Юз Алешковский - Собрание сочинений в шести томах т.2
А первый раз Буденный встал в тупик, ворвавшись с обнаженной шашкой в театральную уборную актрисы Яблочкиной, приняв ее – уборную – по невежеству за женский туалет. Актриса Яблочкина, кстати, загримированная уже под Крупскую, властно сказала, что она, извините, пожалуйста, не Лукреция Карр и предъявила справку от домоуправа о еще дореволюционной невинности. Актриса добавила, что, скорее, предпочтет быть зарубленной, чем отдастся нагрянувшему хаму. Буденный принял компромиссное решение. Он произнес фразу, вызвавшую впоследствии восхищение Сталина и зависть Л.З.: «Тогда, барышня, мы сейчас с вами кое-что всунем, а кое-что вытащим!»
После этого, зашабашив шашку в ножны, он попытался изнасиловать пожилую девицу. На ее счастье, мимо уборной проходили Ульянов-Ленин – нар. артист Щукин, и человек с ружьем – засл. артист Б. Тенин. Ульянов-Ленин, заученно сделав гениальный прищур, узнал Буденного по портупее и мозолистым ягодицам и быстро скрылся на сцену, где в это время Сталин – нар. артист Геловани – бурно ратовал за предоставление усталому Ильичу внеочередного мертвого часа. Одним словом, артист Б. Тенин зазвал на помощь отдыхавшего в курилке после ответственной реплики Сталина, и они вместе сняли Буденного с Крупской за какой-то миг до хулиганской дефлорации. Увидев Сталина, пьяный, голожопый маршал так очумел от ужаса, что стал импотентом. А настоящий Сталин, полюбивший этот внут-ритеатральный эпизод, приказал тайно вызвать из Парижа ученика Фрейда, видного спеца по лечению импотенции у сильных мира сего. Фрейдист сразу же развел руками, потому что у его пациента Буденного полностью отсутствовало подсознание. Но все-таки сумел загипнотизировать маршала на дальнейшую половую работу…
Ах как совершенно забылся Л.З., пока тихо тлели в его памяти мельчайшие подробности той нашумевшей в их кругу историйки, изрядно затем подперченной и подсоленной фантазией скрытых врагов и легальными выдумками придворных подхалимов… ах как он забылся… как самозабвенно и любовно заигрывал с жужжащей, щекочущей ножками и усиками, стайкой жирных словесных мух… УСпех… УСкакать… УСлать… УСлужить… УСпокоение… УСтойчивость… УСтрица… УСькать… и никак не мог оторваться от лакомой байки…
Доставленных в Кремль Курчатова и Королева Сталин спросил:
– Вы поняли намек нашей партии?
– Расщепим… Оторвемся от… – хором поклялись будущие академики и герои.
– Похитим, – заверил вождя Берия.
– Дезинформируем, – примазался к делу века номер один Л.З.
Сталин благодушно приказал НИИ красоты РСФСР разработать проект протезных усов для Буденного и создать их в 24 часа.
Захваченный конницей лагерь велено было перевести подальше от Москвы. Контингенту же добавить срока за враждебную вспышку ярких антисоветских надежд и порчу государственного имущества – простыней, а также предупредительной зоны и колючей проволоки… …умел… умел унижать, рябая ты наша панацея… но это была жизнь… это была настоящая, содержательная жизнь… кто еще пожил с 25 октября по старому стилю так, как пожили мы?… Ленин?… Троцкий?… Гитлер?… Николай, понимаете, Островский?… Они имели тридцать пять лет все сразу, как мы?… И пусть им будет стыдно за бесцельно прожитые годы…
Подумав так, Л.З. принялся разрабатывать планы подрывной работы на Ближнем Востоке и ряд мер по укреплению квалифицированных партийных, разведческих и диверсионных кадров… Первым делом организуем, наконец, экспедицию в Африку для заготовки крупногабаритных обезьяньих яичек, потому что Вейзмирцурес должен унаследовать от Мехлиса умение сочетать прелести личной жизни с тяжелыми партийными обязанностями… попрошу переправить меня не по воздуху, а морским путем… каюта… пара стюардессочек… ох, они увидят, как мы еще умеем кончать… недельку поболтаюсь по Парижу… Торез не раз говорил мне лично, что французские коммунисты готовы лезть за нами в огонь и в… наладить антисионистскую работу в Европе… только не думайте, дорогие товарищи, что, науськав арабов на евреев, Мехлис подставит свою голову под Курчатовские игрушки… хватит… мы – не бессмертны, понимаете, к сожалению… плевать я хотел на выставление и вмуровывание… часть жизни после полного ремонта организма и пересадки хозяйства должна принадлежать мне лично, так как… не думайте также, что Мехлис выложит всю валюту на партподрывработу… кому-кому, а министру Госконтроля СССР прекрасно известны все методы хищения государственных средств в особо опасных размерах… я на этом собаку съел, но ни рубля не выкакал… генук… за все мои унижения и хворобы… за все, что пережил… ад… ад… ад… сбегу от вас к чертовой матери… две пластиковые операции в Швейцарии и… четыре сбоку – ваших нет… Мех-лис… с беззаветной… на всех, понимаете, участках… дайте пожить… скрываюсь в Новой Зеландии до конца ваших дней… куплю пещеру, приму двух несовершеннолетних миклухо-маклаевочек… пропадите все пропадом… взрывайте этот проклятый регион вместе с арабами и евреями, но без мэ-ня… без мэ-эня… генук играть на моей кристаллической честности, а в это время… вот наУСькаю одних на других… выпьем в гареме за УСпех… переходим на УСтриц в поряд…
Думать Л.З. больше не мог. Сознание его лишь мерцало, дотлевая в сером, почти опустошенном веществе. В нем вдруг что-то стало тянуть, больно тянуть, как тянет иногда затягивающуюся от краев сукровичную рану ожога. Но, в общем, по неисповедимому милосердию Ангелов, видимо, сокрушенных прижизненными муками умирающей, бездушной особи, это был сравнительно безболезненный полусон.
Он то обрывался вдруг в холод тьмы, то вновь начинали в нем тлеть и вспыхивать последние образы этого мира, словно быстрые пробежки оранжевых искорок по почти невидимым пунктирным наметочкам Творца на первоначальных чертежных кружевцах дотлевающих вещей, вот-вот готовящихся превозмочь легкость воздуха бытия и невесомо взметнуться в…
Не так ли зимним вечером, когда посиживаем мы у родственного очага печи, костра или камина, отворотясь от враждебных вихрей вьюги и холодного равнодушия снегов, зачаровывают нас необъяснимой грустью… странным веселием сверхлегчайшего намека на существование чуда… музыкою, возвратившейся в сокровенное живое чрево первоначальной мертвой тишины… взметнувшиеся вдруг к иным мирам… искры гаснут на-а-а лету-у-у… души сгорев-их вещей – соломинок, хвоинок, листвы, веток, древес-ности, еще не стряхнувшие с себя пепел их черт от нежелания… проститься на ма-а-асту-у-у… с костром, который в тумане светит?…
Все слова всего языка уже покидали понемногу серое вещество Л.З., когда он уловил слабым слухом звук открываемой двери, затем откровенно громкие шаги людей, деревянный стук по паркетинам – волочили какую-то вещь – и, наконец, человеческие голоса. Они возникли не сразу и теперь приближались. Л.З. обмер от животворного волнения, такого же точно, какое охватывало его еще до налаженной работы памяти, в самом раннем младенчестве, когда звук человеческого голоса и бессмысленная его музыка обнадеживающе помогали новоявленному существу превозмочь начальный ужас существования.
Мы можем только догадываться о неописуемом нашем опыте отношения к этому ужасу – ужасу, несомненно, более испытывающему и мучительному, чем все страхи смерти, вместе взятые, и вся изощренная работа нашего воображения, с ними связанная, – если даже самой феноменальной человеческой памяти с замечательной строгостью возбранено как-либо прикасаться к реакции крошечного комочка жизни на встречу с судьбой существования, а заодно и на первые проникновения в него неотвратимого чувства времени…
Не в том ли милый, неуловимо-лукавый, нежно-заигрывающий смысл любого собрания звуков, то есть гармонии, равно как и звука одинокого, в первые наши дни нелегкого обвыкания с даром Жизни, что любые звуки кружатся, падают, трепещут, взвиваются, посиживают, перепархивают, носятся, словно птицы-ласточки, чайки, попугаи, воробушки, соколы, совы, журавли, синички, – одним словом, шастают любые звуки, пропадая и, к счастью, возникая вновь, как раз промеж устрашившим нас до ужаса бытием и вполне беззаботной вечностью.
И мы, того не замечая, всячески цепляемся за крылышки-перышки любых звуков, многократно взвиваемся вместе с ними и вместе с ними падаем многократно… удерживаемся до поры до времени от соблазна хватануть пошибче разноцветных пузырьков… ужасной прелести атмосферы бытия… Но вот – превозмогаем, наконец, не без помощи ангела-хранителя и, кстати, любимого нами оперения Его крыл, ни с чем не сравнимый – какая там кессонова болезнь! – перепад жизненных состояний.
И через какое-то время все звуки мира, лишаясь божественной свободы, попадают в плен либо к вещам, либо к явлениям и к живым тварям, не говоря уж о чудесном пленении звука словом, становятся звуки, на взгляд поверхностный, всего лишь рабскими свойствами всего их пленившего.
