Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том I.
В известных к настоящему времени автодокументальных текстах Гончарова «Письма столичного друга к провинциальному жениху» не упоминаются, так же как и другие ранние сочинения писателя. Авторство Гончарова установлено Ю. Г. Оксманом,1 разыскавшим дело Санкт-Петербургского цензурного комитета, в котором имеются сведения об авторах № 11 и 12 «Современника» за 1848 г., представленные редакцией журнала;2 через несколько лет им же опубликован текст фельетона (см.: Оксман. С. 39-84).
Фельетон как жанр родился во Франции и сначала определялся технически-типографским, а не стилистическим признаком. Датой рождения фельетона принято считать 28 января 1800 г., когда впервые был изменен формат газеты «Journal des D?bats», в результате чего образовались дополнительные печатные площади, использованные для публикации «смеси»: театральных и библиографических отчетов, всевозможных анекдотов, мод, сенсационных известий, писем подписчиков в редакцию и проч.3 Освоенный русской журналистикой в 1830-х гг. фельетон оказался наиболее гибким публицистическим жанром, своеобразным общественным рупором, с помощью которого осуществлялась непосредственная связь между редакцией и читателем. Этим объясняется значительное место, отводимое всеми ведущими журналами середины XIX в. фельетонным отделам. «Письма столичного друга к провинциальному жениху» появились в одном из таких разделов «Современника».
Гончаров сотрудничал с редакцией этого журнала и раньше: в № 5 за 1847 г. напечатана его рецензия на книгу Д. И. Соколова «Светский человек, или Руководство к познанию правил общежития» (см. наст. том.
785
С. 494-501). Непосредственными же предшественниками гончаровского фельетона в «Современнике» стали публикации «Великая тайна одеваться к лицу. Опыт великосветского романа в двух частях» И. И. Панаева (С. 1847. № 11-12. Отд. V; 1848. № 1-6. Отд. V, – без подписи) и «Переписка между петербуржцем и провинциалом»: «Отрывок из письма г. NN к г. Чулкову»; «Отрывок из письма Чулкова к NN» А. И. Кронеберга (С. 1848. № 8, 9, 10; – без подписи). Фельетон Кронеберга, написанный от лица Владимира Чулкова, сопровождался специальным редакционным примечанием: «Мы нисколько не сомневаемся, что и в провинции есть дамы со вкусом, умеющие хорошо одеваться, но для тех несчастных, которым не далась от природы великая тайна одеваться к лицу, могут быть очень полезны остроумные и глубокомысленные письма г. Чулкова. Уверенные, что эти письма послужат к развитию вкуса в таких людях и к искоренению некоторых диких и неизящных привычек, – мы с удовольствием даем им место в отделении мод “Современника”» (С. 1848. № 8. Отд. V. С. 3). Примечание не было случайным, оно отражало просветительскую позицию журнала в вопросах этики и эстетики быта. IV и V разделы «Современника» изобиловали материалом, тематически и сюжетно близким гончаровским «Письмам…». Здесь можно было прочесть обстоятельное описание последних парижских мод, найти замечания о разных типах людей с точки зрения их «порядочности» и «светскости» (например, о «положительном человеке» – С. 1847. № 6. Отд. IV. С. 239-241) и, при желании, изучить историю вопроса (по статье Ш.-О. Сент-Бева «Кавалер де Мере, или О порядочном человеке в XVII столетии», в переводе Вл. Майкова – С. 1848. № 7. Отд. IV. С. 18-32).
«О последнем отделе журнала, “Моды”, – пишет автор монографии о «Современнике», – полагаем, распространяться нет надобности. Он преследовал определенную и в высшей степени специфическую цель – обслужить ту часть буржуазных и дворянских читателей, а в особенности; читательниц журнала, для которых, как и для героя гончаровской “Обыкновенной истории”, “уменье одеваться” имело важное значение. Обслужить же эту часть читателей значило приобрести не одну лишнюю сотню подписчиков. Начиная с № 11 “Современника” 1847 г., Панаев, в непосредственном заведовании которого находился данный отдел, несколько расширил его рамки и начал печатать „Опыт великосветского романа в двух частях” – “Великая тайна одеваться к лицу”. ‹…› Роман, печатавшийся в восьми номерах журнала (1847 г., № 11 и 12; 1848 г., N° 1-6), одновременно убивал двух зайцев: знакомил с модами тогдашних модников и модниц и едко пародировал еще очень распространенный в 40-х годах жанр “великосветского романа”, т. е. выполнял тем самым довольно серьезную и нужную литературную функцию. С № 8 (1848 г.) была изобретена новая беллетристическая форма для ознакомления читателей с модами и сопредельными, так сказать, вопросами ‹…› а именно форма “переписки между петербуржцем и провинциалом”. В № 8-10 (1848 г.) эту переписку вел некий Василий Греков ‹?› – псевдоним, под которым скрывался Кронеберг».4
786
Фельетоны Панаева и Кронеберга оказали влияние на текст Гончарова. «Письма столичного друга к провинциальному жениху» – это та же «переписка между петербуржцем и провинциалом»,5 (сходна и завязка: у Кронеберга провинциал просит прислать платье и ботинки к именинам жены6 ), а смехотворно-серьезный, псевдопоучительный тон Чельского во многом, несомненно, та же пародия, но не на «великосветский роман»: Гончаров пародирует более актуальный к этому времени стиль – резонерствующий фельетон раздела «Моды».
Среди литературных предшественников Гончарова нельзя не упомянуть В. А. Соллогуба (повесть «Лев») и И. И. Панаева («Онагр»). Обе повести были опубликованы в «Отечественных записках» Краевского за 1841 г. и содержали в себе основы той классификации типов поведения в свете, которая широко и подробно была развернута затем в гончаровских «Письмах…». «Настоящие львы чрезвычайно редки, – говорит герой повести Соллогуба (а мог бы сказать и Чельский). – Чтоб быть львом, недостаточно хорошо одеваться, хорошо уметь жить, обманывать женщин, что, впрочем, главные львиные достоинства; но надо уметь властвовать над мнением ‹…›
– Какое же различие, – спросил я, – между фешёнеблом7 и львом?
Приятель мой призадумался.
– Фешёнебль, – отвечал он, подумавши, – простой солдат, а лев полководец. ‹…› Настоящий лев ‹…› дает тон целому обществу. ‹…› Он решает, что по моде и что не по моде. Он магнитная стрелка, указывающая фешенёбльному миру, куда идти и что делать».8 Панаев продолжил затронутую тему (сославшись при этом на «Льва» Соллогуба: «С санктпетербуржским “львом” вы уже знакомы»). Он описыват другого законодателя мод – онагра (т. е. осла), сфера деятельности которого – среднее общество: «Я не знаю, слышали ль вы очень любопытную новость? Недавно какой-то остроумный господин в Париже изобрел название для тамошних царьков среднего общества. Это название прекрасное и звучное: онагр! Оно было принято парижанами с восторгом и
787
тотчас вошло во всеобщее употребление. Оно – в этом почти нельзя сомневаться – перейдет и к нам, и мы скоро привыкнем к нему, как привыкли к странным прозваниям “львов”».9
Гончаров пошел дальше, не ограничивая себя описанием одного отдельно взятого типа, писатель создает целую «классификацию людей порядочного общества по разрядам», в которой два условно-негативных типа («франт», «лев») уравновешиваются двумя условно-позитивными («человек хорошего тона», «порядочный человек»), противопоставляя их по принципу «наружное» (формальное) – «внутреннее» (нравственное). Распространено мнение, что «порядочный человек» «Писем…» – это наиболее яркое, последовательное воплощение нравственного идеала писателя: «Этический, нравственный идеал Гончарова, – пишет современный исследователь, – ориентирован на общественную функцию, на уменье жить в обществе, среди людей, быть вполне цивилизованным человеком. Такая специфика этического идеала определилась у писателя довольно рано, еще в 40-е годы, о чем свидетельствуют “Письма столичного друга к провинциальному жениху” (1848). Это любопытнейший этико-эстетический опыт Гончарова ‹…›. Показывая восхождение человека от чисто внешнего умения жить в обществе (“франт”, “лев”) к более глубокому внутреннему умению быть человеком (“человек хорошего тона”), Гончаров видит конечный идеал, практически недосягаемый ‹…› в котором стремление к внешней, находящей выражение в общественной жизни, красоте органично сочетается с красотой духа. ‹…› Там, где Достоевскому нужен тип князя-Христа, “идиота”, выпадающего из жизни общества, Гончаров выставляет принципиально общественный тип “порядочного человека”, в котором христианский идеал не противостоит идеалу общественному, житейскому, цивилизованному. ‹…› Можно увидеть ‹…› что “порядочный человек” – натура героическая, мужественная, принципиально трагического плана. Гончаров всю свою жизнь стремился вывести, изобразить такую трагическую фигуру, однако так и не смог этого сделать, лишь намекнув, что прообразом такой фигуры могли бы быть Христос, Гамлет, Дон-Кихот…».10 Такое суждение вряд ли справедливо в полной мере, считает другой исследователь: «Конечно, “порядочного человека”, как он представлен
