Мигель Астуриас - Зеленый папа
Свежий ветерок, наполнивший полуоткрытый рот, унес вкус золотого шоколада; она плыла теперь в пироге по огненной, стремительной воде, съежившись в комок, сдвинув ноги, обхватив себя руками, неподвижная, застывшая, напряженная.
Лодки, украшенные жасмином и гирляндами из бессмертников, с детьми и голубями, приветствовали ее появление на реке; луна превращала воду в густой мед, штопором крутившийся за кормой, множивший лунные отблески. Но нет, момент еще не настал, она еще не коснулась ногой мягкого быстрого потока, чтобы он унес ее с собой далеко от лодки, как свое достояние. Она плыла в пироге Чипо туда, куда им надо было плыть, плыла в белом одеянии, окруженная голубым полумраком, между широкими, осыпанными серебряной пылью крыльями пляжей, между утесами, окропленными росой. Эль-Чилар. Они ехали к Эль-Чилару, с Чипо Чипо, собрать подписи, поговорить с людьми и повидаться с колдуном Чама, которого они будут просить, умолять, заклинать, чтобы эти плодородные земли, словно созданные для банановых плантаций, высохли бы, превратились в черствый хлеб. Чтобы искоренить большое зло, нужна большая жертва.
Она вдыхала полной грудью жизненную силу гибкого, золотистого потока, ягуаром скользящего между рощами пальм. Сладостное оцепенение не давало ей вымолвить ни слова. Хотелось спросить Чипо, не кончится ли эта прогулка ее свадьбой с рекой. Она держала жемчужное ожерелье в руках, у самых грудей, казавшихся двумя маленькими небылицами.
— Ты как ветвь, дающая тень, — сказала она гребцу. Руки его были так тонки, что весло, которым он гнал пирогу, казалось их продолжением. — А твой голос разливает звонкую тишину… Дай упасть мне маленькой каплей! Только и услышишь, как упадет капелька в воду, «бульк»… и все стихнет… — Чипо греб, обливаясь потом, тяжело дыша, не слыша, о чем она говорит. — …Пусть твой мужской голос не удерживает меня, как голос Джо тогда, на островке… Это страшно… Ты не имеешь права… От тебя исходит запах мужчины, который помешает моему браку с речным потоком… Ты же хотел… Ты этого сам просил… Мои ноги, жаждущие любви, уже трепещут от того, что я стану его женой, уйду с ним, буду принадлежать ему, и нас разделяет лишь кора пироги… Никто — ни ты сам, ни твоя мудрость — не узнает, куда я ступила, в какое место, в какой зыбкой волне потонет моя туфля, чтобы следом уйти и мне…
Чипо греб, обливаясь потом и задыхаясь. Вспархивали морские птицы, обманутые лунным блеском. Подвижные высокие волны уже замедлили свой бег. Каждая из них стала ложем. Гребец и невеста вдруг затерялись, стерлись с поверхности воды там, куда ступила Майари. Ничего не слышно. Ничего не видно. Ничего не известно. Борьба Чипо за нее, за ее спасение. Но лишь один ковер из пузырьков, и больше ничего.
V
Головы солдат над стеною, словно отсеченные ею, поворачивались в такт колебанию тел двух удавленников. Косой луч лунного света стегал тела, когда раскачиваемые ветром огромные маятники попадали в яркую полосу влажного серебра; и это «туда-сюда» самоубийц повторяли головы солдат — огромные тени над темной стеною патио.
Капитан нагишом — только ботинки, чтоб не поранить ноги, только ботинки успел натянуть впопыхах, пошел, прикрывая рукой стыд, узнать, почему кричит часовой. А часовому, хоть он и не смыкал глаз всю ночь, почудилось, что его разбудили, когда он увидел болтающиеся под стропилами у самой крыши тела двух узников. Начальник, как был голышом, так и стоял, чертыхаясь, среди солдат, которые сбежались с ружьями наперевес на крики часового. Смачный плевок капитана. Плевок и сухое покашливанье подчиненных. Капитан снова прикрылся рукой и вернулся в свою беседку, скинув с размаху башмаки, с грохотом упавшие на каменные плиты. Часовой обалдело глядел на солдат. Солдаты глядели на часового. Тишина. Луна. Луна. Тишина. Длинные безжизненные тела, то светлые, то черные в тени. Они повесились на своих поясах. На поясах, которыми подвязывали штаны. У одного пояс был алый, у другого — зеленый. Колодезный холод в патио, холод камня колодезной закраины. Крысы шуршат. Уходят в лес. Луна на кровлях.
В беседке капитана вокруг настольной лампы разбросана шелуха света. Три круга тени, а в центре, за столом, он сам — от пояса до головы. Его рука. Пишет донесение. Зовет сержанта. Надо немедленно идти в Бананеру. Это не близко. А потом, на обратном пути — было бы очень кстати! — пусть разбудят телеграфиста и прикажут отправить срочную телеграмму.
— Плохо, что нет здесь судьи… — сказал он себе вслух.
Сержант услышал и ответил ему, что любой алькальд может составить акт о смерти, согласно закону. Голос сержанта отозвался в его ушах, как ответ самому себе. Но это сержант ответил. Ответил просто так. Очень хорошо. Правильно. Пусть сержант поедет в ближайший муниципалитет и приведет алькальда для составления акта. Сержант отправляется в путь. Он не может по- пасть в Тодос-лос-Сантос, не переходя реку. Вокруг такое сияние, что кажется, будто река течет, сжигая на своем пути леса, скалы и равнины. Движущийся поток огня, шествующий огонь, огонь, льющийся в море. Но алькальда не оказалось дома. Нет его — и все тут. Сержант стал допрашивать беременную женщину. Животу ее уже немало времени. На голове платок, лицо изможденное, одежда чистая, ветхая.
— Куда ушел алькальд? — спросил он ее.
— Ушел в столицу, потому что землю хотят у нас отобрать.
— Не отобрать, сеньора, а купить.
— Все равно, ведь мы ее не продаем. Если я у вас выторгую то, что вы не хотите продавать, я ведь отбираю это, отбираю, а не покупаю. Так-то… И так же считает дочка доньи Флоры Поланко, вдовы де Пальма.
— Вот что, сеньора, вам надо пойти со мной.
— Нет, я…
— Как «нет»?.. Ну-ка, пошевеливайтесь!..
— Я жена алькальда!
— Не перечьте! Идите-ка лучше добром. Если по своей воле не пойдете, погоню силой. Там вы расскажете капитану все, что знаете о дочке доньи Флоры… Если будете орать — хуже для вас; я все равно вас притащу, хоть за волосы, а доставлю… Марш вперед!.. Нечего охать!.. Марш!.. Прогулочка вам полезна… Небось не думали, что придется прогуляться… Такова жизнь. Вам полезно в вашем положении, а там расскажете шефу, что говорила девчонка, учившая не бросать земли, не продавать их…
— Ладно, пойду, если только ради этого… Ах вы звери…
Начинало светать. Луна, похожая на большое разбитое колесо, соскочившее с оси, погружалась во мрак, не имея сил катиться дальше, и падала вниз, стараясь сделать еще хоть один оборот. А с другой стороны — равнина, молочная, жаркая, уже залитая светом дня.
Сержант доложил капитану о новости, услышанной от жены алькальда.
Капитан, не вставая — за столом не было видно, что он сидел голый, накинув на плечи китель, — велел ввести женщину.
— Ваше имя…
— Дамиана я…
— «Я» это ваша фамилия?
— Нет, я Дамиана Мендоса…
— Замужем?
— Чего спрашиваете — ходить с таким грузом да не быть замужем…
— Сержант доложил мне, что вы видели девушку Майари, дочку доньи Флоры.
— Да, дней десять назад.
— Где вы ее видели?
— В моем доме видела. Она приходила в деревню, чтобы растолковать тем, у кого есть земля, мужчинам, что не по закону это — продавать землю тому рыжему, который сулит за нее золотые горы. «Если вы ее продадите, сказала, то потеряете на нее всякое право». И кроме того, посоветовала моему мужу — он ведь алькальд в нашем округе, — чтоб пошел в столицу правду искать, потому как не по-божески то, что затеяли рыжий человек, донья Флора да комендант, — этот, говорят, одной веревочкой с ними связан.
— Прекрасно, сеньора. Когда ваш муж вернется?
— А кто его знает? Он не говорил.
— Ну, так посидите пока под арестом здесь, с нами.
— Детки-то мои как же? Или вы думаете, что только это бремя бог на меня взвалил? — И она погладила рукой тяжелый живот.
— Ну, тогда сделаем так. С вами отправится солдат, и вы будете сидеть там, под домашним арестом.
— Я живу при муниципалитете…
— Значит, муниципалитет будет вам тюрьмой.
— Вы — начальник, раз так велите, надо подчиняться. Какой солдат поведет меня?
— Сержант скажет…
— Ликера лимонного выпьете, шеф?
— Пожалуй. Вам, сержант, придется пойти в другую деревню, ведь не всех же алькальдов понесло в столицу по совету исчезнувшей сеньориты.
— Он, наверно, двинул в столицу, чтоб накрутить там всех против гринго. С другой стороны, я рад. Верзила гринго мне не по нутру. Думает, он тут царь и бог.
— Но ведь он жених, а она водит его за нос.
— От этого мужчин только еще больше разбирает, шеф.
Настоящим пепелищем выглядела деревушка, куда уже далеко за полдень прибыл сержант. Утро было прежарким, а в этой дыре с тремя глинобитными домами и кучей хижин зной просто испепелял. Бешено лающих собачонок — тучи, что правда, то правда. Мошкарой сыпались они из-за тростниковых и живых изгородей, из щелей в каменных оградах, отовсюду, где были жилища. Но и в Буэнавентуре не оказалось алькальда.
