Эптон Синклер - Джимми Хиггинс
Опять молчание.
— Я не хочу открыто обвинять кого-либо...— продолжал Норвуд.
— Зачем же,— перебил его Неистовый Билл.— Вы предпочитаете обвинять исподтишка. :
— Я хочу лишь удостовериться, что организация отдает себе отчет в своих действиях. Ни для кого в Лисвилле не секрет, что из какого-то источника к нам исправно поступают деньги для устройства беспорядков на заводе «Эмпайр». Деньги эти, безусловно, проходят длинный путь, прежде чем попасть из рук кайзера в наш город, но будьте уверены: именно его рука направляет эти деньги к конечной цели.
Шум поднялся невероятный. Кто кричал: «Позор! Позор!», кто: «Где доказательства?», а самые «неистовые» орали: «Вон его!» Им давно хотелось отделаться от Норвуда, и случай был как нельзя более подходящий. Но молодой адвокат не сдавался и отвечал ударом на удар.
— Вам хочется доказательств? Хорошо. Но, предположим, нам стало бы известно о тайном заговоре капиталистов уничтожить в нашем городе профсоюзы, а лисвиллский «Геральд» начал бы требовать «доказательств»,— что бы мы тогда подумали?
— Иными словами,— закричал Шнейдер,— вы убеждены в этом лишь потому, что речь идет о Германии!
— Да, я убежден в этом,— ответил Норвуд,— потому что речь идет о том, чтобы помочь Германии выиграть войну. Германия пойдет на что угодно ради этой цели, и тут не нужно никаких особых доказательств. Все вы, немцы, отлично знаете, что это так; больше того, вы гордитесь, хвастаетесь своей энергичной деятельностью!
Вновь раздался крик: «Позор! Позор!», но на этот раз кричала одна Мэри Аллен, ожидавшая, очевидно, что ее поддержит дружный хор голосов, и оставшаяся, к своему смущению, в единственном числе.
Молодой Норвуд презрительно рассмеялся — он отлично знал своих товарищей немцев.
— Ваше правительство продает сейчас в Америке облигации государственного займа. Предназначаются они якобы на поддержку семей раненых и погибших на войне. У нас в городе, как я слышал, облигации тоже покупались. Неужели кто-нибудь серьезно думает, что вырученные деньги достанутся семьям пострадавших?
На этот раз немцы не смолчали.
— Я так думаю! — крикнул товарищ Кельн.
— И я! И я! — поддержали его другие.
— Деньги застревают в Лисвилле,— заявил адвокат,— и идут на устройство забастовок среди рабочих «Эмпайра».
Добрый десяток людей одновременно потребовали слова. Председатель предоставил слово Шнейдеру, поскольку могучий голос пивовара заглушил все остальные.
— Чего собственно хочет товарищ? — загремел он.— Разве он не за восьмичасовой рабочий день?
— Уж не получил ли он денежки от старика Гренича? — крикнул Неистовый Билл.— Или, может быть, он не знает, что Гренич нанимает ловких молодых адвокатов? Не то его рабы взбунтуются и перестанут гнуть спину!
IV
Норвуд подлил масла в огонь, а сам уселся на место и стал молча наблюдать, как разгораются страсти. Напрасно немцы подпускали шпильки — он-де боится сказать откровенно, что организация не должна выступать против требования восьмичасового рабочего дня. Норвуд лишь посмеивался. О нет, он хотел заставить их высказаться, и он добился этого. Оказывается, они не только готовы работать на кайзера! Они готовы брать у него за
это деньги!
— Брать у «его деньги? — воскликнул Неистовый Билл.— Да я ради социалистической пропаганды взял бы деньги у самого дьявола!
Тогда заговорил своим прочувствованным, мягким голосом старый Герман Форстер. Если кайзер в самом деле расходует деньги на подобные цели, то скоро он, разумеется, убедится в бесполезности своих затрат. Не надо забывать, что в Германии тоже есть социалисты...
Кто-то язвительно засмеялся.
— Уж эти мне прирученные социалисты!—сказал товарищ Клодель, ювелир из Бельгии.— Революционеры, нечего сказать! Тише воды, ниже травы. Кормятся из рук кайзера да распространяют в окопах свою литературу—правительственную пропаганду! Рассказывайте об этом кому угодно, только не бельгийцу!
Итак, европейская рознь внесла раскол и в лисвиллскую организацию. На одной стороне оказались немцы, австрийцы, русские, евреи, ирландцы и пацифисты по религиозным соображениям, на другой — два англичанина-стеклодува, француз-официант и несколько американцев, которые кончили колледж или же 'имели другие подобные слабости и потому подозревались в снобизме и пристрастии к Джону Булю. А основная масса, не примыкавшая ни к той, ни к другой фракции, в полной растерянности прислушивалась к спору, тщетно стараясь разобраться в хаосе мнений.
Нелегкая это была задача для простых людей — таких, как Джимми Хиггинс. Иногда на них находило настоящее отчаяние. Ведь на один и тот же вопрос можно взглянуть с тысячи разных сторон, и у каждого нового собеседника еще более веские доводы, чем у предыдущего. Конечно, все сочувствовали Бельгии и Франции. Но, с другой стороны, все ненавидели британский правящий класс. Это был настоящий враг,— враг, известный еще со школьной скамьи. Да и знали этого врага лучше всех других — неожиданно разбогатевший американец, желая пустить пыль в глаза своим ближним, непременно начинает одеваться во все английское, нанимает английскую прислугу, подражает дурным английским манерам. Для среднего американца слово «английский» значит «привилегированный»: это культура правящего класса, это установленный порядок вещей, это все то, против чего он восстает! Германия же по сравнению с другими нациями была своего рода союзом Индустриальных Рабочих Мира — все ее затирали, и только теперь она стала выбираться на дорогу. И потом немцы ни секунды не дремали: они все время старались объяснить, почему они поступают так, а не иначе, интересовались, каково о них мнение. А англичане — те, черт их возьми, важно задирают нос, и наплевать им на то, что другие о них думают.
Кроме того, на немцев работала сила инерции, а инерция — важный фактор в жизни любой организации. Немцы просто хотели, чтобы американские социалисты продолжали автоматически двигаться в прежнем направлении. К тому же весь аппарат социалистов рассчитан на это движение — наперекор всем силам земным или небесным. Чтобы Джимми Хиггинс отказался от требования повысить заработную плату и установить восьмичасовой рабочий день? Не на такого напали! Для каждого здравомыслящего человека ясно, что именно так ответил бы Джимми Хиггинс.
V
С другой стороны, надо оказать, что уже самая мысль о возможности очутиться на содержании у кайзера ошеломила Джимми. Традиции социалистического движения являлись, правда, немецкими традициями, но то были антиправительственные традиции: кайзер представлялся Джимми каким-то воплощением дьявола, и если бы он хоть на минуту подумал, что выполняет желание кайзера, он больше бы и пальцем не шевельнул. Да и потом он понимал, как пострадает их дело, если возникнет подозрение, что социалисты ведут пропаганду на деньги кайзера. Что, если, например, о сегодняшнем споре узнает «Геральд»— и как раз теперь, когда общественное мнение так взбудоражено гибелью «Лузитании»?
Дебаты продолжались около часа. Наконец, Норвуд внес предложение поручить комиссии по изданию «Уоркера» произвести тщательное расследование источников поступлений и отказаться от денег, внесенных не социалистами или людьми, не симпатизирующими социализму. Здравый смысл, наконец, восторжествовал: даже немцы голосовали за это предложение. Пожалуйста, пусть расследуют! Социалистическому движению нечего скрывать, его репутация всегда была и остается незапятнанной!
Товарищ Клодель предложил избрать в члены комиссии товарища Норвуда, но радикалы были решительно против. Опять вспыхнул спор. Радикалы считали, что предложение является оскорбительным: оно ставит под сомнение честность всей комиссии.
— Да и потом,— съязвил англичанин Бэггс,— вдруг Норвуд и вправду что-нибудь обнаружит?
Джимми Хиггинс и его единомышленники были против предложения — не потому, однако, что они боялись каких-то разоблачений, а потому, что можно было вполне, по их мнению, положиться на такого спокойного, рассудительного человека, как их руководитель. Геррити сумеет поддержать честь движения, никого против себя не восстанавливая и не создавая сумятицы.
В результате расследования деньги, полученные от Джери Коулмена на издание «Уоркера», были без звука возвращены ему, а недостающую сумму немедленно собрали немцы — члены организации. Они считали, что весь инцидент подстроен, что это просто попытка помешать агитации в пользу забастовки. Их мало беспокоили разговоры о «немецком» золоте; зато когда дело касалось влияния русского золота, щедро раздаваемого, как им было известно, старым Эйбелом Гречичем,— тут уж они глядели в оба. В данном случае они были готовы стянуть потуже пояса и выкроить кое-что из своего и без того скудного заработка, лишь бы «стремление к социальной справедливости росло и крепло» в Лисвилле.
