Джон Гарднер - Грендель
Затем — как венец глупости и мое спасение в эту секунду — вперед выступил человек, которого таны называли Унферт.
Он остановился напротив меня, молодой, собранный, совершенно трезвый. Он был высок ростом; он выделялся среди других танов, как жеребец в стаде коров. Нос у него был пористый и смуглый, как вулканическая скала. Светлая борода росла клочьями.
— Отойдите назад, — сказал он.
Маленькие окосевшие людишки вокруг меня отступили. Очистили пространство между Унфертом и мной.
— Монстр, приготовься к смерти! — заявил он.Очень убедительно. Крылья его ноздрей трепетали и пылали, как у оскорбленного жреца.
Я рассмеялся. «А-арх!» — произнес я и сплюнул кусочки костей.
Он глянул назад, желая убедиться, что окно находится там, где ему положено быть.
— В согласии ли ты со своим Богом? — спросил он. Я рассмеялся еще неистовей. Он был одним из них Он осторожно шагнул ко мне, затем приостановился, помахивая вынутым из ножен мечом.
— Передай всем в аду, что тебя отправил к ним Унферт, сын Эглафа, герой Скильдингов, известный во всех землях Сканов.
Он сделал несколько шажков, совсем как борец, обходящий соперника, если не считать того, что находился в тридцати шагах от меня; его маневр был нелеп.
— Давай, давай, — подбодрил я. — Я скажу всем, что меня послал Стратег Кривоходящий.
Он нахмурился, пытаясь разгадать мою речь. Я повторил — громче и медленнее, — и в его взгляде появилось несказанное изумление. Даже сейчас он еще не понял, что я сказал, но, я думаю, ему уже было ясно, что я произношу слова. Он хитро посмотрел на меня, словно собираясь предложить сделку, — так смотрят люди, когда сражаются с людьми, а не с несчастными глупыми животными. Он вздрогнул и, чтобы успокоить нервы, решил поговорить еще немного.
— Многие месяцы, мерзкий урод, ты бесчинствовал в чертоге Хродгара, убивая людей в свое удовольствие. Даю тебе слово, что если ты не убьешь меня, как убил менее сильных, — с этим будет покончено навсегда. Король щедро одарил меня. Сегодня он увидит, что сделал это не зря. Приготовься к смерти, грязная тварь! Этот роковой час прославит либо тебя, либо меня!
Зло ухмыляясь, я покачал головой,
— Прославит! — произнес я, прикидываясь пораженным.
Его брови прыгнули вверх. На этот раз он понял меня — нет никаких сомнений.
— Ты умеешь говорить! — сказал он, отступая на шаг.
Я кивнул, подвигаясь к нему. Почти в самом центре зала стоял козлоногий стол, заваленный спелыми блестящими яблоками. У меня возникла жестокая мысль — столь злая, что я даже вздрогнул, продолжая улыбаться и бочком приближаясь к столу.
— Так ты, значит, герой, — сказал я. Этого он не понял, и я повторил еще два раза, но потом в раздражении бросил. Как бы то ни было, я сказал, а он пусть улавливает все, что сможет, и подходит попытать счастья, раз ему так хочется.
— Я потрясен, — сказал я. — Я никогда раньше не видел живого героя. Я думал, они встречаются только в поэзии. Ах, ах, быть героем — это, наверное, ужасное бремя — пожинать славу, собирать урожаи монстров! Все наблюдают за тобой, смотрят, оценивают, герой ли ты все еще. Тебе ли этого не знать! Хе-хе! И рано или поздно какая-нибудь Дева Урожая совершает ошибку, завалившись с тобой на сеновал.
Я захохотал.
Запах дракона в зале усилился, словно мои насмешки притягивали старого хищника. Я взял яблоко и стал полировать его легкими и быстрыми движениями о шерсть на руке. Склонив голову, я улыбаясь поглядывал на Унферта из-под бровей.
— Жуткое исчадие… — начал он.
Я с улыбкой продолжал полировать яблоко.
— Страшное неудобство, — заметил я. — Всегда стоять, гордо выпрямившись, всегда подыскивать благородные слова. Как это должно быть утомительно!
Он выглядел обиженным и даже возмущенным. Он понял.
Гнусный призрак, — сказал он.
Но, несомненно, все это с лихвой возмещается, — перебил я. — Упоительное чувство превосходства, легкие победы над женщинами…
Тварь! — взревел он.
И радость самопознания, это главная компенсация! Беспечная и абсолютная уверенность, что перед любой опасностью, как бы ужасна она ни была, ты останешься тверд, будешь вести себя с достоинством, подобающим герою, о да, вплоть до могилы!
Хватит болтать! — завопил он. Голос его прервался, и он поднял меч, собираясь броситься на меня.
Я с подвыванием захохотал и швырнул в него яблоком.
Он уклонился и открыл от изумления рот. Я засмеялся громче и швырнул еще одно. Он опять увернулся.
Эй! — крикнул он. Простительная ошибка.
И тогда я, слабея от смеха, обрушил на него град яблок. Он прикрыл голову, в ярости рыча на меня. Попытался пробиться сквозь яблочный ливень, но не смог сделать и трех шагов. Одно я влепил прямо в его рябой нос, и из него двумя реками заструилась кровь. Стало скользко, и он шлепнулся на пол. Бряк! От смеха я перегнулся пополам. Унферт — жалкий шут — попытался обернуть это себе на пользу и, подбежав на четвереньках, ухватил меня за лодыжки, но я отпрыгнул и опрокинул стол, наполовину похоронив героя под грудой яблок — красных и невинных, как улыбки. Он кричал и барахтался, пытаясь добраться до меня и в то же время стараясь рассмотреть, видят ли его остальные. Он плакал — всего лишь мальчишка — неважно, герой или нет. Жалкий несчастный девственник.
— Вот она жизнь, — сказал я и насмешливо вздохнул. — Вот оно достоинство! — Потом я оставил его.
От этого яблочного сражения я получил больше удовольствия, чем от любой другой битвы в моей жизни.
Я был уверен, возвратившись в пещеру (это было перед самым рассветом), что он не пойдет за мной. Они ни разу не осмелились. Но я ошибся: он был из новой породы Скильдингов. Должно быть, он начал выслеживать меня уже в то самое утро. Умалишенный, чокнутый. Он появился в пещере на третью ночь.
Я спал. Проснулся я неожиданно, не совсем поняв, что меня разбудило. Я увидел, как моя мать медленно и бесшумно движется мимо меня — голубой огонь убийства горел в ее глазах. Мгновенно я понял — не разумом, а чем-то более быстрым — и бросился наперерез, чтобы преградить ей путь. Я оттолкнул ее.
Он лежал на животе, хватая ртом воздух, как наполовину захлебнувшаяся крыса. Его лицо, горло и руки были покрыты вздувшимися волдырями — следами огненных змей. Волосы и борода свисали, как морские водоросли. Он долго не мог отдышаться, потом поднял мутные глаза, ища меня взглядом. В темноте он не мог меня увидеть, хотя я видел его прекрасно. Он сомкнул пальцы на рукоятке меча и покачал им, не в силах оторвать лезвие от пола.
— Унферт пришел, — сказал он.
Я улыбнулся. Моя мать сновала взад-вперед у меня за спиной, как медведь, привлеченный запахом.
Он пополз ко мне, меч шумно скрежетал по каменному полу пещеры. Затем вновь обессилел.
— Об этом будут петь, — прошептал он и опять замолк, хватая ртом воздух. — Год за годом и век за веком будут петь о том, как Унферт прошел через огненное озеро… — он задохнулся, — … и отдал свою,; жизнь в битве с запредельным монстром. — Он упал щекой на пол и долгое время лежал молча, стараясь отдышаться. До меня дошло: он ожидает, что я убью> его. Я бездействовал. Я уселся, уперев локти в колени и положив подбородок на сжатые кулаки, и просто смотрел. Он лежал с закрытыми глазами, и дыхание его медленно восстанавливалось.
— Это было очень легко — выставить меня дураком перед танами. Очень легко — рассуждать о достоинстве, благородных словах и обо всем остальном, словно героизм — всего лишь позолоченная побрякушка, просто спектакль, за которым пустота. Но это не тот случай, монстр. Это, так сказать… — Он остановился, как бы нащупывая ускользающую мысль.
Я молчал и спокойно ждал, преграждая рукой дорогу матери, когда она подходила слишком близко.
Даже сейчас ты издеваешься надо мной, — прошептал Унферт. У меня было неприятное ощущение, что он вот-вот разрыдается. Если бы он заплакал, я бы вряд ли сумел сдержать себя. Одно дело — его притязания на сверхчеловеческую славу. Однако, если он —хоть на мгновение — вообразит, что может подняться до моих страданий…
Ты думаешь, что я безмозглый болван, — шептал он. — О, я слышал, что ты говорил. «Я думал, герои бывают только в поэзии», — сказал ты. Ты имел в виду, что все мои подвиги — это чепуха, сказки и надувательство. — Он поднял голову, пытаясь посмотреть на меня, но его невидящий взор был направлен в другую сторону, следуя за шагами моей матери. — Так вот, позволь тебе сказать, что это не так.
Его губы задрожали, и я точно знал: если бы он заплакал, я был бы вынужден убить его просто из отвращения, но он овладел собой. Судорожно дыша, он опять уронил голову. Голос частично вернулся к нему, так что он больше не шептал, а говорил с легким подвыванием.
— Поэзия — это мусор, просто облака слов, утешение для потерявших надежду. Но не облако и не призрак, созданный словами, стоит здесь перед тобой с поднятым мечом.
