Артур Шницлер - Тереза
Наступила весна, и на второй день Пасхи, в самом начале вечера, Тереза, стоя на площади храма Святого Стефана, поджидала гувернантку друзей своих хозяев, добродушную, довольно увядшую особу, к которой она с первой минуты испытывала не столько симпатию, сколько жалость. Гувернантка заставляла себя ждать, и Тереза покуда развлекалась тем, что разглядывала прохожих, которые в этот теплый и ясный праздничный день, словно отрешившись от житейских забот, все как один устремились к какой-то радостной цели. Хватало здесь и влюбленных парочек. Терезе, не испытывавшей никакой зависти, показалось довольно забавным, что она ожидает здесь не любовника, а пожилую гувернантку, с которой не имела ничего общего, кроме профессии. И чуть ли не испугалась предстоящего, скорее всего, скучнейшего вечера, который придется провести с ней. Поскольку после условленного времени прошло уже полчаса, Тереза решила пойти прогуляться по воздуху в одиночестве. Для очистки совести она еще раз огляделась, дабы убедиться, что та не идет с другой стороны, а потом торопливо покинула место встречи и растворилась в потоке гуляющих, радуясь свободе, одиночеству и загадочности каждого следующего часа, таящего в себе непредсказуемые события. Толпа стиснула ее и повлекла за собой по направлению к Пратеру, так что в конце концов она оказалась на главной аллее, деревья там еще стояли голые, а почва уже источала весенние ароматы. Проезжая часть была заполнена экипажами, и с каждой минутой на ней становилось все теснее, так как в это время дня публика в фиакрах и каретах разъезжалась с ипподрома во Фройденау после скачек. Вместе с толпой Тереза тоже постояла какое-то время у обочины, чувствуя на себе взгляды оборачивающихся в ее сторону мужчин. В их числе был и молодой офицер, слегка похожий на Макса, но показавшийся ей намного утонченнее, даже благороднее, чем ее соблазнитель. Впрочем, она уже давно осознала, что тогда уронила свое достоинство, и пообещала себе в следующий раз быть умнее.
Тереза углубилась в заполненную гуляющими аллею и услышала звуки оркестров, игравших в переполненных ресторанчиках под открытым небом не только для посетителей. Сотни, тысячи гуляющих проходили мимо, останавливались послушать музыку, теснились возле оград, и Терезе очень нравилось, что оркестры то сменяли друг друга, то звучали разом, а то в нежную мелодию откуда-то издали вдруг врывался глухой удар барабана или других ударных инструментов и что цокот конских копыт, шепот, говор и смех толпы, даже свистки паровозов, доносившиеся с железнодорожного виадука, тоже участвовали в большом праздничном концерте в честь наступившей весны.
До этого вечера ее темное скромное платье и уже ставшее привычным строгое выражение лица оберегали ее от каких-либо приставаний. Однако когда она остановилась у ограды одного ресторанчика, какой-то юноша слишком близко придвинулся к ней, но после резкого толчка локтем исчез так быстро, что она даже не успела разглядеть его черты. И теперь, когда она все дальше шла по голой аллее, удаляясь от шума и музыки, она призналась себе, что вспоминает о его прикосновении без всякого отвращения. Быстро, чуть ли не бегом, она продолжала углубляться в аллею. Людской поток мало-помалу иссяк. Увидев первую же свободную скамью, Тереза решила немного передохнуть. Мимо прошел молодой человек, еще издали привлекший ее внимание: не по сезону светлый костюм, тщательно выглаженный, но мешковатый и болтающийся на его худощавой фигуре, танцующая походка и руки в карманах. Двумя пальцами правой руки он еще и придерживал за поля мягкую коричневую шляпу. Он бросил на Терезу ребячливый и тем не менее слегка коварный взгляд и кивнул ей приветливо, даже тепло, во всяком случае, отнюдь не нахально, так что она чуть не ответила ему тем же и невольно улыбнулась. Сделав несколько шагов, он вдруг повернул обратно, быстро подошел к ней и запросто уселся рядом. Она хотела было встать, но он уже заговорил с ней, словно и не заметил ее движения, — сначала о погоде, потом о скачках, на которых он побывал, о падении жокея на стипль-чезе, отпустил шуточку в адрес не в меру разодетой пары, проследовавшей мимо них, и, наконец, осведомился у Терезы, видела ли она, как проехала в карете эрцгерцогиня Йозефа и четверку цугом барона Шпрингера, а также не кажется ли ей, что музыку приятнее слушать издалека, тогда она звучит, как из другого мира. Тереза, слегка растерявшаяся от потока его слов, отвечала коротко, но дружелюбно. Потом вдруг поднялась и быстро попрощалась. Молодой человек тоже тотчас встал и зашагал рядом, продолжая болтать. Он начал вслух гадать, кем она, собственно, могла бы быть. Во всяком случае, не уроженка здешних мест. О нет! А в ответ на ее улыбку предположил: может быть, немка из Германии? Ее речь выдает особу образованную. По рождению итальянка, вот она кто! Ну конечно же. Черные волосы, жгучий, многообещающий взгляд. Ясное дело — итальянка! Тереза чуть ли не испуганно взглянула на него. Он рассмеялся. Ну во всяком случае, ее род с Юга — родители, точнее, вообще предки. Что сама она венка, это ясно по ее произношению, хотя она так мало говорит, и, главное — произношение у нее литературное. Уж не актриса ли она? Или певица? Может, примадонна? А вдруг — придворная дама? Вот именно — придворная дама, которой любопытно было вблизи поглядеть раз в кои веки, что поделывает простой народ. Или — поднимай выше! — принцесса или эрцгерцогиня!
Ему понравилась эта мысль, и он даже сделал вид, что говорит всерьез. Ведь все сходится: не бросающийся в глаза, но, как он выразился, в высшей степени отличающийся от обычного туалет, осанка, походка, взгляд, — и он немного отстал от нее, чтобы полюбоваться ее фигурой сзади.
— Ваше высочество, — внезапно обратился он к ней, когда они вновь оказались вдали от звуков оркестров, — я почел бы за особую честь пригласить ваше высочество на ужин. По правде сказать, бедность не порок, но и богатство не горе, моя наличность составляет нынче, к сожалению, всего один гульден. На такую сумму королевского пира не задашь, так что вашему высочеству придется самой заплатить за ужин.
Рассмеявшись, она спросила, в своем ли он уме.
— Тем не менее, — серьезно ответил он.
Она ускорила шаги. Дескать, уже поздно, ей пора домой. Тогда не разрешит ли она ему, по крайней мере, сопроводить ее до придворной кареты, которая, несомненно, ожидает ее где-то поблизости. У швейцарского павильона? Или у виадука? Тут они как раз подошли к боковой дорожке. В простенькой закусочной за зеленым штакетником немногочисленные посетители радовались жизни, довольствуясь пивом, салями и сыром, а также обрывками музыки, доносившимися из ближайших и дальних ресторанов. Вскоре Тереза, к собственному изумлению, и ее спутник уже сидели за довольно шатким столиком, покрытым скатертью в красных цветах, и с аппетитом уплетали все, что им принес потный официант в лоснящемся от жира фраке.
— О, господин Свобода, — заговорил с ним спутник Терезы, словно с давним знакомцем, и начал задавать шутливые вопросы: — Что поделывает ваш дедушка? Все еще прорицает? А ваша дочурка? Все еще холодна, как мороженая рыба? — Потом стал рассыпаться в шутливых извинениях за то, что осмелился привести принцессу в столь неподобающее ей место. Однако здесь меньше риска, что ее инкогнито будет раскрыто. Потом обратил внимание Терезы на некоторых посетителей, например на господина в темном макинтоше и твердой шляпе, надвинутой на лоб, — наверняка какой-нибудь аферист в бегах, на двух солдат с девицами, прихлебывавших пиво из двух кружек на четверых, на пучеглазого отца семейства с толстухой женой и четырьмя детьми, на дряхлого, чисто выбритого господина, сидевшего под фонарем и напевавшего что-то себе под нос, и, наконец, с хорошо разыгранным ужасом обнаружил в уголке садика господина во всем черном и почему-то в цилиндре, — он, несомненно, мог быть только агентом тайной полиции. И присутствовал тут, очевидно, для охраны принцессы…
Все, что он говорил, ничуть не блистало остроумием и было довольно пошло. Тереза это ясно почувствовала. Но после долгих месяцев, в течение которых ни одна живая душа не перекинулась с нею шутливым словом, в этой постоянно гнетущей атмосфере скованности и соблюдения правил приличия в Терезе накопилась такая жажда веселья, что теперь, сидя в обществе человека, которого час назад и знать не знала, она чувствовала себя свободной и никем не контролируемой; слегка опьянев от двух разом выпитых бокалов вина, она жадно ухватилась за первую попавшуюся возможность и самой немного повеселиться и посмеяться. У нее мелькнула мысль: а кем, собственно, мог бы быть ее спутник? Вероятно, художником? Или актером? Ну, кем бы он ни был, в любом случае он был молод и легкомыслен, и сегодня ей было веселее, чем тогда в Зальцбурге с Максом в дорогом ресторане под открытым небом. Она спросила своего спутника, бывал ли он в Зальцбурге. В Зальцбурге? Натурально, он там бывал. А также в Тироле, в Италии и Испании. Он добрался и до Мальты. Разве она до сих пор еще не догадалась, что он — странствующий подмастерье, настоящий подмастерье с патентом, странствующий по свету с котомкой за плечами? Он только вчера вернулся сюда и, собственно говоря, намеревался завтра вновь увязать свою котомку. Но если он осмелился бы питать надежду вновь увидеть ее высочество, то был бы не прочь задержаться здесь на пару дней… «И ночей», — добавил он вскользь.
