Джон Эрнст Стейнбек - Квартал Тортилья-Флэт. Гроздья гнева. Жемчужина
– Мне что-то есть хочется, — сказал Пабло.
Пилон встал, подошел к двери и поглядел на солнце.
– Полдень уже миновал, — сказал он. — Мы с Пабло пойдем к Торрелли за вином, а ты, Хесус Мария, иди в Монтерей и раздобудь еды. Может, миссис Бруно на пристани даст тебе рыбы. Может, ты где-нибудь достанешь хлеба.
– Я лучше пойду с вами, — сказал Хесус Мария, ибо он подозревал, что в головах его друзей столь же логично и столь же неизбежно уже зреет новая мысль.
– Нет, Хесус Мария, — сказали они твердо. — Сейчас два часа или около того. Через час будет три часа. Мы встретимся с тобой здесь и перекусим. И может, запьем еду стаканчиком вина.
Хесус Мария с неохотой побрел в Монтерей, а Пилон и Пабло весело зашагали вниз по склону холма к заведению Торрелли.
Глава V
О том, как святой Франциск изменил ход событий и с отеческой мягкостью наказал Пилона, Пабло и Хесуса Марию
Вечер приближался так же незаметно, как приближается старость к счастливому человеку. К солнечному сиянию добавилось немножко больше золота. Залив стал чуть синей, и по нему побежали морщинки от берегового ветра. Одинокие удильщики, которые верят в то, что рыба клюет только во время прилива, покинули свои скалы, и их места заняли те, кто убежден, что рыба клюет только во время отлива.
В три часа ветер переменился и легонько подул с моря, принося с собой бодрящие запахи всевозможных водорослей. Чинившие сети на пустырях Монтерея отложили свои иглы и свернули сигареты. Жирные дамы с глазами, скучающими и мудрыми, как глаза свиней, ехали по улицам города в пыхтящих автомобилях к отелю «Дель Монте», где их ждали чай и джин с содовой. На улице Альварадо Гуго Мачадо, портной, повесил на дверь своей мастерской записку: «Буду через пять минут» и ушел домой, чтобы больше в этот день не возвращаться. Сосны покачивались медлительно и томно. Куры в сотнях курятников безмятежными голосами жаловались на свою тяжкую судьбу.
Пилон и Пабло сидели под кустом кастильской розы во дворе Торрелли и, не замечая времени, тихонько потягивали вино, а вечерние тени вокруг росли так же незаметно, как растут волосы.
– И очень хорошо, что мы не отнесли Дэнни двух галлонов вина, — сказал Пилон. — Он из тех, кто не знает меры, когда пьет.
Пабло согласился.
– Дэнни на вид здоров, — сказал он, — но ведь каждый день только и слышишь, как такие люди умирают. Возьми хоть Рудольфе Келлинга. Возьми хоть Анхелину Васкес.
Педантизм его собеседника мягко дал о себе знать.
– Рудольфе свалился в каменоломню за Пасифик-Гров, — с легким упреком поправил Пилон приятеля. — Анхелина съела испорченные рыбные консервы. Но, — закончил он ласково, — я понимаю, что ты хотел сказать. Очень многие умирают и от злоупотребления вином.
Весь Монтерей постепенно и бессознательно начинал готовиться к ночи. Миссис Гутьерес крошила красный перец для соуса. Руперт Хоган, виноторговец, разбавил джин водой и припрятал его, чтобы продавать после полуночи, и подсыпал перца в вечернее виски. В дансинге «Эль Пасео» Бомба Розендейл открыла коробку соленого печенья и разложила его по большим блюдам, словно грубые коричневые кружева. В аптеке «Палас» убрали маркизы. Кучка мужчин, которые простояли весь день перед почтовой конторой, здороваясь с друзьями, отправилась на станцию встречать экспресс «Дель Монте» из Сан-Франциско. Пресыщенные чайки поднимались с пляжа у рыбоконсервных заводов и улетали на рифы. Стаи пеликанов, тяжело взмахивая крыльями, тянулись туда, где они ночуют. Итальянские рыбаки на сейнерах складывали свои неводы. Маленькая мисс Альма Альварес, которой давно уже исполнилось девяносто лет, отнесла свой ежедневный букет розовой герани пресвятой деве над папертью церкви Сан-Карлос. В соседней методистской деревушке Пасифик-Гров члены Женского Христианского Союза Трезвости, собравшиеся на чаепитие и беседу, слушали миниатюрную даму, которая с большим жаром живописала порок и проституцию, процветающие в Монтерее. Она рекомендовала, чтобы специальная комиссия посетила тамошние притоны и на месте ознакомилась с ужасающим положением вещей. Они уже много раз все это обсуждали, и им необходимы свежие факты.
Солнце склонилось к западу и обрело оранжевый румянец. Под кустом кастильской розы во дворе Торрелли Пабло и Пилон допили первый галлон вина. Торрелли вышел из дому и прошел через двор, не заметив своих недавних клиентов. Они подождали, пока он не скрылся из вида на улице, ведущей в Монтерей; тогда Пабло и Пилон вошли в дом и, рассчитано пустив в ход свое искусство, добились того, что миссис Торрелли угостила их ужином. Они хлопали ее по заду, называли ее «уточкой», позволили себе несколько любезных вольностей по отношению к ее особе, и в конце концов удалились, оставив ее весьма польщенной и слегка растрепанной.
К этому времени Монтерей окутали сумерки и уже зажглись фонари. Мягко светились окна. Монтереевский театр принялся выписывать огненными буквами «Дети ада, Дети ада». Маленькая, но фанатическая кучка тех, кто верит, что рыба клюет только вечером, в свою очередь, расположилась на остывших скалах. По улицам пополз легкий туман, завиваясь у печных труб, и в воздухе разлился приятный запах горящих сосновых дров.
Пабло и Пилон вернулись к своему розовому кусту и сели на землю, но им уже не было так уютно, как прежде.
– Тут холодно, — заметил Пилон и отхлебнул из бутылки, чтобы согреться.
– Пойдем лучше домой, там тепло, — сказал Пабло.
– Но у нас нет дров.
– Ладно, — сказал Пабло, — неси вино, встретимся на углу. — И он действительно пришел туда через полчаса.
Пилон терпеливо ждал, зная, что есть положения, когда даже помощь друга бесполезна. И, ожидая, Пилон бдительно вглядывался в тот конец улицы, где исчез Торрелли, так как Торрелли был человеком буйным и любые объяснения, даже самые логичные, даже необыкновенно красноречивые, не произвели бы на него ни малейшего впечатления. Кроме того, Пилон знал, что Торрелли придерживается по-итальянски нетерпимых и чисто донкихотских взглядов на супружеские отношения. Но Пилон беспокоился напрасно. Торрелли, пылая яростью, не ворвался в свой дом. Через некоторое время явился Пабло, и Пилон с восхищением и одобрением заметил, что он несет охапку сосновых дров из поленницы Торрелли.
Пабло ни словом не обмолвился о своем приключении, пока они не добрались до дома. А тогда он сказал, как недавно Дэнни:
– Бойкая женщина эта уточка.
Пилон в темноте кивнул и сказал философски:
– Редко можно найти на одном рынке все, в чем нуждается человек, — вино, еду, любовь и дрова. Не надо забывать Торрелли, Пабло, друг мой. С таким человеком стоит водить знакомство. Давай подарим ему что-нибудь.
Пилон подбрасывал поленья в печку, пока пламя в ней не заревело. Тогда оба друга придвинули стулья поближе и поднесли банки из-под варенья к самой дверце, чтобы согреть вино. В этот вечер комнату освещал священный огонек, так как Пабло купил свечу, чтобы поставить ее святому Франциску. Но что-то отвлекло его от осуществления этого благочестивого намерения. И теперь тоненькая восковая свечка горела ясным пламенем в устричной раковине, отбрасывала тени Пабло и Пилона на стену и заставляла их танцевать.
– Куда это запропастился Хесус Мария? — заметил Пилон.
– Он обещал вернуться давным-давно, — ответил Пабло. — Просто не знаешь, можно ли доверять такому человеку или нет.
– А вдруг его что-нибудь задержало, Пабло? Из-за рыжей бороды и доброго сердца у Хесуса Марии вечно случаются неприятности с дамами.
– У него мозги, как у кузнечика, — сказал Пабло. — Только и знает, что петь, играть да прыгать. Несерьезный он человек.
Ждать им пришлось недолго. Не успели они во второй раз наполнить банки из-под варенья, как в комнату, шатаясь, ввалился Хесус Мария. Он уцепился за оба косяка, чтобы не упасть. Рубаха его была разорвана, лицо залито кровью. Танцующее пламя свечи озаряло зловещий синяк под глазом.
Пабло и Пилон бросились к нему.
– Наш друг! Он ранен. Он упал с обрыва. Его переехал поезд!
В их тоне не было и тени насмешки, но Хесус Мария счел эти слова самой язвительной насмешкой. Он свирепо сверкнул на Пилона и Пабло тем глазом, который был еще на это способен.
– Обе твои матери — яловые коровы, — сказал он.
Они отступили, ужаснувшись вульгарности этого ругательства.
– Наш друг бредит.
– Ему проломили череп.
– Налей ему вина, Пабло.
Хесус Мария угрюмо уселся у печки, поглаживая свою банку из-под варенья, а его друзья терпеливо ждали рассказа о трагическом происшествии. Но Хесус Мария, казалось, не собирался ничего им говорить. Пилон несколько раз откашливался, Пабло глядел на Хесуса Марию взглядом, готовым немедленно выразить живейшее сочувствие, но Хесус Мария только хмурился и свирепо поглядывал то на печку, то на вино, то на святую свечу, и в конце концов его невежливая сдержанность толкнула Пилона на столь же большую невежливость. Потом он сам не понимал, как мог настолько забыться.
