Йоханнес Зиммель - Любовь - только слово
Главное здание было когда-то дворцом. Перед ним раскинулся огромный старый каштан. Вокруг темно. Ни людей, ни машин. Ну конечно же, все сейчас в общежитиях, уже развернулась борьба за комнаты и кровати. Кто с кем будет спать? Где старые друзья с прошлого года? Что представляют собой новички?
Груды чемоданов. Радиоприемники. Ракетки для тенниса. Спальные мешки. Озабоченные матери. Отцы, поглядывающие на часы.
В общежитиях сейчас очень оживленно. Все туалеты заняты, в них тихонько плачут маленькие дети, так как слезы при всех здесь не приветствуются. Все это мне хорошо известно. Я тоже запирался в туалете. В самый первый раз. Тогда мне было четырнадцать. Машины у меня еще не было и прав тоже. В тот раз это был интернат близ Бад Вилбеля. Привез меня в интернат наш пилот Тедди Бенке. Моей матери также запрещен въезд в Германию: она включена в списки разыскиваемых преступников. Тедди поцеловал меня тогда. Вы можете себе такое представить? «Это от твоей мамы, — сказал он, — она просила поцеловать тебя за нее. Я должен попросить у тебя прощения за нее».
— Скажите ей, что мне нечего ей прощать, господин Бенке.
— Хорошо, малыш. Я лечу обратно уже сегодня. Завтра я загляну к твоей матери в санаторий. Отцу что-нибудь передать?
— Да, пожалуйста. Ему и тетушке Лиззи.
— Что?
— Я хочу, чтобы они подохли! Оба. Медленно. И в мучениях. Вы поняли, господин Бенке? Подохли! — После этого я сбежал и заперся в туалете. Какой я был, в сущности, ребенок в свои четырнадцать лет! К счастью, все мы взрослеем.
Я вышел из машины.
После прибытия я сразу должен обратиться в главный корпус — так сообщалось в письме в Люксембург. К господину профессору Флориану. Он хотел бы со мной поговорить.
Что это?
Я резко оборачиваюсь. Кто-то хлопнул дверцей моей машины. Кто? Черт побери, тьма вокруг хоть глаз выколи, в доме не горит ни одного окна, и я вижу только смутную тень. Тень девчонки.
— Эй!
Девчонка пригнулась. Подол ее нижней юбки взвивается, когда она бросается бежать. Я мчусь за ней. Она примерно моего роста. И это все, что мне удается разглядеть.
— Стой!
Она уже влетела в темный дом. Я спотыкаюсь, почти падаю, но все-таки добегаю до школы. Входная дверь открыта. В холле страшная темень. Руку не разглядеть, даже если поднести ее к самым глазам.
Она спряталась здесь. Но где? Я не знаю этого дома.
Где эта мерзавка? Снова я на что-то натыкаюсь, на этот раз на скамью. Мои поиски бессмысленны.
— Есть здесь кто-нибудь? — В ответ ни звука.
Придется отказаться от преследования. Что из того, если я найду ее?
Или она что-то украла?
Через распахнутую входную дверь струится молочная темень. Я снова выхожу на воздух и открываю дверцу машины. Насколько я понимаю, ничего не украдено. На этот раз я запираю «ягуар». Береженого бог бережет, — думаю я.
Глава 11
Я еще долго стою перед школой и жду, сам не знаю чего. Может, девчонка появится снова? Долго же тебе придется ждать. Она хорошо здесь ориентируется и наверняка улизнула через какой-нибудь боковой выход. Пора бы уж объявиться этому профессору Флориану или кому-нибудь еще. Что это за шарашкина контора? В ярости я снова захожу в главное здание. В темном холле гулко раздаются мои шаги.
Спички куда-то запропастились. Мне приходится продвигаться вдоль стены на ощупь, и я обнаруживаю, что зала круглая, с широкой лестницей посередине. В конце концов я же должен наткнуться на выключатель или на дверь?
Вот и дверь. Я нашариваю ручку и нажимаю ее вниз. Дверь открывается. В помещении за дверью все шторы плотно задернуты. Под торшером за столом сидит маленький мальчик, играет в куклы и напевает песенку: «Господин Гауптманн, господин Гауптманн, как поживает ваша жена?..»
Комната по своей обстановке напоминает обыкновенную гостиную. Антикварная мебель. Мягкий свет падает на мальчика и стол, за которым тот сидит.
— Привет, — говорю я.
Тишина. Малыш играет и продолжает петь: «…Она не причесывается, она не умывается, она старая свинья!»
Тут я наконец замечаю, какой он маленький. Примерно метр сорок. И то, если полностью выпрямится. Сейчас же он сидит, будто нарочно стараясь прижать подбородок к коленям. Тут мне становится страшно, так как я замечаю, что он делает это не специально — его спина жутко скрючена.
Голова его наклонена, левая щека почти лежит у него на плече. Можно, конечно, и по-другому сказать: левое плечо упирается в щеку. У горбуна светлые волосы, бледные щеки и ярко-голубые глаза. Я увидел его лицо после того, как во второй раз сказал: «Привет!» Он вскочил, и в его голубых глазах заплескался страх.
Где я очутился? Что это, собственно говоря, за заведение? Сумасшедший дом?
— Послушай, — говорю я, — не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого.
Но он замер, будто парализованный, закрыв руками лицо, а колени прижав к телу.
— Ты случайно не видел здесь девочку?
Качает головой.
— В юбке. Примерно моего роста.
Пожимает скошенными плечами. Нижняя губа начинает трястись.
— Да что с тобой такое? Чего ты так боишься?
— Я всегда боюсь, — отвечает он очень тихим и высоким голосом.
— Кого?
— Всех людей.
— Почему?
— Они все свиньи, — отвечает маленький калека. — С ними никогда ничего не угадаешь. — Он наконец опускает руки и смотрит на меня. Его глаза вспыхивают. — Ты кто? Новенький?
— Да.
— Я уже два года здесь.
— Ты что делаешь здесь один? Разве ты не провел каникулы дома?
— Нет, — отвечает он и одним ударом сбивает кукол, которыми только что играл. — Я остался на каникулах здесь.
— На все лето?
— Да. И еще несколько человек. Сантаяна. Ноа. И Чичита. Им остаться просто, они не могут поехать домой. А мне пришлось вскрыть себе вену, чтобы они наконец заметили.
— Что заметили?
— Что я хочу остаться.
— Ты вскрыл себе вену?
Он вытянул вперед тонкую левую ручку, и я увидел два свежих красных шрама.
— Осколком стекла, — объясняет он, — в ванне. Римляне всегда так делали? В горячей воде. Мы проходили на уроке истории. Но я забыл запереть дверь в ванную комнату. Кто-то вошел. Я уже почти был готов. Но доктор Флориан вытащил меня. Потом шеф сказал, что я могу остаться здесь, не ездить домой. Ловко, правда?
— Да, — ответил я, — это у тебя здорово получилось.
— Было бы лучше, если бы мне в самом деле удалось умереть.
— Почему?
— Из-за матери.
— Что с ней такое?
— Если бы я умер, ей пришлось бы поплакать обо мне. Ведь правда?
Глава 12
Старая дама входит в комнату. Вернее сказать, она ощупью пробирается внутрь. Выглядит немного страшновато, — она внезапно возникает из темноты погруженной во мрак лестницы и нащупывает дорогу правой дрожащей рукой, походя касаясь то сундука, то спинки кресла. Она ненамного выше маленького калеки, и сразу видно, что ей далеко за шестьдесят. Она носит очки с такими толстыми линзами, что глазные яблоки за ними кажутся выпученными, как у лягушки. Она наполовину слепа, бедная старушка.
Здесь вообще страшновато. Если так пойдет дальше, то мне лучше сразу удрать, не задерживаясь. К чему все это? Калеки, древние мумии — и все это за шестьсот марок в месяц? Я почувствовал себя так, словно очутился в доме Франкенштейна.
Судя по походке старой дамы, ее уверенному продвижению по комнате, она хорошо ориентируется в этом пространстве. Она даже улыбается. Ее доброе лицо светится оживлением.
— А кто это тут у нас? — приближаясь ко мне, говорит она голосом, которым обычно разговаривают с шестилетними. — Прошу прощения, я плохо вижу при искусственном освещении.
— Вы меня не знаете, фрау…
— Фрейлейн. Фрейлейн Гильденбранд. — Она теребит белый воротничок своего строгого закрытого платья. От нее пахнет лавандовым мылом. — Я работаю здесь воспитателем.
— Меня зовут Оливер Мансфельд.
— Ах, это вы, Оливер! Мы ждем вас. Доктор Флориан хотел бы с вами поговорить.
— Вот и вы называете его доктором!
— Простите?
— На всех указателях стоит «доктор Флориан». В своем письме ко мне он называл себя «профессором».
— Ну, конечно, это он и есть. Но он не хочет, чтобы его так называли.
— Мы называем его просто шефом, — уточнил калека, не оборачиваясь.
Старая дама улыбнулась и ласково погладила его по голове.
— Шеф, именно так. Он сейчас придет. Сегодня у нас столько хлопот. Посмотрите-ка, Оливер, что натворил наш Ганси.
На столе перед Ганси навалены куклы, деревья, заборы, кухонная посуда, кирпичи, мебель — весь наш цветной мир в миниатюре. Тут и мужчины, и женщины, и дети — все в тройном исполнении: богато одетые, попроще и одетые бедно. Есть даже животные: безобидные и опасные. В наличии туалет, машины, железная дорога, решетки и веревки. Самое главное — это великолепный принц и очаровательная принцесса.
