Сабахаттин Али - Мадонна в меховом манто
- Что случилось? Что с тобой? - спросила она и, крепко схватив меня под руку, потащила домой. По дороге она то и дело обнимала меня, прижималась. Но теперь ее горячее дыхание нестерпимо раздражало меня. Однако я не оказывал сопротивления ее натиску. Не привык к этому. Я даже не мог спастись бегством. Не успел бы я сделать и трех шагов, как фрау Тидеманн поймала бы меня. Не буду скрывать: встреча с мадонной перевернула вес мое существо. Отрезвев, я попытался привести свои мысли в порядок. Передо мной неотступно стояли глаза только что встреченной женщины. Но теперь я не знал, в самом ли деле я ее видел или это плод моей разгоряченной винными парами фантазии. И чем больше я раздумывал, тем крепче становилась уверенность в том, что это было видение, навеянное поцелуями и объятиями фрау Тидеманн. Мной овладело непреодолимое желание добраться скорее домой, броситься на кровать и забыться крепким сном. Но вдова отнюдь не собиралась меня отпускать. Ее ласки становились все более пылкими, разгорающаяся страсть придавала ее рукам силу.
На лестнице вдова снова обвила мою шею руками, но мне удалось кое-как от нее освободиться. Перепрыгивая через несколько ступенек, я бросился бежать наверх. Фрау Тидеманн мчалась за мной, задыхаясь, и лестница громко скрипела под тяжестью ее тела. В то время как я судорожно пытался вставить ключ в замочную скважину, на другом конце коридора показался герр Доппке. Он медленно прохаживался по коридору, дожидаясь, очевидно, нашего прихода. Ни для кого в пансионе не составляло секрета, что он имел определенные виды на состоятельную вдову, которая пылала всем жаром зрелости. Да и сама фрау Тидеманн не была безразличной к искренним чувствам солидного холостяка, который в свои пятьдесят с лишним лет оставался достаточно крепким мужчиной. Поговаривали, что она замышляет опутать его узами брака. Столкнувшись лицом к лицу, фрау Тидеманн и герр Доппке стали выяснять отношения. Тем временем я втиснулся наконец в свою комнату и заперся на ключ. За дверьми долго еще слышался шепот. На нетерпеливые вопросы следовали успокоительные ответы. В конце концов объяснения, видимо, вполне удовлетворили ревнивого поклонника, услышавшего именно то, что он и хотел слышать. Звуки шагов и шепот постепенно стали удаляться по коридору, а немного погодя и совсем затихли.
Не успел я положить голову на подушку, как тут же уснул. Ночью мне снились тяжелые сны. Передо мной стояла женщина в меховом манто. Под ее уничтожающе-презрительным взглядом я весь съежился. Я хотел ей что-то объяснить, но не в силах был открыть рот. Ее черные глаза словно околдовали меня. Понимая, что она вынесла мне приговор, не подлежащий обжалованию, я испытывал глубокое отчаяние. Проснулся я еще затемно. Голова разламывалась от боли. Я зажег лампу, попытался было читать. Но строчки таяли, и сквозь туманную пелену со страниц книги на меня насмешливо и укоризненно смотрели черные глаза. Напрасно говорил я себе, что это всего лишь видение, спокойствие никак не возвращалось. Я оделся и вышел на улицу. Как всегда в это время, веяло сыростью и холодом. На улицах не было никого, кроме разносчиков молока, масла и хлеба. На углу я увидел еще несколько полицейских, которые срывали наклеенные ночью прокламации с революционными призывами. Подобную картину наблюдал я и на других перекрестках. Набережная канала довела меня до Тиргартена. На застывшей глади пруда дремали два лебедя - безжизненные и неподвижные, как игрушечные. На траве газонов и на скамейках поблескивали капли росы. На одной из скамеек я увидел смятую газету - очевидно, здесь ночью сидели, и несколько женских заколок. Я почему-то вновь вспомнил вчерашний вечер. Наверное, и фрау Тидеманн растеряла свои заколки в пивной или по дороге домой. Сейчас она, надо полагать, лежит рядом с герром Доппке и думать не думает, что ей надо незаметно вернуться в свою комнату, пока не проснулась прислуга.
В тот день я пришел на фабрику необычно рано и приветствовал сторожа как старого знакомого. Меня снедало одно желание - с головой окунуться в дела и таким путем избавиться от хандры, порожденной долгим безделием. Я переходил от котла к котлу и делал подробные записи в своем блокноте. Отметил даже, какая фабрика изготавливает клеймо для мыла. Я видел себя управляющим крупной мыловаренной фабрики и представлял себе, как по всей Турции будет продаваться овальное розовое мыло, завернутое в мягкую ароматную бумагу с надписью: «Мехмет Раиф - Хавран».
К середине дня тоска моя немного рассеялась, и жизнь стала рисоваться мне в более светлых тонах. «Стоит ли терзаться по пустякам? - думал я. - Вечно я витаю в облаках. Пора с этим покончить и обуздать-свое воображение: прежде всего надо поменьше читать романы. Ну что мешает мне, простому честному парню, чувствовать себя счастливым?»
В Хавране меня ждут оливковые рощи, две фабрики и мыловарня, которые перейдут ко мне по наследству от отца. Кроме того, я могу еще заполучить долю двух своих старших сестер - их мужья и так достаточно богатые люди, - и это позволит мне стать влиятельным деловым человеком. Чужеземцев уже изгнали, и мой родной Хавран тоже освобожден национальными войсками. Отец не скрывал своей радости. Каждая строчка его писем была проникнута духом патриотизма. Даже мы, оказавшиеся здесь турки, собрались в посольстве и отпраздновали победу. Время от времени мне удавалось превозмочь робость, и тогда, опираясь на опыт освободителей Анатолии, я давал герру Доппке и безработным отставным офицерам советы, как спасти Германию. Чего же мне унывать? Почему какая-то - пусть даже прекрасная - картина и повествующий о вымышленных событиях роман должны играть решающую роль в моей жизни? Нет, мне надо взять себя в руки! Стать другим человеком!
И все-таки, когда начало вечереть, мною опять овладела беспричинная хандра. Чтобы избежать встречи с фрау Тидеманн, я решил не ужинать в пансионе. Зашел в закусочную, выпил две большие кружки пива. Но несмотря на все мои старания, недавний оптимизм ко мне не возвращался. На сердце лежала свинцовая тяжесть. Чтобы развеяться, я решил пойти погулять. Накрапывал мелкий дождь. Небо было беспросветно серым. Тучи висели так низко, что электрические фонари пятнали их своими алыми отблесками. Я очутился на широком и длинном берлинском проспекте - Курфюрстендам. Здесь было особенно светло, и капли дождя еще за сотни метров от земли приобретали красновато-оранжевый цвет. По обеим сторонам улицы светились рекламы ресторанов, казино, кинотеатров, кабаре. Под дождем как ни в чем не бывало разгуливали толпы людей. Я медленно брел по улице, предаваясь нелепым бессвязным размышлениям. Сам того не сознавая, я старался отогнать одну-единственную, настойчиво возвращавшуюся ко мне мысль. Я останавливался возле каждой вывески, внимательно разглядывал каждую рекламу. Так несколько раз я прошел из конца в конец весь этот многокилометровый проспект. Потом свернул вправо и побрел в сторону площади Виттенберг.
Перед витринами большого магазина в ярко-желтых ботинках фланировали размалеванные, как женщины, субъекты, бросавшие на прохожих томно-зазывные взгляды. Я посмотрел на часы. Скоро двенадцать. Оказывается, уже очень поздно. Ускорив шаг, я двинулся к площади Ноллендорф. Теперь-то я хорошо знал, куда держу путь. Именно там и именно в это время я встретил мадонну в меховом манто. На площади было безлюдно. На противоположной стороне, около театра, маячила одинокая фигура полицейского. Перейдя площадь, я двинулся по той самой улице, где накануне мы с фрау Тидеманн стояли в обнимку. Мои глаза неволько устремились к столбу: а вдруг из-за него сейчас появится женщина, которую я ищу? Или, может быть, она - только плод моего пьяного воображения? Воздушные замки, которые я строил с самого утра, покачнулись и рухнули. Я снова был далек от реального мира, снова был жалким рабом своих чувств. Со стороны площади показалась женская фигура. Я встал возле подъезда ближайшего дома и замер в ожидании. На этот раз ошибки быть не могло - это была она, женщина в меховом манто. Она шла быстрым, решительным шагом, и звонкий стук ее каблучков, отражаясь от стен домов, разносился отрывистым эхом по пустынной улице. Сердце мое сначала сжалось, затем бешено заколотилось. Я повернулся лицом к двери и сделал вид, будто стараюсь ее открыть. Когда женщина поравнялась со мной, я, чтобы не упасть, прислонился к стене. Она, не останавливаясь, прошла мимо, и я поспешил вслед за ней. Женщина как будто не замечала преследования… Зачем я поджидал ее? Зачем сейчас преследую? А может, это вовсе не она? Почему я вообразил, что женщина, проходившая вчера по этой улице, непременно должна появиться и сегодня? Ни на один из этих вопросов я не находил, ответа. От одной мысли, что она может внезапно обернуться, сердце мое начинало учащенно биться. Глаза мои были потуплены, я ничего не видел, кроме тротуара, - направление я определял только по звуку ее шагов. Я старался смотреть себе под ноги. И вдруг все стихло. Я остановился и опустил голову еще ниже, словно преступник в ожидании приговора. Но никто ко мне не подошел. Никто не спросил: «Почему вы идете за мной?» Только сейчас я заметил, что улица в этом месте освещена особенно ярко. Я нерешительно поднял голову. В нескольких шагах от меня ярко светилось огнями известное в Берлине кабаре. На огромной вывеске то вспыхивали, то гасли огненно-синие буквы: «Атлантик». Под ними было изображено нечто вроде морских волн. Стоявший в дверях швейцар двухметрового роста в расшитой золотом ливрее и красной фуражке поклонился, приглашая меня войти. Женщина, которую я преследовал, могла исчезнуть только за этой дверью, поэтому я, не колеблясь, спросил швейцара: