Фрэнсис Гарт - В приисковой глуши
Она теперь танцовала и все с той же сдержанной бледностью и замечательным спокойствием, которые так именно на него действовали. Она даже не взглянула в его сторону, но он знал каким-то чутьем, что она знает, что он тут. К желанию его поймать ее взгляд примешивался какой-то страх, точно при обмене взглядов овладевшая им иллюзия должна была или рассеяться безвозвратно или же укрепиться навсегда. Он принудил себя, по окончании кадрили, отойти, частию затем, чтобы уклониться от некоторых знакомых, которых он видел перед собой и которых из вежливости должен был бы пригласить танцовать, частию затем, чтобы собраться с мыслями. Он решил обойти комнаты и потихоньку уйти домой. Те, кто узнали его, расступались перед ним с пассивным любопытством; пожилые и старые люди выражали доверчивую симпатию и как бы ставили его на одну с собой доску, и это положительно раздражало его. Одну минуту он думал разыскать м-с Трип и пригласить ее на какой-нибудь танец только затем, чтобы доказать ей, что он умеет танцовать.
Он уже дошел до середины залы, как вдруг раздались звуки вальса. Вальс не был в чести на балах в Инджиан-Спринге, частию потому, что набожные люди сомневались, чтобы он входил в число дозволенных танцев частию потому, что молодые люди не вполне еще справились с его трудностями. Когда учитель поддался желанию опять поглядеть на танцующих, то увидел, что всего три или четыре пары нашли в себе смелость закружиться по зале. Кресси Мак-Кинстри и ее прежний кавалер были в числе их. В охватившем его восторженном состоянии, он не нашел странным, что она прекрасно вальсировала, чего никак нельзя было сказать об ее кавалере. После нескольких туров, она остановилась и улыбаясь высвободила свою талию от обвивавшей ее руки. Отходя, она с безошибочным инстинктом оглянулась в ту сторону, где стоял учитель, и взгляды их встретились. В них таилась притягательная сила, тем более опасная, что она не была высказана, — власть без предварительных объяснений, обещаний или даже намерений, любовь, которую не надо было вызывать.
Он спокойно подошел к ней и даже холоднее, чем считал это возможным.
— Хотите испытать меня? — спросил он.
Она поглядела ему в лицо, точно не слыхала вопроса, но следила за собственными мыслями и сказала:
— Я знала, что вы подойдете; я видела вас, когда вы только что вошли.
И, не говоря больше ни слова, подала ему руку, и вслед затем они закружились по зале.
Все это совершилось так быстро, что они и сами не опомнились, как замолкла музыка, а кругом раздался хор похвал. В женских голосах звучала завистливая нотка, а кавалеры, которым грация и красота Кресси придала смелости, наперерыв приглашали ее на тур вальса.
— Я больше не буду танцовать, — объявила она и ускользнула из толпы с той странной, новой в ней застенчивостью, которая из всех ее превращений была самой очаровательной. И однако они до того были уверены во взаимной страсти, что не ощущали разлуки, и он ушел так, как если бы они условились, где и когда им встретиться. Немногие поздравляли его с его искусством. Идеал Джонни с любопытством посмотрел на него; старики пожимали ему руку с некоторым смущением, как будто бы они были не совсем уверены в том, что человеку его профессии прилично танцовать. Одно лицо с мрачной ненавистью глянуло на него из толпы, — лицо Сета Девиса. Он не видел его, с тех поря, как тот оставил школу; он даже позабыл об его существовании и только теперь припомнил об его преемнике, Джо Мастерсе, и с любопытством озирался, чтобы видеть, здесь ли новый поклонник Кресси. Только когда он дошел до двери, он серьезно подумал о ревности, написанной на лице Сета Девиса, и почувствовал страшное негодование.
— Почему этот дурак не ревнует к открытому ухаживанью Джо Мастерса? — подумал он и натолкнулся как раз в это мгновение в дверях на дядю Бена и Гирама Мак-Кинстри, стоявших в числе зрителей.
Может быть, дядя Бен тоже ревнует и если его единственный тур вальса так скомпрометировал его, то, может быть, и отец Кресси тоже недоволен.
Но оба мужчины, хотя Мак-Кинстри обыкновенно выказывал смутное и необъяснимое презрение к дяде Бену, — стали единодушно хвалить и поздравлять его.
— Когда я увидел, что вы пустились в пляс, м-р Форд, — сказал дядя Бен с рассеянной задумчивостью, то сказал: — ну, молодцы, теперь глядите в оба. Вы увидите, что он стоит того. Я по первым же вашим шагам я сказал: это французский манер, самый настоящий французский манер. Никто так хорошо и ловко не танцует, как французы. Вот, что я называю танцем. Вы можете, говорю, сапоги прозакладывать, молодцы, что эта наука сразу не дается.
— М-р Форд, — сказал Мак-Кинстри внушительно, слегка помахивая желтой лайковой перчаткой, какою он обтянул свою раненую руку, чтобы почтить праздник, — я благодарю вас за то, что вы протанцовали с моей дочерью. Сам я не танцую и редко гляжу на танцы, потому что мне некогда, но когда я увидел вас обоих танцующими, то, право, мне стало так покойно, так покойно, как еще никогда в жизни.
Кровь бросилась в лицо учителю от неожиданного сознания вины и стыда.
— Но, — пробормотал он неловко, — ваша дочь прекрасно танцует, она, должно быть, много практиковалась.
— Может быть, может быть, — продолжал Мак-Кинстри, кладя руку в перчатке на плечо учителя, — но я хочу сказать, что мне особенно понравилось ваше спокойное, простое, так сказать, семейное отношение. К концу, когда вы так прижали ее, а она опустила голову к вам на плечо, точно собиралась спать и как будто она была еще совсем маленькая девочка, это мне напомнило времена, когда я сам убаюкивал ее, идя около фургона, на Рио-Ла-Плата, и мне захотелось, чтобы старуха поглядела на вас.
С усилившимся румянцем учитель искоса поглядел на темно-красное лицо и бороду Мак-Кинстри, но в его довольных чертах не было и следа той иронии, какая в них мерещилась учителю, у которого совесть была неспокойна.
— Значит, вашей жены нет здесь? — спросил он рассеянно.
— Она в церкви. Она поручила мне смотреть за Кресси. Хотите пройтись немного, мне нужно с вами переговорить.
И он продернул раненую руку в руку учителя, по своей обычной манере и отвел его к стороне.
— Вы видели здесь Сета Девиса?
— Видел минутку тому назад, — презрительно ответил м-р Форд.
— Он не был с вами груб?
— Нет, с какой стати! — ответил надменно учитель.
— Так, — задумчиво проговорил Мак-Кинстри. — Вы, знаете, хорошо делаете, что не связываетесь с ним. Предоставьте его — или его отца, это все равно — мне. Не путайтесь в нашу ссору с Девисами. Это не ваше дело. Меня уже мучит то, что вы принесли мне ружье, когда у нас была свалка с Гаррисонами. Старуха не должна была допускать этого, ни Кресси. Слушайтесь меня, м-р Форд! Я решил стоять между вами и Девисами, пока все не уладится, а вы подальше держитесь от Сета.
— Очень вам благодарен, — сказал м-р Форд с непонятным жаром, — но я не намерен изменять своих привычек для глупого школьника, которого я выгнал из школы.
Несправедливая и мальчишеская резкость этих слов почувствовалась им тут же, и он снова покраснел.
Мак-Кинстри поглядел на него тупыми, сонными, красными глазами.
— Не теряйте своего лучшего оружия, м-р Форд, спокойствия. Храните свое спокойствие, и никто вас пальцем не тронет. Я лишен этого дара, — продолжал он своим медлительным, совершенно бесстрастным голосом, — и для меня одной свалкой больше, одной свалкой меньше — ничего не значит.
Он поклонился, повернулся и ушел обратно в большую залу. М-р Форд, не решаясь на дальнейшие разговоры, протискался сквозь толпу, наполнявшую лестницу, и вышел на улицу.
Но там его странный гнев и не менее странное угрызение совести, которые он испытывал в присутствии Мак-Кинстри, как будто испарились при чистом лунном свете и в мягком летнем воздухе.
Когда он пришел в отель, то удивился, найдя, что всего еще только одиннадцать часов. Никто еще не возвращался с бала, здание было пусто и только буфетчик, да горничная, кокетничавшая с ним, сторожили его.
Оба поглядели на учителя с досадным удивлением. Он почувствовал себя очень неловко и почти пожалел, что не пригласил танцовать м-с Трип или, по крайней мере, не остался в числе зрителей. Торопливо пробормотав, в об яснение своего раннего возвращения, что ему необходимо написать несколько писем, он взял свечу и медленно поднялся по лестнице в свою комнату.
Но, войдя к себе, он почувствовал себя очень неприятно от того недостатка симпатии, с какой нас всегда встречают знакомые предметы после пережитых нами новых ощущений. Ему не верилось, что он всего лишь два часа тому назад вышел из этой комнаты, до того все в ней было для него дико и чуждо. И, однако, то были его стол, книги, его кресло и его собственная постель, даже кусочек пряника, оброненного Джонни, все еще валялся на полу. М-р Форд еще не дошел до той стадии всепоглощающей страсти, когда человек всюду носит с собой любимый образ. Ей еще не было места в этой комнате; он здесь не мог даже о ней думать; а потому, чтобы думать о ней, он должен уйти в другое место. Куда ему деваться? Бродить по улицам — было бы слишком нелепо. Идти в школу, да! Он пойдет туда; дорога туда приятная, ночь чудная, и он достанет букетик из конторки.
