Жюльен Грин - Полночь
Несколько минут Элизабет простояла неподвижно, и ей уже казалось, что скоро она наберется смелости и ляжет, как вдруг скрипнула половица. Звук этот раздался в тишине, как удар бича. У девочки по спине побежали мурашки и пересохло горло. «Это треснула доска», — подумала она, чтобы успокоиться. Но внутренний голос тут же подсказал ей, что доски скрипят, когда на них наступают. «А если тут кто-то есть, — спросила себя Элизабет, — что мне делать?» Пальцы ее сжали ножницы в кармане фартука. Ночь была полна звуков, девочке даже показалось, что рядом с ней кто-то дышит; чтобы лучше расслышать, она задержала собственное дыхание, но кровь так стучала в ушах, что никак нельзя было решить, послышалось это ей или нет. Воображение рисовало человека, притаившегося где-то в кладовой, возможно за ванной или за стеной из ящиков, днем он забрался сюда, чтобы ночью ограбить дом. Если он найдет ее, хотя бы дотронется, она упадет замертво, человек этот страшен, у него пустые глазницы, нет носа, а вместо руки — крюк, как у нищего, которого она как-то видела на мосту.
Однако прошло несколько секунд, а больше ничего не было слышно, и понемногу в голове Элизабет стих пугавший ее шум. Она попыталась вспомнить, в котором часу ушла тетка, чтобы прикинуть, сколько осталось до рассвета, но как ни считала, все получалось, что сейчас не больше половины восьмого, ждать еще столько, что не хватит пальцев на обеих руках, чтобы сосчитать часы. Ей и в голову не приходило лечь и уснуть, сжавшись в комок в пугающей темноте; напротив, надо не смыкать глаз в этой ледяной ночи, подбодряя себя какими-нибудь баснями или, на худой конец, таблицей умножения. Но в темноте непонятно почему самые невинные рассказы о зверюшках становились страшными, даже беседа муравья со стрекозой пугала Элизабет.
Через четверть часа девочка устала стоять, и ей пришлось сесть, что она постаралась сделать как можно тише, дабы не привлечь чьего-нибудь внимания. Упершись ладонями в пол, Элизабет ждала, готовая вскочить при первом признаке опасности. Всякий раз как она шевелила головой, локоны касались щек, и девочка вздрагивала, как от постороннего прикосновения. Элизабет дошла до такого состояния, что ее путали собственные движения. У нее как будто раздвоилось дыхание: кто-то ходил вокруг, дышал ей в затылок и в уши. И вдруг она едва не лишилась чувств — на лицо ее упал свет.
Еще не сообразив, что к чему, Элизабет вскочила на ноги и выхватила из кармана ножницы, держа их так, словно это был кинжал, но тут же радостно вскрикнула — это над крышей дома напротив поднялась луна. Роза, как видно, забыла закрыть ставни. И теперь комнату залил бледный свет. Все равно что взошло солнце, прогоняя ночь, и девочка улыбнулась круглому лику, глядевшему на нее с небес. Теперь она уже без страха посмотрела на окружавшие ее предметы, даже удивилась, как это она могла их бояться. Храбро вышла из своего закутка. Прислоненная к шкафу чугунная ванна показалась ей смешной, и она слегка постучала пальцами по звонкому металлу, потом обошла нагромождение ящиков, верхний из которых почти касался потолка.
Но вот на полу валялись скомканные занавески, которые снова пробудили ее опасения. В призрачном сиянии луны эти кучи тряпья принимали причудливые очертания, казалось, будто под ними скрыто чье-то плечо, чья-то голова, а то и ноги спящего человека. Чтобы избавиться от этого впечатления, достаточно было бы ступить ногой на занавески, но девочка не осмелилась это сделать. Разум говорил ей, что не надо бояться, но как знать, а вдруг разум ошибается — бывает же и такое один из десяти тысяч раз — и, тронув ногой эти черные груды, она вызовет к жизни какой-нибудь ужасный кошмар. Вся дрожа, девочка вернулась в свое убежище за шкафом, по пути опять нечаянно толкнула детскую коляску, колеса которой заскрипели. Вспомнились слова тетки, и, движимая любопытством, напугавшим ее, так как возникло оно помимо ее воли, Элизабет заглянула внутрь коляски. И тут же ее охватил непонятный страх. Она представила себе, как смерть душит находящегося в коляске младенца. Опустилась на колени. Все, что она знала о смерти, было ужасно: крики, страдания, потом странная неподвижность и наконец — жуткое зловоние, о котором она слыхала. Впервые Элизабет подумала о матери не как о живом человеке, а как о покойнице. Вновь увидела, как мать лежит неподвижно, безучастная к холоду, руки сложены не так, как она их складывала при жизни, на губах — странная улыбка, точно она смеется надо всем: над склонившейся к ней дочерью, над монахиней, над горящей свечой — ужасно! Но все равно это ее мать. Девочка заткнула уши. Уже несколько часов она изучала что-то неотступно преследовавшее ее. Выходя из комнаты матери, она оглянулась, потом не раз оглядывалась на улице, пока шла к дому тетки Розы, и, хоть улица была пуста, это ощущение не проходило. И теперь, скорчившись от страха, словно во власти дьявольского урагана, она тщетно пыталась вспомнить хоть какую-нибудь молитву, которая защитила бы ее от злых сил, но не хватало духу произнести даже те обрывки фраз, которые приходили в голову; наконец усталость и долгое сильное волнение свалили девочку, она легла на пол и закрыла глаза.
Ей снилось, что кто-то ходит рядом с ней — справа, слева, спереди и сзади. Шаги были громкие и мерные, точно маршировали солдаты. Каким-то непостижимым образом девочка оказалась среди марширующих, они шагали по ней и сквозь нее с такой легкостью, будто ее не существовало. Этот глухой и грозный шум отдавался в ушах, как гул землетрясения, и вскоре Элизабет почувствовала, как ее осторожно поднимают с пола и она парит в воздухе горизонтально. Как это иногда бывает во сне, девочка видела себя со стороны: простертые руки висят в воздухе, прямые волосы касаются пола. Потом невидимые ноги марширующих окружили ее, образуя как бы процессию, которая прошла по комнате и сквозь стену вышла на улицу. Сначала Элизабет поразила полная неподвижность увиденного со стороны собственного тела, потом она заметила, что тело обволакивает какая-то тень, постепенно принимая четкие контуры, и наконец девочка уже не видела ничего, кроме длинного черного ящика, который плыл над самой землей в ночном полумраке. Его пронесли по узким улочкам к церкви, двери которой открылись сами собой, и поставили посреди нефа на большую каменную плиту, как будто поднятую с морского дна — в такие причудливые цвета окрашивал ее лунный свет. Элизабет услышала какие-то гневные слова, отдававшиеся в ее ушах яростным колокольным звоном. И тут свод церкви раскололся по всей длине с ужасным грохотом, и с черного неба в озаренный бледным светом неф хлынул поток воды; проливной дождь обрушился на гроб, а среди шума продолжал звучать могучий голос, и девочке казалось, что этот голос ударяет в нее и разбивается, как морская волна. Она закричала и увидела со стороны, как корчится ее тело в тесном деревянном ящике.
От этих усилий Элизабет проснулась и увидела, что сидит, поднеся руки к груди, а ноги ее запутались в одеяле. Однако она усомнилась в том, что сон кончился, потому что до слуха ее все еще доносился какой-то непонятный шум. Сначала она подумала, что пошел дождь, глянула в окно, но в холодном небе не было ни облачка. Немного поколебавшись, Элизабет добралась до двери и открыла ее. Девочка еще не вполне оправилась от кошмара, который казался ей таким же реальным, как и то, что она делала теперь. Выйдя в коридор, вскрикнула от ужаса — в кухне кто-то был.
Первым ее побуждением было вернуться в кладовую, но тут она услышала теткин голос и вздрогнула: это был тот самый голос, который она слышала во сне. Сердце ее застучало, как будто на нее надвигалась какая-то грозная опасность. И все же Элизабет не вернулась в кладовую, а вышла в коридор и, прижимаясь к стене, прокралась до того места, откуда, не рискуя быть замеченной, могла видеть Розу, так как дверь кухни была приоткрыта.
Старуха стояла посреди кухни и продолжала мыть пол, не жалея воды; через открытое окно в кухню лился голубоватый свет, и от нее на стену падала огромная тень, мокрые плитки у ее ног сверкали металлическим блеском. Громко топая деревянными башмаками, Роза прошла в угол кухни, возможно, в погоне за мышью, затем стала на месте и продолжала орудовать тряпкой, делая широкие круговые движения. То и дело, бросив швабру, подбегала к раковине, хватала обеими руками полный таз и шумно выплескивала воду на пол.
— Ох и докука мне с этой кухней! — громко сказала старуха, снова берясь за швабру. — Все лезут сюда в грязных ботинках. Им-то что? Есть Роза, которая за всех уберет. Что ей еще делать? Роза выльет ведро воды под ноги и тебе, Шарль, и тебе, Эстелла. И этой глазастой малышке, как бишь ее.
Элизабет отступила в тень и попятилась вдоль стены, пока не почувствовала под ладонями дверь кладовой. Попробовала нажать ручку, не оборачиваясь, но от волнения дрожали руки, и сразу ей это не удалось; наконец дверь резко отворилась; девочка была в таком волнении, что, распахнув дверь настежь, забыла ее закрыть. Кое-как пробралась в свой закуток, еще раз споткнулась о детскую коляску, перепрыгнула через зловещие занавески возле нагромождения ящиков. Достигнув окна, услышала свист воздуха в щелях, так как образовался сквозняк, и поскрипывание ржавых петель. Оконная задвижка не поддавалась, Элизабет ухватилась за нее обеими руками, дернула изо всех сил — окно резко распахнулось, и, когда девочка забралась на подоконник, собираясь выскочить на тротуар, от сквозняка дверь кладовой захлопнулась с победным грохотом.
