Пэлем Вудхауз - Что-нибудь эдакое. Летняя гроза. Задохнуться можно. Дядя Фред весенней порой (сборник)
— Чего вы хотите? — продолжал Феррис. — Платить не ему. Вот старый лорд, у того подагра разгулялась. Поэтому он и поехал на курорт, а не сюда. А Перси — ничего, держится.
— Низшие классы, — промолвил Бидж, — забыли свое место. Если не ошибаюсь, эта особа — буфетчица. Прискорбно, что у молодых людей такие вкусы.
— Не говорите! — сказал Джадсон. — Фредди тоже попал в историю, когда мы с ним жили в Лондоне. К счастью, его светлость перестал присылать деньги, пришлось вернуться. Да, влюбился в певичку! Каждый вечер посылал меня в театр с букетом и письмом. Как же ее звали? Прямо на языке вертится… Влюбился по уши. Помню, убираю я у него, гляжу — стихи! Если она их сохранила, не миновать нам суда.
Общество тревожно и восторженно зашуршало.
— Поразительно! — сказал сосед мисс Честер. — Да он вот-вот женится!
— Никакой опасности нет, — громко сказала Джоан.
Все разом обернулись к ней. Щеки у нее горели. Она и впрямь походила на переодетую принцессу.
— Почему вы так думаете, мисс Симеон? — не без досады спросил Джадсон.
Джоан как будто очнулась и рассеянно ответила:
— Наверное, он не делал ей предложения…
— Кто его знает! — ответил Джадсон. — Скорее — делал. Очень уж он странный, ходит, бродит. За судом следил, вырезал из газет отчеты…
Бидж прочистил горло, сообщая этим, что претендует на полное внимание.
— На мой взгляд, — торжественно начал он, — предложения и не нужно. Присяжные из низших классов, они крайне враждебны. С этим нынешним социализмом им бы только причинить нам вред. Мы катимся к анархии. Низшие классы совершенно забылись. На них дурно влияет желтая пресса. Не далее как сегодня мне пришлось поставить на место одного из ливрейных лакеев. Прилежный, скромный человек — и вдруг как с цепи сорвался. Почему, спросите вы? Полгода назад у него был ревматический приступ, и он сообщил в газету, что его исцелила мазь Уолкиншоу. Это перепечатали двенадцать газет, и он забылся. Своенравен, строптив, ни с кем не считается…
— Надеюсь, с Фредди все обойдется, — сказал Джадсон. — Он тоже не на всякий вкус.
Общество зашепталось, выражая этим согласие.
— А ваша мисс Питерc, — сказал великодушный Джадсон, — совсем даже ничего.
— Я ей передам, — откликнулась Джоан.
— Мисс Валентайн! — воскликнул Джадсон, хлопнув по столу. — Да, Джоан Валентайн. Кстати, мисс Симеон, вы на нее похожи. Как говорится, одно лицо.
Эш был скорее тугодумом, но страх за Джоан ускорил его мыслительные процессы. Она, обычно такая спокойная, совершенно растерялась, побелела, и в глазах у нее появился какой-то затравленный блеск. Перемена темы уже не помогла бы. Требовались действия — и вдохновение снизошло на Эша.
Давно, еще в Матч-Мидлфорде, он прогуливал воскресную школу ради встреч с Эдди Уоффлзом, патентованным хулиганом. Привлекало его не столько несомненное очарование Эдди, сколько редкий дар, позволявший тому, среди прочего, изображать дерущихся котов. Чувствуя, что счастья не будет, пока он этому не научится, Эш перенял у мастера его мастерство. Быть может, прогулы ради искусства помешали ему усвоить имена всех царей Иудеи, зато он стал украшением оксфордских концертов, а теперь мог спасти Джоан.
— Вы, часом, не видели, — спросил он свою соседку, — как дерутся коты?
И, услышав «Нет», начал представление.
Юный Уоффлз, досконально изучивший предмет, изображал сражение в духе Гомера. Начинал он с глухого урчанья, ответом на которое было урчанье повыше и, возможно, посварливей. За ними следовала тишина, а потом, словно ветер, взмывала высокая нота, прерываемая бормотаньем. На него отвечал пронзительный визг, потом коты сердито урчали, все громче и громче, пока воздух не насыщался электричеством тревоги. Снова все затихало на мгновенье, чтобы разрешиться неописуемой какофонией. Стоя рядом с мастером, вы просто видели перепады битвы и даже взлетающие клочья шерсти. Достигнув предельной высоты, звуки обрывались, и слышалось глухое урчанье. Так изображал котов Уоффлз, и Эш воспроизвел его коронный номер.
Если мы скажем, что общество забыло Джадсона, мы не скажем ничего. Ошеломленные слуги не могли оторвать глаз от нового лакея. Бидж окаменел, словно увидел чудо. Такая сцена в этой столовой была неуместней, чем в соборе. Когда затихла последняя нота, воцарилось молчание.
— Вот так они дерутся, — сообщил Эш своей соседке и добавил, обращаясь к мисс Твемлоу: — Я рассказывал мисс Уиллоуби о лондонских котах.
Секунды три его репутация раскачивалась над бездной. Никто не знал, смешно это или вульгарно; а хуже вульгарности для старших слуг нет ничего.
Наконец мисс Уиллоуби закинула изящную головку и звонко засмеялась. Расколдованные слуги засмеялись все разом. Они хохотали. Они кричали: «Бис!» Они восхищались. Они, но не дворецкий. Он был глубоко шокирован. Ему казалось, что этот Марсон поистине забылся.
Обед кончился, слуги направились к домоправительнице. Джоан подошла к Эшу.
— Спасибо, мистер Марсон, — сказала она. — Как вы рисковали! Вы стали их любимцем, но могли бы стать изгоем. Дворецкий недоволен.
— Да, кажется. Сейчас я это улажу.
Джоан еще понизила голос:
— Знаете, этот гад говорил правду. Фредди писал мне письма. Конечно, я их выбросила.
— Как же вы решились приехать сюда?
— Я его не видела, он только писал. На станции он очень удивился, но Эйлин, наверное, сказала, что моя фамилия Симеон.
— Джадсон говорит, что он мучается. Успокойте его.
— Джадсон ошибся. Ко мне приходил от Фредди жуткий, жирный тип, и я ему сказала, что писем давно нет.
— Очень хорошо.
Они вошли в комнату. Бидж стоял у камина, и Эш направился к нему. Трудился он долго и только при слове «музей» вышел из транса. Музеем он гордился. Мало того — год назад приезжал репортер одной газеты, который начал статью словами: «Под эгидой мистера Биджа, моего любезного чичероне, я посетил музей графа Эмсворта…» Бидж хранил вырезку в особом ящике стола.
Почти смягчившись, он сообщил, что мистер Питерc подарил его светлости скарабея, судя по словам мистера Бакстера — исключительно ценного.
— Мистер Бидж, — сказал Эш, — не могли бы вы показать мне этот замечательный музей?
— С превеликим удовольствием, — отвечал дворецкий.
6
Руперт Бакстер, неутомимый секретарь лорда Эмсворта, принадлежал к тем людям, которые всех подозревают не в чем-то определенном, а вообще, на всякий случай. Он вечно рыскал, как, если верить гимну, рыскали некогда мидяне. От обитателей замка это не укрылось. Граф говорил: «Бакстер… э… очень усердный человек»; Фредди сетовал: «Куда ни пойди, наткнешься на этого чертова Бакстера»; слуги, наделенные тем даром точной характеристики, который отличает незнатных англичан, называли его Пронырой.
Войдя в музей, дворецкий и Эш застали там бдительного секретаря.
— Я не знал, что вы здесь, сэр, — сказал Бидж, — иначе я бы не осмелился прийти. Этот молодой человек выразил желание осмотреть экспонаты, и я взял на себя смелость его сопровождать.
— Заходите, Бидж, заходите, — сказал Бакстер. — Да, Бидж!
— В чем дело, сэр?
Бакстер отвел его подальше, в холл.
— Бидж, — спросил он, — кто это?
— Лакей мистера Питерса, сэр.
— Лакей мистера Питерса?
— Да, сэр.
— Он давно у него?
Бидж понизил голос:
— Только что поступил, сэр. Это его первое место. Его манеры удивляют меня, сэр. Не хотел бы никого обижать, но, мне кажется, надо бы проинформировать мистера Питерса… Быть может, он введен в заблуждение. Как вы считаете, сэр?
— А… что?
— Надо ли проинформировать мистера Питерса?
— Нет-нет. Мистер Питерc сам разберется.
— Не хотел бы вмешиваться не в свое дело, сэр, но…
— Я думаю, мистер Питерc все про него знает. А вот скажите, Бидж, кто предложил пойти в музей, вы или он?
— Молодой человек, сэр.
Бакстер вернулся к экспонатам. Эш стоял посреди комнаты, пытаясь запомнить ее географию и не замечая острого, подозрительного взгляда. Он не видел Бакстера. Он даже не думал о Бакстере. Но Бакстер знал.
Глава VI
1
Среди особых радостей преклонного возраста есть и здоровый пессимизм. Конечно, он подпортит наши удачи, помешает судьбе всучить нам позолоченный камень, монету на резинке или заблудившуюся курицу, которые охотно хватает пылкая юность, чтобы немедленно разочароваться. Перевалив за тридцать, мы искоса смотрим на подарки судьбы, упуская нечастые награды, но избегая верных ловушек.
Эш Марсон еще не достиг поры спокойного недоверия, а потому подарки принимал, верил им и радовался. После первого вечера в Бландинге он думал о том, до какой же степени благосклонна к нему Фортуна. Нырнув в опаснейшие глубины подлестничного этикета, он выплыл, нет — победил. Вместо того чтобы сделать непростительный промах, заслужив справедливое презрение, он стал душой общества. Даже если завтра, по рассеянности, он пройдет к столу перед камердинером, это ему простится, юмористам закон не писан.
