Чарльз Диккенс - Барнеби Радж
— Почему он лежит?
— Он ушибся, упав с лошади. И много выпил. У него все кружится перед глазами — поля, деревья… кружится и кружится! И земля уходит из-под ног. Ты ведь его помнишь? Узнаешь? Смотри!
Они успели уже тем временем вернуться к тому месту, где лежал Хью, и оба, наклонясь, заглянули ему в лицо.
— Да, припоминаю, — буркнул Радж. — Но зачем ты его привел?
— Если бы он остался там, его бы убили. Там стреляют и кровь течет… Ох! Скажи, отец, тебе тоже бывает дурно, когда ты смотришь на кровь? Ага, я по твоему лицу вижу, что бывает! Вот и мне тоже. На что ты смотришь? Что там такое?
— Ничего, — глухо ответил убийца. Отступив на шаг, он с отвисшей челюстью смотрел широко открытыми глазами куда-то поверх головы сына. — Ничего.
Он стоял так еще минуту-другую с тем же выражением на лице, потом медленно осмотрелся по сторонам, как человек, потерявший что-то, и, весь дрожа, направился к сараю.
— Можно внести его, отец? — спросил Барнеби, все еще недоумевая.
Ответом был только подавленный стон. Радж улегся на землю в самом темном углу, с головой завернувшись в плащ.
Убедившись, что Хью никак не удастся разбудить и поднять на ноги, Барнеби поволок его по траве в сарай и уложил на охапке сена и соломы, служившей ему постелью. Но сначала он сбегал к ближнему ручью за водой и обмыл рану Хью, умыл ему руки и лицо. Сделав все это, он улегся и сам между отцом и Хью и глядел на звезды, пока не уснул.
Рано утром его разбудило солнце, пение птиц и жужжанье насекомых. Отец и Хью еще спали, и Барнеби тихонько вышел подышать чудесным свежим воздухом. Но он чувствовал, что его измученной душе, угнетенной страшными картинами прошлой ночи и многих предыдущих ночей, еще тяжелее от красоты летнего утра, которая раньше так его радовала и восхищала. Он вспомнил те блаженные дни, когда бегал с собаками по лесам и полям, и глаза его наполнились слезами. Он — прости его, боже! — не чувствовал за собой никакой вины и все еще верил в правоту того дела, в которое его впутали, в тех, кто защищал это дело. По теперь в душу его нахлынули тревога, сожаления, тяжкие воспоминания и, впервые в жизни, горечь сознания, что нельзя изменить случившегося, которое принесло людям столько горя и страданий. Думал он и о том, как счастливы были бы они все — отец, мать, он и Хью, — если бы могли уйти вместе и поселиться в каком-нибудь тихом местечке, где люди не знают таких ужасов. Может быть, слепой, который так умно рассуждал про золото и сказал ему, что знает великие тайны, научил бы их, как жить не терпя нужды. Когда эта мысль пришла Барнеби в голову, он еще больше пожалел что не встретился вчера со слепым. Именно об этом он думал, когда отец подошел сзади и тронул его за плечо.
— А, это ты! — сказал Барнеби, вздрогнув и очнувшись от задумчивости.
— Я, конечно. Кто же еще?
— А я было подумал: не слепой ли? Мне до зарезу нужно поговорить с ним.
— Да и мне тоже. Без него я не знаю, куда бежать и что делать, а засиживаться здесь нельзя, это — смерть. Тебе придется опять сходить за ним и привести его сюда.
— Так мне идти? — обрадовался Барнеби. — Вот хорошо-то!
— Но смотри — приведи только его одного. Жди у его дверей хотя бы весь день и ночь, не возвращайся без нею.
— Не беспокойся, я непременно его приведу! — весело закричал Барнеби. — Непременно!
— А эту мишуру ты сними, — сказал отец, срывая с его шляпы перья и обрывки лент. — И накинь мой плащ. Да смотри будь осторожен… Впрочем, они там так заняты, что на тебя и внимания не обратят. Насчет обратного пути тебе нечего беспокоиться: слепой уж сумеет пройти повсюду безопасно.
— Еще бы! — подхватил Барнеби. — Конечно, сумеет! Он умный человек. И знаешь, отец, он может научить нас как разбогатеть. Ого, я его знаю!
Он постарался одеться так, чтобы его не узнали, и вмиг был готов. В свою вторую экспедицию он отправился уже немного утешенный, оставив Хью, который все еще лежал на полу в пьяном забытьи, и отца, шагавшего взад и вперед у сарая.
Убийца, осаждаемый тревожными мыслями, смотрел ему вслед, пока он не скрылся, потом снова стал шагать взад и вперед. Его пугал каждый шелест ветерка в листве, каждая легкая тень пробегавших облаков на усеянном маргаритками лугу. Он жаждал благополучного возвращения сына, от которого зависела и его собственная безопасность и жизнь, но вместе с тем чувствовал облегчение от того, что на время от него избавился. Он был так поглощен неотвязными думами о своих тяжких преступлениях, об их настоящих и будущих последствиях, что в своем сосредоточенном эгоизме совсем не думал о Барнеби и не испытывал никаких отцовских чувств. Но при всем том присутствие сына было для него пыткой, вечным укором. В его блуждающих глазах он словно видел страшные образы той ночи, странная внешность Барнеби, его недоразвитый ум — все способствовало тому, что он казался убийце как бы порождением его греха. Ему были невыносимы взгляды Барнеби, его голос, его прикосновения. Но в том отчаянном положении, в каком он очутился, он не мог расстаться с Барнеби — с ним была связана единственная возможность избежать виселицы, единственная надежда на спасение.
Занятый этими мыслями, он все ходил и ходил весь день, почти не присаживаясь, а Хью по-прежнему лежал в забытьи на полу в сарае. Наконец, когда уже садилось солнце, вернулся Барнеби. Он вел слепого и о чем-то очень серьезно толковал с ним.
Радж пошел им навстречу и, отослав сына к Хью, который только что поднялся, взял за руку слепого и медленно повел его к сараю.
— Зачем было посылать за мной именно его? — сказал Стэгг. — Ведь таким манером ты мог его потерять быстрее, чем нашел.
— Не самому же мне было идти? — возразил Радж.
— Гм!.. И то верно. Во вторник ночью я был у тюрьмы, но не мог найти вас в толпе. И прошлой ночью я тоже дома не сидел. Хорошая был работа той ночью, веселая и прибыльная, — добавил он, позвякивая деньгами в кармане.
— А виделся ты с…
— С твоей почтенной супругой? Виделся.
— Да ты скажешь мне, наконец, все или нет?!
— Сейчас все расскажу, — со смехом обещал слепой. — Извини — люблю, когда ты сердишься. Это доказывает, что человек еще не выдохся.
— Ну, что же, она согласна дать показания, которые могут меня спасти?
— Нет, — выразительно ответил слепой, повернувшись к нему лицом, — не согласна. Вот слушай, как было дело. Когда ее любимый сынок убежал от нее, она была при смерти — лежала в беспамятстве, и все такое. Я узнал, что она в больнице, и, с твоего позволения, прямо туда к ней явился. Разговор был недолог: она очень слаба, да н около постели толклись разные люди, так что говорить было не совсем удобно. Однако я сказал ей все, как мы с тобой условились, и очень красочно описал положение юного джентльмена. Она пробовала меня разжалобить, но (как я и сказал ей) это был только напрасный труд. Она, конечно, плакала и охала, — у женщин без этого не обходится. Но вдруг — откуда — взялась и сила и голос! — сказала, что бог поможет ей и ее ни в чем не повинному сыну, и богу она будет жаловаться на нас, — что она тут же сделала, и, смею тебя уверить, в самых красноречивых выражениях. Я дал ей дружеский совет не очень-то рассчитывать на помощь с неба, так как оно далеко, и хорошенько подумать. Сообщил ей свой адрес. Выразил твердую надежду, что она пошлет за мной — не позднее завтрашнего полудня. Когда я уходил, она была в обмороке, не знаю — настоящем или притворном.
Окончив свой рассказ, который он вел с перерывами, так как щелкал орехи, которых у него, по-видимому, был полный карман, слепой вытащил фляжку, отхлебнул глоток и протянул ее Раджу.
— Не хочешь? Вправду не будешь? — сказал он, почувствовав, что Радж оттолкнул фляжку. — Ну, тогда угостим того храброго джентльмена, которого вы приютили. Эй, вояка!
— Черт возьми, скажешь ты, наконец, что мне делать? — проворчал Радж, удерживая его.
— Что делать? Ничего нет проще: часа через два отправляйся вдвоем с юным джентльменом (он пойдет очень охотно, я уже по дороге надавал ему добрых советов) на приятную прогулку при лунном свете. Уходите как можно дальше от Лондона и дай знать, где вы остановитесь, остальное предоставь мне. Она обязательно сдастся, долго ей не выдержать. Ну, а насчет того, что тебя могут опять забрать, я тебе вот что скажу: из Ньюгета сбежал не ты один, сбежало триста человек. Ты это помни и будь спокоен.
— Нам надо как-то прожить. А как?
— Как? — повторил слепой. — Чтобы жить, надо есть и пить. А еду и питье можно добыть за деньги. Деньги? — Он хлопнул себя по карману. — 3я деньгами, что ли, дело стало? Да ведь денег теперь на улицах хоть пруд пруди! Только бы черти помогли, чтобы эта потеха не скоро кончилась, — золотые настали денечки, есть где разгуляться, есть и чем поживиться, только загребай! Эй, вояка! Где ты там? Пей, угощайся!
Горланя так развязно, с наглостью, свидетельствовавшей, что среди общей разнузданности и беспорядка он чувствует себя в своей стихии, слепой ощупью добрался до сарая, где Хью и Барнеби сидели на полу.
