Константин Паустовский - Повесть о жизни. Книги 1-3
В первое мгновение после полутемного театрального зала я ослеп от закатного солнечного света. Во второе мгновение пуля ударила рядом в колонну театра, взвыла и как бы повернула обратно. За ней, как по команде, пули начали методически щелкать в стену, но, к счастью, выше наших голов.
– В Копьевский переулок! – прокричал Олег Леонидов и, пригибаясь к земле, побежал за угол театра. За ним бросились все остальные.
За углом было спокойно. Пули пролетали хотя и близко, но в стороне. О них мы догадывались только по легкому свисту и по тому, как в доме против театра растрескивались стекла и белыми фонтанами взлетала от стен отбитая штукатурка.
У Щелкунова, когда он бежал, вывалилась из портфеля растрепанная книга. Он несколько раз порывался выскочить из-за угла, чтобы подобрать ее, но мы его держали за руки и не пускали. В конце концов он все же вырвался, ползком добрался до книги и вернулся красный, весь в пыли, но счастливый.
– Вы опасный маньяк с вашими книгами, – закричал ему Олег Леонидов. – Вы сумасшедший!
– Что вы?! – возмутился Щелкунов. – Это же первое издание «Исповеди» Жан-Жака Руссо{259}. Это вы, а не я сумасшедший.
Огонь быстро отодвигался за Лубянскую площадь. Левые эсеры отступали.
В редакции я узнал, что действительно граф Мирбах был утром этого дня убит левым эсером Блюмкиным. Это послужило сигналом к восстанию. Мятежники успели захватить Покровские казармы, телеграф на Мясницкой и дошли почти до Лубянской площади. А левые эсеры, оставшиеся в театре, были вскоре после нашего ухода арестованы.
К вечеру мятежники были выбиты из города, отступили к товарной станции Казанской дороги и Рязанскому шоссе и начали рассеиваться.
Восстание окончилось так же молниеносно, как и началось.
МАТЕРИАЛЫ К ИСТОРИИ МОСКОВСКИХ ОСОБНЯКОВ
История домов бывает подчас интереснее человеческой жизни. Дома долговечнее людей и делаются свидетелями нескольких людских поколений.
Никто не дает себе труда, кроме немногих краеведов, проследить историю какого-нибудь старого дома. К краеведам же принято относиться снисходительно и считать их безвредными чудаками. А между тем они собирают по крупицам нашу историю, традиции и воспитывают любовь к своей стране.
Я уверен, что если бы восстановить во всей полноте историю какого-нибудь дома, проследить жизнь всех его обитателей, узнать их характеры, описать события, какие в этом доме происходили, то получился бы социальный роман, может быть более значительный, чем романы Бальзака.
Кроме того, жизнь каждого дома связана с существованием многих вещей, тоже проживших немалый век, совершивших большие путешествия и кое-что повидавших. К сожалению, написать историю вещей невозможно. Вещи не говорят, а люди забывчивы, не любопытны и с обидной небрежностью относятся к вещам – своим верным помощникам.
Вещи сделаны нашими руками, как носастый Буратино был выстроган из суковатого полена старым плотником Карло. Буратино ожил и тотчас же наворотил вокруг себя столько событий, что дело никак не могло обойтись без вмешательства волшебной феи, без сказки.
Если бы вещи могли ожить, то какой кавардак они бы внесли в наши отношения и как бы могла обогатиться история. Им было бы о чем рассказать.
Сколько в Москве было особняков ко времени Октябрьской революции, никто, конечно, точно сказать не мог. Говорили, что их не меньше трехсот. Это были преимущественно купеческие особняки. Дворянских осталось немного, – большинство из них сгорело еще в 1812 году.
После Октября большую часть купеческих особняков захватили анархисты. Они вольготно и весело жили в них среди старинной пышной мебели, люстр, ковров и, бывало, обращались с этой обстановкой несколько своеобразно. Картины служили мишенями для стрельбы из маузеров. Дорогими коврами накрывали, как брезентом, ящики с патронами, сваленные во дворах. Оконные проемы на всякий случай были забаррикадированы редкими фолиантами. Залы с узорными паркетами превращались в ночлежку. Ночевали там и анархисты, и всякий неясный народ.
Москва была полна слухами о разгульной жизни анархистов в захваченных особняках. Чопорные старушки с ужасом шептали друг другу о потрясающих оргиях. Но то были вовсе не оргии, а обыкновеннейшие пьянки, где вместо шампанского пили ханжу и закусывали ее окаменелой воблой.
Это было сборище подонков, развинченных подростков и экзальтированных девиц – своего рода будущее махновское гнездо в сердце Москвы.
У анархистов был даже свой театр. Назывался он «Изид». В афишах этого театра сообщалось, что это – театр мистики, эротики и анархии духа и что он ставит своей целью «идею, возведенную до фанатизма».
Какая это будет идея – афиша не сообщала. Каждый раз, наталкиваясь на эту афишу, я думал, что существование театра «Изид» не обошлось без Рачинского.
Я часто засиживался в редакции до поздней ночи, а то и до утра, и писал свой первый роман. Я ночевал на редакционном продавленном диване с поломанными пружинами. Случалось, что среди ночи какая-нибудь пружина со злорадным звоном ударяла меня изо всей силы в бок.
Я предпочитал писать в редакции, чем у себя в сонной и затхлой квартире, где в ванной сочилась из крана вода и то и дело шлепала за дверью ночными туфлями хозяйка. Ее беспокоил свет в моей комнате, и она по нескольку раз за ночь проверяла электрический счетчик.
В редакции я захватывал просторный, затянутый ковром кабинет Кусковой и ее письменный стол. Иногда я засыпал за этим столом и минут через десять – пятнадцать просыпался отдохнувший и свежий.
Редакционный кот спал против меня на столе, поджав передние лапы. Изредка он приоткрывал щелочки глаз и добродушно поглядывал на меня, будто говорил: «Работаешь? Ну, работай, работай! А я еще часок подремлю».
Но однажды уши у кота задергались в разные стороны. Он посмотрел на меня зелеными, как ягоды крыжовника, глазами и сипло мяукнул.
Я прислушался. Далекая перестрелка рассыпалась по ночному городу и приближалась к редакции. По настойчивости огня было ясно, что это не случайная уличная перестрелка.
Тотчас же оглушительно зазвонил телефон. Говорил заведующий московским отделом.
– Началось разоружение анархистов! – прокричал он в трубку. – Особняки берут приступом. Хорошо, что вы в редакции. Я сейчас приеду, а вы пока сходите, милый, в особняк Морозова на Воздвиженке и посмотрите, что там творится. Только поосторожней.
Я вышел на улицу. Было темно, пустынно. Со стороны Малой Дмитровки, где анархисты засели в бывшем Купеческом клубе{260} и даже поставили в воротах две горные пушки, слышались беспорядочные выстрелы.
Я прошел переулками на Воздвиженку к особняку Морозова. Все москвичи знают этот причудливый дом, похожий на замок, с морскими раковинами, впаянными в серые стены.
Сейчас особняк был совершенно черен и казался зловещим.
Я поднялся по гранитным ступеням к тяжелой парадной двери, похожей на бронзовые литые двери средневекового собора, и прислушался. Ни один звук не долетал изнутри. Я решил, что анархисты ушли, но все же осторожно постучал.
Дверь неожиданно и легко распахнулась. Кто-то схватил меня за руку, втащил внутрь, и дверь тотчас захлопнулась. Я очутился в полном мраке. Меня крепко держали за руки какие-то люди.
– В чем дело? – спросил я небрежно. Самый этот вопрос показался мне глупым. Никакого дела не было, а была явная бессмыслица. Она, как я догадывался, могла окончиться для меня большими неприятностями.
– Явно подосланный, – сказал рядом со мной молодой женский голос. – Надо доложить товарищу Огневому.
– Послушайте, – ответил я, решив отшутиться. – Времена графа Монте-Кристо прошли. Зажгите свет, и я вам все объясню. И, пожалуйста, выпустите меня обратно.
И тогда я услышал ответ, поразивший меня путаницей стилей.
– Ну, это маком! – сказал тот же молодой женский голос. – Ишь чего захотел – чтобы его выпустили. Вы, киса, большевистский лазутчик и останетесь здесь. Обещаю, что ни один волос не упадет с вашей головы, если вы не будете трепыхаться и балабонить.
Я рассердился.
– Принцесса анархии, – сказал я невидимой женщине. – Бросьте валять дуру. Вы просто начитались желтых романов. В вашем невинном возрасте это опасно.
– Обыщите его и заприте в левую угловую гостиную, – сказала ледяным голосом женщина, как будто она не слышала моих слов, – а я доложу товарищу Огневому.
– Пожалуйста! – ответил я вызывающе. – Докладывайте хоть Огневому, хоть Тлеющему, хоть Чадящему. Мне наплевать на это!
– Ой, как бы ты не раскаялся в своем нахальстве, киса! – сказала нараспев женщина.
Двое мужчин поволокли меня в темноте по коридору. На одном была холодная кожаная куртка.
Они молча протащили меня по нескольким коротким лестницам то вниз, то вверх, втолкнули в комнату, закрыли ее снаружи на замок, вынули ключ, сказали, что если я попробую стучать, то они будут стрелять в меня просто через филенку двери, и ушли, причем один добавил напоследок довольно мирным тоном:
