Эльза Триоле - Розы в кредит
Мсье Жорж был любезен от природы, такова была его натура. Когда покончили с воздушным пирогом, мсье Жорж перешел в гостиную, а женщины принялись за мытье посуды и уборку кухни. При наличии мусоропровода и горячей воды мсье Жоржу недолго пришлось читать в одиночестве газету, вскоре мама Донзер подсела к нему и вытащила свое вязанье из рабочего ящика; Мартина делала маникюр Сесили, а радио тихонько напевало. И пусть себе на улице сколько угодно идет дождь.
– Красота, красота… – снова начал мсье Жорж, вытягивая ноги и откладывая вечернюю газету на низенький столик. – Непрочные титулы, непрочная знатность…
Смертельной тоской рыдала скрипка, как бы подтверждая, его слова. Мсье Жорж некоторое время слушал молча, потом вновь задумчиво произнес:
– Мартина, понимаешь ли ты, что уже выиграла два тура в игре? За твою короткую жизнь…
Мартина массировала руку Сесили миндальной пастой. Мама Донзер посмотрела на мужа поверх очков: конечно, Жорж – необыкновенно тактичный человек, но девушки столь деликатны и обидчивы, отдает ли он себе отчет в том, что именно значит вчерашняя встреча для Мартины?
– …два тура. Первый, когда мама Донзер взяла тебя к себе. Второй, когда мама Донзер привезла тебя в Париж. Она – твоя судьба и твоя счастливая звезда. Подумать только: девчонка-пропадавшая-в-лесах живет в большой современной парижской квартире! Она хороша собой, она работает в шикарном заведении. Не промахнись в следующем туре, дочка…
Мама Донзер отложила вязанье: она нервничала и все время спускала петли. Вообще не только она, весь дом был обеспокоен тем, что произошло вчера с Мартиной, но никто, даже Сесиль, не решалась заговорить с ней прямо. В этой встрече в Париже, в том, что она действительно произошла, было нечто необычайное. Девушки мечтают, но, встретившись с реальным мужчиной, перестают предаваться одним лишь мечтам. Мама Донзер находила, что Мартина слишком уж упорна в своих мечтах; до сих пор мадам Донзер лишь сетовала, что реальный человек запаздывает и что страсть Мартины к этому Даниелю, с которым она даже никогда не говорила, походит на помешательство. Все девушки сначала влюбляются в первого встречного, им необходим объект для любовных мечтаний, пока не появится настоящий мужчина. Но Мартина, по мнению мамы Донзер, ждала чересчур уж долго, с фанатическим упорством и терпением, хотя Даниель проходил мимо, даже и не взглянув на нее. И вот теперь маме Донзер хотелось поговорить с Мартиной, предостеречь ее… но от чего предостеречь? К чему это может привести?… Что – это? Даниеля не в чем было упрекнуть, он до сих пор и не пытался воспользоваться случаем, наоборот. Он принадлежал к всеми уважаемой семье, говорили, что отец его – богатый человек, хоть он и жил на старой ферме, не переоборудовав ее. Почему же этот Даниель так ее беспокоит? Или беспокоит ее лишь та страсть, которую Мартина к нему питает? Все, что тут от лукавого, исходит пока от нее. Ну, а о нем-то лично разве что-нибудь известно? Он был героем Сопротивления – прекрасно… но то, что его приговорили к смерти, уже вообще выходит за рамки благоразумия. Теперь из-за этого своего геройства он стал студентом-переростком, ведь ему как-никак уже двадцать три года, а он только еще поступил в Школу садоводства. Когда же в таком случае он сможет начать зарабатывать? А о Донеле старшем говорят, что у него не так-то легко вытянуть деньги. И потом, если Мартина столь пылко, на всю жизнь полюбила Даниеля, то это еще вовсе не значит, что он ее тоже полюбит, вдруг он воспользуется ее чувствами, а потом бросит… Мартина – дурочка и сумасшедшая! Мама Донзер думала также о своей вине: ведь она, ревностная католичка, не сумела внушить Мартине, так сказать, боязнь смертного греха. А с тех пор, как они переселились в Париж, не только девушки, но и сама мадам Донзер перестала ходить в церковь, даже по воскресеньям. Мсье Жорж весьма уважал религиозные чувства своей жены, но ведь нельзя же было требовать от него, чтобы он так радикально изменил свой воскресный распорядок дня. Однако не в церкви теперь дело… Приемные родители Мартины смертельно беспокоились за нее.
– Мартина всегда была рассудительна, – сказала мама Донзер, – она права, с ее привычками она не может выйти за рабочего. Она и не собирается. Вот я сама из рабочей семьи, и мой первый муж тоже был рабочим, но я прекрасно понимаю, что мои дочки хотят другого положения, выше нашего.
– Мама, – сказала Сесиль, – никто не собирается «возвыситься» над тобой. Что ты выдумываешь! Жак – тоже рабочий, и слава богу.
Мартина массировала белые ручки Сесили, ее собственные были безукоризненны, с длинными блестящими розовыми ногтями.
– Поживем-увидим, слава ли богу, – нетерпеливо сказала мама Донзер, – но Мартина-то еще меньше, чем ты, годится в жены рабочему. Обе вы княжны. Жорж правильно сказал! Тут и спорить нечего, в особенности в отношении Мартины. Мартина сама знает, стоит ей войти в не очень чистую уборную, и ее сразу начинает тошнить… И полотенца ей меняй ежедневно… А постель! Не дай бог положить ее на жесткий матрас – у нее все тело начинает ломить. Скоро ей потребуются батистовые простыни.
– Принцесса на горошине… Любопытно… любопытно…
Мсье Жорж поглаживал свою сверкающую чистотой лысину. Он был настроен мечтательно, в особенности потому, что слушал одновременно и жену, и очередную «увлекательную» историю по радио, так что, собственно, трудно было понять, к чему относится это его «любопытно».
– Знаете ли вы сказку о горошине, милые дамы? – продолжал мсье Жорж. Одна королева-мать хотела женить своего сына на настоящей принцессе. И вот девушек, кандидаток в невесты, стали подвергать испытанию: их оставляли ночевать и на отличную кровать накладывали одна на другую множество мягчайших перин. Перин этих набиралось столько, что девушка, желавшая выйти замуж за принца и выдававшая себя за настоящую принцессу, оказывалась под самым пологом из голубого шелка. Но подо всю эту гору пуховых перин королева-мать подсовывала горошину, одну только совсем крохотную горошину. На утро она приходила будить спавшую девушку и спрашивала: «Хорошо ли вам спалось, принцесса? Какова постель?» И все девушки отвечали: «О да, ваше величество, госпожа королева, я отлично спала, постель – сплошной пух…» Тогда королева-мать говорила: «Убирайтесь вон! Вы вовсе не принцесса!» И вот как-то раз во дворец является девушка, почти девочка… На ней ситцевое платьице и деревянные башмаки; ее длинные косы дважды обвивают головку, талия у нее не толще круглой шейки, а глаза, как два солнца. «Я принцесса из далеких краев, – сказала она королеве, – и хотела бы, ваше величество, выйти замуж за вашего сына, потому что я всегда его любила, с тех самых пор, когда еще малюткой увидела его портрет».
– В иллюстрированном журнале «Матч»… – со смехом вставила Сесиль, но остальные зашикали на нее.
– «Какова дерзость! – ответила королева-мать. – Мой сын еще красивее, чем его портрет в „Матче“, а вам, моя милая, впору только гусей пасти! Но все же шутки ради я предлагаю вам провести ночь во дворце…» И девушку, в ее ситцевом платьице и деревянных башмаках, отвели в пышную спальню, где уже была приготовлена постель со всеми перинами и простынями, обшитыми кружевом, а также горошиной, подсунутой под пуховые перины. Горничные раздели девушку, расплели ее упавшие на пол золотистые косы, волнистые, как море под легким ветерком. Прикрыв свою наготу волосами, девушка поднялась по лесенке, которую приходилось приставлять к кровати, чтобы взобраться на вершину всех этих перин…
Телефонный звонок грубо прервал мсье Жоржа. Мартина выпустила руки Сесили.
– Подойди ты… – сказала она совсем тихо, приглушенным голосом. Сесиль выбежала в переднюю.
– Алло! Алло!… – слышался ее голос. – Да, да, Жак, это я…
Но дверь закрылась, она толкнула ее ногой, и голос исчез, наверно, она заговорила шепотом.
– Пора бы ему уже сделать предложение официально.
Мама Донзер в этот вечер нервничала. Все молчали, ожидая возвращения Сесили. Она отсутствовала недолго; и снова усевшись перед бледной неподвижной Мартиной, протянула ей руку, сказав:
– Продолжай, отец. Девочка взобралась на вершину… Что дальше?
– Подожди, – мсье Жорж откинул голову на спинку кресла, подумал немного и продолжал: – Вот она взобралась на самый верх, еле видная из-под своих распущенных волос. Задергивают полог, гасят свет, и все удаляются. Ночь спускается над дворцом. Длинная, темная ночь. Утром королева-мать, окруженная своими придворными дамами, появляется в спальне, где невеста проходила испытание. Отдергивают ниспадающий сверху полог белого шелка, вышитый серебряными звездами, и видят разметанную постель, со свисающими простынями и покрывалами, и где-то там, наверху – девочка, со спутанными волосами на смятых подушках, бледная, огромные глаза обведены сиреневыми кругами. Прежде чем успели просить ее, что означает весь этот беспорядок, она разразилась рыданиями, и сквозь них едва различим был ее тоненький голосок: «Прошу прощения, ваше величество… Я провела такую ужасную ночь, глаз не сомкнула, все у меня болит, я совсем разбита… Уж и не знаю, что такое в этой постели, можно подумать, что я спала на мостовой, на булыжнике, на скале, болит у меня как раз там, где поясница просто ужас какой-то… Если бы я спала на камнях, то чувствовала бы себя не хуже». – «Приди же в мои объятия! – воскликнула королева-мать. – Вот наконец истинная принцесса! Даю тебе в мужья моего сына, принца. Будьте счастливы!» Принц приветствовал принцессу, они поженились, и у них было много детей…
