он возмутился собственными измышлениями и тем, что замешал сюда несчастного старика Майа, и воскликнул, не в силах продолжать:
— Все это ужасно!
— Это драма! — важно резюмировал Гимараэнс.
Они уже подошли к отелю, и Гимараэнс попросил Эгу подождать, пока он поднимется в номер за бумагами Марии Монфорте.
Оставшись на площади один, Эга воздел к небу руки в немом отчаянии, в коем пребывал, бредя, как сомнамбула, рядом с Гимараэнсом. Его единственным вполне ясным ощущением была твердая уверенность в том, что Гимараэнс рассказал правду; его история не имела ни единого изъяна и не могла дать трещину и рассыпаться в прах. Этот человек знал Марию Монфорте в Лиссабоне как жену Педро да Майа, он помнит даже ее гнедую лошадь; он встречал ее в Париже уже после бегства и смерти первого любовника и бывал в доме, где она жила с другим любовником; он брал на руки Марию Эдуарду, дарил ей куклы… И впоследствии не раз видел Марию Эдуарду: в Париже, в турском монастыре; в Фонтенбло с Мак-Греном; в обществе Кастро Гомеса; наконец — на днях, в наемном экипаже с ним и с Карлосом да Майа на набережной Содре! Все сходилось, все совпадало с историей, рассказанной самой Марией Эдуардой! И из всего открывалась невероятная, чудовищная истина: Карлос — любовник своей сестры!
Гимараэнс все не шел. Из открытого окна третьего этажа лился яркий свет. Эга снова принялся медленно кружить по площади. Все в нем восставало против представшей перед ним истины. Возможно ли, чтобы такое произошло с его другом, здесь, на лиссабонской улице, в квартире, нанятой у матери Кружеса?.. Не может быть!.. Подобное случалось разве что в бурные средние века, когда общество не было упорядочено… Но в буржуазном государстве, где есть полиция, где порядок обеспечивается всяческими законами, документами и бумагами, в том числе свидетельством о браке и о крещении младенцев, — здесь такого произойти не могло. Нет! В современной жизни просто немыслимо, чтобы дети, спавшие когда-то в одной кроватке, были оторваны друг от друга безумством их матери, выросли и получили воспитание в разных странах, а затем, двигаясь по намеченным судьбой орбитам, воссоединились — и для чего? Для того, чтобы вновь спать вместе на любовном ложе в том же городе, где они увидели свет! Нет, это невозможно! Такое бывает лишь в книгах, где изощренный вымысел призван устрашить человеческую душу неотвратимостью рока… Эга поднял глаза на освещенное окно: Гимараэнс, видимо, все еще искал шкатулку с бумагами. Ах, эта история без малейшего изъяна, которую ничем не опровергнешь!.. Падающий из окна яркий свет словно высвечивал перед Эгой лабиринт трагедии, и он начинал видеть непреложную последовательность событий… Девочка, увезенная матерью, вырастает, становится любовницей бразильца, приезжает в Лиссабон и живет в Лиссабоне. В соседнем квартале живет сын этой женщины, некогда оставленный ею, он тоже вырос, стал мужчиной. Его красота и окружающая его роскошь делают его заметной фигурой в провинциальном и убогом обществе столицы. И она — цветок парижской цивилизации, белокурая, высокая, блистательная, в туалетах от Лаферьер — выгодно отличается от низкорослых, смуглых и темноволосых лиссабонских дам. При тесноте Байши и Атерро, где все сталкиваются со всеми, они неизбежно встречаются, и их непохожесть, яркость влечет их друг к другу! Что может быть естественнее? Будь она дурнушкой в дешевом платье из американского магазина, а он — замухрышкой в котелке, они никогда бы друг друга не заметили и их пути не пересеклись. Стало быть, их знакомство было неизбежным, а любовь — вполне вероятна… И вот в один отнюдь не прекрасный день появляется сеньор Гимараэнс — и страшная правда выходит наружу!
