Альберто Моравиа - Дом, в котором совершено преступление
— На вы? А почему я должен говорить тебе ты? Между нами все кончено, я думал, что хоть в этом мы согласны… Впрочем, ты или вы — какая разница? Давай говорить друг другу ты, если это доставляет тебе удовольствие.
Марта еще чаще замигала длинными, лучистыми ресницами. Потом, сложив руки и приблизившись к нему, она снова принялась умолять:
— Лука, не говори со мною так! Если бы ты знал, как мне больно от твоих слов! И как раз сегодня…
Они отошли немного дальше, туда, где в углу вестибюля стоял автомат с сигаретами. Лука не мог удержаться и ответил с гневом:
— А разве ты два года назад не сделала мне больно? Прикажешь забыть об этом, да?
Как человек, который боится сойти с ума, она на миг сжала лоб своей белой худой рукою с длинными пальцами.
— Лука, — сказала она, подняв на него сокрушенные глаза, — никто так не раскаивался в своем проступке, как я теперь раскаиваюсь, что так с тобой обошлась… И никто не поплатился за свою ошибку так жестоко, как поплатилась я… Прошу тебя, не надо меня отталкивать теперь. Если и ты меня оттолкнешь… Ведь ты один на всем свете знаешь меня и можешь мне помочь. Право, я боюсь сойти с ума…
Она и в самом деле была трогательна со своими чуть сутулыми плечами, сложенными ладонями, жалобно мигающими редкими ресницами и с блестящими от слез, полными смирения глазами. И Лука, секунду назад решивший не поддаваться никаким мольбам, никаким уловкам кокетства, а теперь разжалобленный и заинтригованный туманными намеками Марты на какое-то неведомое ему несчастье, уже не мог сохранять с ней прежний уклончивый и пренебрежительный тон.
— Пусть так, но я тебя не понимаю, — ответил он, взглянув на нее; в его глазах была нерешительность человека, колеблющегося между двумя противоположными чувствами. — Не понимаю, какое отношение я имею к твоим делам? Допустим, я знаю тебя — да и это не совсем верно: знай я тебя по-настоящему, не вышло бы так, как вышло у нас… Но зачем мне отталкивать тебя или не отталкивать? Что вся эта история значит?
— Если бы ты знал, что со мной случилось, — пробормотала она и при этом не удержалась и окинула глазами вестибюль кинотеатра. Лука на лету поймал ее взгляд.
— Ну, уж во всяком случае, ничего особенно страшного, — сказал он зло. Иначе бы я не встретил тебя здесь, когда ты шла в кино, такая оживленная и довольная.
Она бросила на него изумленный, печальный и укоризненный взгляд.
— Я зашла сюда, в кино, потому что не знаю, что делать, не знаю, куда податься. — В волнении она прижала сложенные руки к груди. — Мне казалось, что эта комедия поможет мне хоть на два часа забыть о том, о чем я не хочу думать.
Она всегда отличалась склонностью к театральным позам, к драматическим сценам, подумал Лука, наблюдая за ней, но сейчас и тон ее и жесты казались искренними. Притом он вспомнил, что и сам направлялся в кино с тем же настроением, и эта мысль уняла его досаду.
— Что же ты собираешься делать? — резко спросил он. — Иди туда или обратно! Ведь нельзя же нам бесконечно торчать здесь, в вестибюле.
Марта взглянула на него, потом огляделась вокруг.
— Ты прав, — лихорадочно, словно вне себя, отозвалась она. — Но куда идти? Я подумала о кино, потому что там темнота, никого не видно… Мне не хочется видеть людей, один вид чужих лиц меня раздражает. Куда идти?
— Ко мне… — с неохотою предложил Лука.
— Нет, — прервала его Марта, — к тебе — нет. Куда угодно, только не к тебе.
— Тогда к тебе.
Она переспросила в нерешительности:
— Ко мне?
— Да, к тебе. Но, — он намеренно-пристально поглядел ей в глаза, — но при условии, что я не рискую встретить там некоторых лиц.
— Нет, тут ты ничем не рискуешь, наверняка не рискуешь, — и впервые Марта засмеялась, но каким-то бессильным, ироническим и непонятно-многозначительным смехом. — Значит, ты говоришь, ко мне? Погоди, я подумаю немного… Ко мне домой? А в конце концов, почему бы и нет? — И неожиданно, лихорадочно-торопливо, как человек, который едва отдает себе отчет в своих поступках, она кинулась к двери.
Они вышли на улицу. На смену знойному пасмурному дню, подернутому странной желтоватой дымкой (говорили, что причиной тому песок африканских пустынь, приносимый сильными удушливыми порывами сирокко), пришла тьма, такая немая, непроглядная и густая, словно над крышами города навис не слой облаков, а плотный, не проницаемый для воздуха войлок. В этой духоте огни еле мерцали, голоса звучали глухо, а белесые от пыли машины, которые, возвращаясь с загородных прогулок, быстро мчались вдоль многолюдных тротуаров, казались гостями из другого мира, где есть еще солнце, зелень деревьев и пение цикад, и от этого еще ощутимее становился неподвижный, удушающий сумрак, нависший над городом. Должно быть, на окрестных холмах шли маневры, там зажигались прожектора; шагая рядом с Мартой, Лука взглянул вверх и увидел, как бесконечный белый луч остановился над крышами зданий посреди небосвода, колеблясь и слегка перемещаясь, словно чего-то ища; и на узкой полосе неба, по которой вытягивалось лезвие бледного света, на мгновение появлялись темные набухшие борозды и бугристые выпуклости грозовых облаков, делавшие их похожими на какой-то гигантский мозг, полный мрачных, угрожающих дум.
— Скоро пойдет дождь, — заметил Лука, беря спутницу под руку. — Хорошо бы взять такси.
Она шагала быстро, понурив голову.
— Незачем, у меня здесь машина, — ответила она, не оборачиваясь. Эти слова снова навели Луку на мысль о том, что она теперь богата, а вместе с этой мыслью проснулись досада и дурное настроение. Он резко остановился:
— Право, не пойму, зачем я иду с тобой. Честное слово, по-моему, нам лучше расстаться.
Они находились на небольшой площади, заставленной машинами; над ней нависал барочный фасад какой-то церкви, поверх ее портала видны были два огромных ангела, трубивших в свои трубы. Из магазина радиоприемников на углу доносился назойливый и неистовый рев какой-то синкопированной танцевальной мелодий, и в темноте, окутывавшей площадь, казалось, что эта крикливая, вульгарная музыка излетает из труб ангелов. Марта тоже остановилась.
— Лука, — взмолилась она, беря его за руку, — не оставляй меня одну. Я понимаю твои чувства ко мне, но… но… — Она потупилась. — Мне так нужен сегодня человек, который меня любит. А ты — нет, не отрекайся — ты ведь еще любишь меня немножко. Не оставляй меня.
Тронутый ее голосом, ее сокрушенным видом, Лука безотчетно поднес к губам руку Марты. А она, воспользовавшись этим мгновенным порывом нежности, втолкнула его в приземистую и длинную серую машину, стоявшую рядом. Луке показалось, что этим лихорадочным, корыстным движением она втолкнула его в западню. Однако он промолчал и уселся рядом с нею, уже включавшей зажигание. Дверцы захлопнулись, машина тронулась.
Всю дорогу они молчали. Марта вела машину хорошо, но по-женски нервозно, и нельзя было понять, всегда ли она правит так или причиною тут ее сегодняшнее настроение. Лука наблюдал за ней и видел, как она всякий раз, меняя скорость или тормозя, сгибается над рулем, напрягая все тело и хмуря брови. И он чувствовал, что эта привычка — неведомо почему — вновь делает ее близкой и родной, как два года назад, когда он был влюблен в нее и собирался на ней жениться, когда от звука ее голоса у него пробегали мурашки по спине и замирало дыхание, а в страстном разглядывании ее лица и фигуры он находил все новое и неизъяснимое блаженство. Вот она, думал он, кусая себе губы от несказанной горечи, которую ему вливала в сердце эта мысль, вот женщина, которую он, несмотря на все ее недостатки, несмотря на ее измену, любил больше всех и два года назад собирался сделать своей женой.
Лука смотрел на ее склоненное внимательное лицо, на ее лоб, который всегда особенно нравился ему своей белизной и высотой, — он как бы говорил о душевной ясности, которой на самом деле, увы, не было; Лука видел прямую черную прядь, упавшую ей на глаза, и ему хотелось, как бывало, поправить ей волосы и, поправляя, слегка погладить их. Однако, опасаясь выдать свое состояние, показать, насколько он далек уже от обиды, которую она ему приписывала, Лука не без сожаления подавил свое желание. Пока он размышлял так, они выехали из центра и в том же неловком молчании покатили пригородным бульваром под пропыленными густыми кронами развесистых платанов. В лучах фар крутились поднятые ветром маленькие пыльные смерчи, видно было, как густая листва деревьев, подхваченная резким порывом, переворачивается, показывая светлую, почти белесую изнанку каждого листка; наконец первые крупные, редкие капли дождя с силой ударили в ветровое стекло машины.
— Дождь пошел, — сказала она, пуская в ход стеклоочиститель. Ее голос и монотонный скрип планки, неутомимо мотавшейся вверх и вниз по залитому водой стеклу, вернули Луку к действительности.
