Элизабет Гаскелл - Жены и дочери

— Вы поступили не по-джентльменски, сэр, перехватив ее, вскрыв и прочитав строки, адресованные не вам, сэр.

— Нет! — ответил мистер Гибсон, сверкнув глазами и искривив губы, но возмущенный мистер Кокс этого не заметил. — Когда-то меня считали довольно красивым, и, смею сказать, я был таким же самодовольным хлыщом, как любой в двадцать лет. Но не думаю, что даже тогда я должен был считать, что все милые комплименты адресованы мне.

— Это был поступок не джентльмена, сэр, — повторил мистер Кокс, запинаясь, он собирался еще что-то сказать, когда его перебил мистер Гибсон.

— И позвольте мне сказать вам, молодой человек, — повторил мистер Гибсон с неожиданной твердостью в голосе, — тому, что вы сделали, есть единственное извинение — ваша молодость и совершенное незнание того, что называется законами семейного уважения. Я принял вас в своем доме, как члена семьи, а вы убедили мою служанку… подкупили ее, я не сомневаюсь…

— На самом деле, сэр, я не дал ей ни пенни.

— Тогда вам следовало это сделать. Вам следует всегда платить тем, кто выполняет вашу грязную работу.

— Только что, сэр, вы назвали это подкупом, — пробормотал мистер Кокс.

Мистер Гибсон не обратил внимания на эти слова и продолжил:

— Убедили мою служанку рискнуть своим местом, не предложив ей самое малое возмещение, упросив ее тайно передать записку моей дочери…совсем ребенку.

— Сэр, мисс Гибсон почти семнадцать! Я слышал, как вы это сказали на днях, — ответил мистер Кокс, которому было двадцать. И снова мистер Гибсон пропустил замечание мимо ушей.

— Вам не хотелось, чтобы записку видел ее отец, безропотно полагавшийся на вашу честность, принявший вас, как члена семьи. Сын вашего отца — я хорошо знаю майора Кокса — должен был прийти ко мне и открыто признаться: «Мистер Гибсон, я люблю… или думаю, что люблю… вашу дочь. Думаю, что неправильно скрывать это от вас, хотя я не в состоянии заработать и пенни. И, не имея шанса самому заработать себе на жизнь в течение нескольких лет, я не скажу ни слова о своих чувствах… или выдуманных чувствах… самой молодой леди». Вот, что сын вашего отца должен был сказать, если не лучше было бы умолчать обо всем.

— И если бы я сказал все это, сэр… возможно, мне следовало это сказать, — произнес бедный мистер Кокс, торопясь от волнения, — что бы вы ответили? Вы бы одобрили мои чувства, сэр?

— Я бы сказал, вполне вероятно… я не могу точно передать свои предполагаемые слова… что вы молодой глупец, но не бесчестный молодой глупец, и я бы сказал вам, не позволяйте себе думать о юношеской влюбленности, пока она не перерастет в сильное чувство. И осмелюсь сказать, чтобы возместить огорчение, я бы посоветовал вам, я бы прописал вам вступить в Крикетный клуб Холлингфорда и как можно чаще отпускал бы вас в субботу днем. А раз так, я должен написать поверенному вашего отца в Лондон и попросить его забрать вас из моего дома, выплатив вам возмещение, конечно, чтобы вы снова начать учиться у какого-нибудь доктора.

— Это так огорчит моего отца, — пробормотал бедный мистер Кокс смятенно, если не раскаиваясь.

— Я не вижу другого выхода. Это доставит майору Коксу неприятности — я позабочусь, чтобы он не чрезмерно потратился — но думаю, что более всего его огорчит злоупотребление доверием, я доверял вам, Эдвард, как собственному сыну! — тон голоса мистера Гибсона менялся, когда он говорил серьезно, особенно о собственных чувствах — он, который так редко открывал то, что лежит у него на сердце, и этот переход от шуток и сарказма к трогательной серьезности привлекал большинство людей.

Мистер Кокс опустил голову и размышлял.

— Я люблю мисс Гибсон, — сказал он, наконец. — Кто бы смог удержаться?

— Мистер Уинн, полагаю, — ответил мистер Гибсон.

— Его сердце уже занято, — промолвил мистер Кокс. — Мое было свободно, как ветер, пока я не увидел ее.

— Смогло бы излечить вашу… скажем, страсть… если бы она надевала синие очки за обедом? Замечу, вы подробно остановились на красоте ее глаз.

— Вы смеетесь над моими чувствами, мистер Гибсон. Вы забыли, что когда-то сами были молоды.

«Бедная Джини» предстала перед глазами мистера Гибсона, и он почувствовал укор.

— Постойте, мистер Кокс, давайте посмотрим, не можем ли мы заключить сделку, — сказал он, помолчав минуту или две. — Вы плохо поступили, и я надеюсь, в глубине души убедились в этом, или убедитесь позднее, когда пройдет раздражение от спора, и вы немного подумаете. Но я не потеряю уважение к сыну вашего отца. Если вы дадите мне слово, что пока вы остаетесь членом моей семьи — учеником, подмастерьем, как захотите — вы не попытаетесь снова открыть свои чувства — видите, я стараюсь принять ваше понимание того, что я назвал бы простой иллюзией — словом, письмом, взглядами или поступками, каким бы то ни было способом, моей дочери или поговорить о ваших чувствах с кем-то еще, вы останетесь здесь. Если вы не можете дать мне слово, я должен поступить так, как сказал, и написать поверенному вашего отца.

Мистер Кокс застыл в нерешительности.

— Мистер Уинн знает, что я чувствую к мисс Гибсон, сэр. У нас нет секретов друг от друга.

— Что ж, полагаю, он должен изображать тростник. Вы знаете притчу о брадобрее царя Мидаса, который обнаружил, что у его царственного хозяина уши осла под гиацинтовыми кудрями. Поэтому брадобрей за неимением мистера Уинна отправился к тростнику, что рос на берегу соседнего озера и прошептал ему: «У царя Мидаса уши осла». Но он повторял это так часто, что тростник запомнил слова и продолжал нашептывать их весь день, пока, наконец, секрет перестал быть секретом. Если вы продолжите рассказывать свою историю мистеру Уинну, вы уверены, что он в свою очередь не повторит ее?

— Если я даю слово джентльмена, сэр, я так же ручаюсь и за мистера Уинна.

— Думаю, я должен рискнуть. Но помните, как легко можно запятнать и замарать имя молодой девушки. У Молли нет матери, поэтому она должна жить среди вас такая же невредимая, как сама Уна.[18]

— Мистер Гибсон, если вы пожелаете, я поклянусь на Библии, — воскликнул взволнованный юноша.

— Вздор! Как будто вашего слова, если оно чего-то стоит, недостаточно! Мы пожмем руки, если хотите.

Мистер Кокс с горячностью шагнул вперед и почти вдавил кольцо мистера Гибсона в палец.

Выходя из комнаты, он спросил тревожно: — Можно я дам Бетии крону?

— Нет, не нужно. Предоставьте Бетию мне. Надеюсь, вы ни словом с ней не обмолвитесь, пока она здесь. Я прослежу, чтобы она получила приличное место, когда уйдет.

Затем мистер Гибсон позвонил, чтобы оседлали его лошадь, и отправился совершить последние визиты на сегодня. Он считал, что объезжает вокруг света в течение года. В графстве было не так много докторов, имевших такую обширную практику, как у него. Он ездил к уединенным домикам на границе огромных общинных земель, к фермерским коттеджам, стоявшим в конце узких деревенских тропинок, которые никуда не вели и которые затеняли вязы и буки. Мистер Гибсон посещал все дворянство в радиусе пятнадцати миль вокруг Холлингфорда. Его назначили доктором к еще более знатным семействам, которые уезжали в Лондон в феврале — была в те времена такая мода — и возвращались в свои поместья в начале июля. Доктор вынужден был проводить большую часть времени вне дома и в этот тихий летний вечер ощущал свое отсутствие, как огромное несчастье. Он был поражен, когда понял, что его малышка быстро превратилась в женщину и уже стала тайным объектом чьих-то сильных чувств, что волнуют жизнь женщины. А он — и мать ее, и отец — находится так далеко, что не может защитить свою дочь, как ему хотелось. Поразмышляв, мистер Гибсон решил на следующее утро отправиться к Хэмли, как раз тогда он и предложил своей дочери принять последнее приглашение миссис Хэмли — приглашение, которое в свое время вежливо отклонял.

— Вы можете процитировать мне пословицу «Он тот, кто не хочет, когда может, а когда захочет, уже не сможет». И у меня нет причин жаловаться, — сказал он.

Но миссис Хэмли была слишком очарована перспективой заполучить в качестве гостьи молодую девушку, которую не нужно будет развлекать, которую можно отправить бродить по парку, попросить почитать, когда больная слишком устанет от разговора, и ту, чья молодость и свежесть привнесут очарование, как дуновение ласкового летнего ветерка, в ее уединенную, замкнутую жизнь. Нет ничего приятнее, поэтому вопрос о визите Молли в Хэмли был легко улажен.

— Мне только хочется, чтобы Осборн и Роджер были дома, — сказала миссис Хэмли тихим, мягким голосом. — Она может заскучать, находясь в компании таких стариков, как я и сквайр, с утра до вечера. Когда она сможет приехать? Дорогая… я уже начинаю любить ее.

В душе мистер Гибсон был очень рад, что молодых людей не было дома. Ему не хотелось, чтобы его маленькая Молли металась между Сциллой и Харибдой. Но потом он посмеялся над собой, думая, будто все молодые люди — волки, что гоняются за его единственным сокровищем.