Чарльз Диккенс - Жизнь и приключения Мартина Чезлвита
— Вы остановитесь в „Драконе“, мистер Пинч?
— Нет, — сказал Том, — нет. Я сегодня же ухожу в Солсбери. Я не мог бы остаться здесь. Ради бога, не расстраивайте меня еще больше, миссис Льюпин.
— Но вы же зайдете в „Дракон“, мистер Пинч? Хотя бы только на сегодня. Как гость, а не как постоялец.
— Господи помилуй! — сказал Том, вытирая глаза. — Все такие добрые, что просто сердце разрывается. Я хочу сегодня же идти в Солсбери, милая моя, славная женщина. Если вы побережете мой сундук, пока я вам не напишу, я сочту это величайшим одолжением для себя.
— Пускай будет хоть двадцать сундуков, мистер Пинч, — воскликнула миссис Льюпин, — я вам все сберегу.
— Благодарю, — Сказал Том. — Это на вас похоже. Прощайте же. Прощайте!
Вокруг крыльца толпились люди, молодые и старые, и одни из них плакали вместе с миссис Льюпин, другие старались держаться бодро, как Том, третьи вслух восхищались мистером Пекснифом, человеком, которому, можно сказать, ничего не стоило построить церковь: посмотрит на лист бумаги — и готово; четвертые колебались между этим восхищением и сочувствием к Тому. Мистер Пексниф появился на крыльце в одно время со своим бывшим учеником и, пока Том разговаривал с миссис Льюпин, простер руку вперед, как бы говоря: „Ступайте прочь!“ Когда Том сошел с крыльца и завернул за угол, мистер Пексниф покачал головой, закрыл глаза и, глубоко вздохнув, захлопнул дверь. После чего самые стойкие из приверженцев Тома стали говорить, что он, должно быть, сделал что-то из ряда вон выходящее, иначе такой человек, как мистер Пексниф, держался бы по-другому. Будь это простая ссора (замечали они), он бы сказал хоть что-нибудь; а раз он ничего не говорит, значит мистер Пинч нанес ему ужасный удар.
Том уже не мог слышать их здравых суждений и шагал вперед со всем возможным усердием, пока не завидел шлагбаума, откуда семейство сторожа приветствовало его криками „мистер Пинч!“ в то морозное утро, когда он ехал встречать молодого Мартина. Он прошел через всю деревню, и этот шлагбаум был последним испытанием; но когда малолетние сборщики дорожной пошлины с воплями выскочили ему навстречу, он чуть было не бросился бежать, чуть не кинулся опрометью в сторону от дороги.
— Ах, боже ты мой, мистер Пинч! Ах, как же это, сударь! — воскликнула жена сторожа. — Как же это вы в такое время идете в ту сторону, да еще с чемоданом?
— Я иду в Солсбери, — сказал Том.
— Да как же это, господи, а где же бричка? — воскликнула жена сторожа, глядя на дорогу, словно думала, что Том мог вывалиться из экипажа, сам того не заметив.
— Брички нет, — сказал Том. — Я… — ему нельзя было не ответить; она поймала бы его на втором вопросе, если бы он избежал первого. — Я ушел от мистера Пекснифа.
Сторож, человек угрюмый, всегда сидевший со своей трубкой в виндзорском кресле[106], поставленном между двумя окошками, глядевшими на дорогу в обоих направлениях, так что при виде подъезжающих к деревне он мог радоваться, что ему предстоит получить сбор, а при виде отъезжающих — поздравлять себя с тем, что сбор уже получен, — сторож в одно мгновение выбежал из сторожки.
— Ушли от мистера Пекснифа? — воскликнул он.
— Да, — сказал Том, — ушел от него.
Сторож поглядел на жену, не зная, спросить ли, что она об этом думает, или отослать ее к детям. От изумления он сделался еще мрачней и прогнал ее в сторожку, наперед пробрав хорошенько.
— Вы ушли от мистера Пекснифа! — воскликнул сторож, складывая руки на груди и расставляя ноги. — Я думал, он скорее с головой своей расстанется.
— Да, — сказал Том, — я тоже так думал еще вчера. Всего хорошего!
Если бы в эту самую минуту не гнали мимо большого гурта волов, сторож отправился бы прямо в деревню узнать, что случилось. Так как дело приняло иной оборот, он выкурил еще одну трубочку и доверил свои соображения жене. Но и соединенными силами они никак не могли в этом разобраться и легли спать, образно выражаясь, в потемках. И несколько раз в эту ночь, когда проезжала мимо подвода или другой экипаж и возчик спрашивал у сторожа: „Что новенького?“ — тот, сначала разглядев собеседника при свете фонаря, чтобы удостовериться, есть ли у него интерес к такому предмету разговора, говорил, запахивая вокруг ног полы своей теплой шинели:
— Вы знаете мистера Пекснифа, что живет вон там?
— Ну, еще бы!
— А может, знаете и его помощника, мистера Пинча?
— Ну?
— Так они разошлись.
Каждый раз после такого сообщения он опять нырял в сторожку и больше не показывался, а его собеседник ехал дальше в величайшем изумлении.
Но это было уже много времени спустя, после того как Том улегся в постель, а пока что Том направлялся в Солсбери, стремясь попасть туда как можно скорее. Сначала вечер был прекрасный, но к заходу солнца стало пасмурно, набежали тучи, и скоро полил сильный дождь. Целых десять миль Том прошагал, вымокши до нитки, пока, наконец, не показались огоньки и он вошел в долгожданные пределы города.
Он отправился в гостиницу, где когда-то ждал Мартина, и, коротко ответив на расспросы о мистере Пекснифе, велел приготовить постель. Он не захотел ни чая, ни ужина и вообще не хотел ни пить, ни есть и сидел перед пустым столом в общей зале, пока ему стелили постель, перебирая в уме все, что произошло за этот богатый событиями день, и раздумывая, как ему быть и что делать дальше. Он почувствовал большое облегчение, когда пришла горничная сказать, что постель готова.
Это была низенькая кровать с четырьмя колонками по углам, с углублением посредине вроде корыта, и вся комната была заставлена ненужными столиками и рассохшимися комодами, полными сырого белья. Живописное изображение необыкновенно жирного быка над камином и портрет бывшего хозяина гостиницы над кроватью (он мог быть родным братом быку, так велико было сходство) пристально глядели друг на друга. Множество странных запахов в комнате до некоторой степени заглушало преобладающий аромат затхлой лаванды, а окно не открывали так давно, что оно, в силу установившегося с давних времен обычая, совсем не открывалось.
Все это были пустяки сами по себе, но они усиливали впечатление непривычности места и не позволяли Тому забыться. Пексниф исчез с лица земли, его никогда не существовало, и самое большее, на что Том был способен без него, — это прочесть молитву. После молитвы ему стало легче, он заснул и видел во сне того, кого никогда не существовало.
Глава XXXII
трактует опять о пансионе миссис Тоджерс и еще об одном засохшем цветке, кроме тех, что были на крыше.
Ранним утром на следующий день, после того как мисс Пексниф простилась с обителью своей юности и колыбелью своего детства, она, благополучно прибыв на остановку дилижансов в Лондоне, была встречена миссис Тоджерс и препровождена ею в мирное жилище под сенью Монумента. Миссис Тоджерс выглядела немного утомленной заботами о подливке и другими хлопотами, связанными с ее заведением, однако проявила обычную теплоту чувств и солидность манер.
— А как, милая моя мисс Пексниф, — спросила она, — как поживает ваш чудный папа?
Мисс Пексниф сообщила ей (по секрету), что он подумывает обзавестись чудной мамой, и повторила с негодованием, что она не слепая и вовсе не дура и этого терпеть не намерена.
Миссис Тоджерс была поражена этим сообщением, более чем кто-либо мог ожидать. Она вконец разогорчилась. Она сказала, что от мужчины правды не жди и что чем горячее они выражают свои чувства, тем, вообще говоря, оказываются лживее и вероломнее. Она предвидела с изумительной ясностью, что избранница мистера Пекснифа окажется дрянной и низкой интриганкой, и, получив от Чарити полное подтверждение этих слов, объявила со слезами на глазах, что любит мисс Пексниф, как сестру, и болеет за ее обиды, как за свои собственные.
— Вашу родную сестрицу я видела всего один раз после ее замужества, — сказала миссис Тоджерс, — и тогда мне показалось, что она очень плохо выглядит. Дорогая моя мисс Пексниф, я всегда думала, что это вы за него выйдете.
— О боже мой, нет! — воскликнула Черри, мотнув головой. — О нет, миссис Тоджерс! Благодарю вас. Нет! Ни за какие блага, что бы он там ни обещал.
— Пожалуй, вы правы, — сказала миссис Тоджерс со вздохом. — Я этого все время боялась. Но мы-то сколько натерпелись из-за этого брака вот тут, у меня в доме, дорогая моя мисс Пексниф, никто этому даже не поверит.
— Боже мой, миссис Тоджерс!
— Ужас, ужас! — повторила миссис Тоджерс весьма выразительно. — Вы помните младшего из джентльменов, дорогая моя?
— Конечно, помню, — сказала Черри.
— Вы, может быть, заметили, — сказала миссис Тоджерс, — что он глаз не спускал с вашей сестры и что на него словно столбняк находил, когда за ней ухаживали другие?
