Том 3. Ангел Западного окна - Густав Майринк
лоза». На первый взгляд этот образ кажется каким-то странным, отвлеченным, даже случайным, но вспомним мифологию: кто непоколебимым колом торчит посреди вертограда, кто едва ли не самая заметная фигура в свите Диониса? Приап, кто же еще! Итак, «объятый пламенем кол» торчит в центре, в середине Я...
Выстраивается последовательный ряд фаллической символики, включающий в себя и копье — этот таинственный объект, за обладание которым идет ожесточенная борьба. Асайя в эротической ситуации, когда Я находится у нее в гостях, обещает: «Вы, любезный друг, еще сегодня узнаете на себе, что такое невидимое копье...» Наконечник копья — замешанный на крови! — делает своего обладателя достойным высшей королевской власти, но того же самого можно достичь и слиянием с королевой, «химической свадьбой». «Владелец сего копья... был заговорен от женского вампиризма». Асайя же хочет наконечник «изъять из мира и замкнуть», что воспринимается Я как пожизненное заключение «в бесплодной безнадежности», как «кастрация животворящей судьбы», как «аборт беременной будущим жизни», как «стерилизация плодоносных магических сил» — уже один только этот эротический вокабуляр говорит сам за себя. В другом месте речь идет о том, чтобы «набросить на глэдхиллский меч кольцо» — символика совершенно однозначная. Однако совокупность всех этих эротических ассоциаций однозначной трактовке не поддается: достаточно очевидным кажется лишь то, что граница между двумя враждующими мирами проходит где-то между запретной однополой любовью и внушающей страх кастрацией, между стерильной оргиастической эротикой порабощенного «мужского начала» и триумфально-плодоносной фаллической победой.
Все в высшей степени неопределенно и двусмысленно: эротизирован и мир Исаис, и мир Елизаветы, и оба эти мира характеризует опасная иллюзия подобия и не менее опасная иллюзия различия. Чтобы изгнать мертвую Асайю, представительницу враждебного мира Исаис, Я призывает Яну, но на зов является Асайя, и справедливо, ибо Я не знает, что «мужская эротическая энергия зовется "Ян"». Бартлет Грин заключает союз с Джоном Ди и спасает ему жизнь: оба они, отмеченные и призванные потусторонней иерархией, близки друг другу несмотря на то, что их миры находятся в оппозиции. Интересно, что когда Гарднер описывает признаки сокровенной духовной инициации, он почти дословно повторяет описание Бартлета Грина, данное им предшествующей «тайгерму» фазе своего «черного посвящения». Бартлет точно так же стремится к слиянию с «матерью Исаис», как Джон Ди и Я — с «матерью Елизаветой»: в обоих случаях инцест — эротический акт, символизирующий возвращение к праистокам (к матери!). Двор полнится слухами о любовных связях Елизаветы, а она тем не менее продолжает называть себя «девственной королевой»; о теле Асайи говорится как о «сохранившем свою целомудренную упругость». Бесплодна Елизавета, бесплодна Асайя. «Повелительница», «госпожа» — такова роль Елизаветы, но и Исаис тоже «повелительница». Черты Исаис эпизодически проступают в образе Елизаветы, и отнюдь не заслуга героя — позволит ли он себя обмануть, как Джон Ди, или устоит перед соблазном, как Я. Граница между двумя мирами тоньше волоса, не
каждому, а только призванному дано интуитивным прозрением уловить ее, что, однако, не исключает возможности практической ошибки.
Кровь — это пол, а пол изгнать нельзя: «Что же тогда останется от человека?» Кровь проявляет себя через женщину: эротический соблазн и наследственный инстинкт продолжения рода входят в женские функции — сгорающий от страсти инкриминирует свое желание «соблазнительнице». Мир существует только благодаря полу, и Исаис — «повелительница человеческой крови». Итак, мир — это женщина, именно в этом аллегорическом образе «женщины-мир» предстает Исаис Я в эпилоге романа. И мир можно победить только с помощью женщины; необходима та, которая добровольно принесет себя в жертву. Яна идет «женским путем жертвы». Таким образом восстанавливается традиционное распределение ролей между полами, ставшее проблематичным и в мире Исаис, и в мире Елизаветы: потусторонняя акция доступна женщине лишь в пределах подлунного мира Исаис, в позитивном царстве вечного настоящего она является исключительно мужской привилегией. Яна растворяется в недоступном человеческому сознанию абсолюте. Но и Елизавета, земная повелительница, королева, в конечном счете тоже растворяется — в Я. Духовная абсорбция, архетипически связанная с вампиризмом, хищным пожиранием и эротикой, становится для Елизаветы «женским путем жертвы». Итак, путь власти (Елизавета) и путь жертвы (Яна) — эти два альтернативных и комплетивных аспекта сливаются в единое целое.
«Королева во мне... Я в королеве...» — утверждает текст, свидетельствуя тем самым, что слияние — это только одностороннее поглощение, нейтрализующее пол, но не трансформирующее сознание, ибо Я, мужское начало, не утрачивает своего самосознания, в то время как женское начало его теряет. Мужчина становится полностью автономным: никакая эротическая тяга не может угрожать ему больше потенциальным самозабвением. Слияние полов в другом, «женском», варианте наглядно демонстрирует ту угрозу, которую представляет для мужского начала агрессивная эротика Исаис. Ибо, хотя Асайя и уверяет, что культ Исаис как непременное условие равной борьбы полов гарантирует неприкосновенность мужского начала, мужчина тем не менее очень быстро осознает это равенство как свое потенциальное поражение и порабощение. Итак, только эротическая автономия гарантирует адекватность личности: лишь тот, кто ни в чем уже не нуждается, способен реально помочь другим, лишь тот, кто все обрел в себе, способен эффективно воздействовать на внешний мир. Истинная «химическая свадьба», снимающая оппозицию полов, по сути своей асексуальна и возможна только в потустороннем: тенденция тотальной эротизации мира соответствует тенденции тотальной десексуализации.
Для того чтобы соединилось самое близкое и родственное, приходится прибегать к обходному пути через третий опосредующий фактор: подобное находит друг друга лишь через противоположное, тождественное — лишь через нетождественное. Для того чтобы «я» пришло к Я, оно должно совершить «кругосветное путешествие»; путь мужчины к предназначенной ему женщине — это обходной путь через промежуточное партнерство. Проблема «близкого — далекого» великолепно символизируется
Бафометом: «Он, изначально чуждый человеческой природе, был тамплиеру ближе всего самого близкого и именно поэтому так и остался непознанным и сохранил свою сакральную сущность». В самом деле, что может быть ближе одному лику Януса его собственного второго лика, который тем не менее недосягаем и невидим? И наоборот: самое чуждое и бесконечно далекое располагается в одной и той же пространственной плоскости. Граница между мирами Елизаветы и Исаис едва различима, один-единственный шаг решает судьбу Я в Эльзбетштейне: только в самый последний момент Я узнает Исаис в обманчивом отражении псевдо-Елизаветы. Близкие объекты так же далеки и так же не граничат друг с другом, как далекие близки и граничат друг с другом. То, что должно соединиться, может осуществить это лишь через посредника и постепенно, а то, что
