Лион Фейхтвангер - Успех
В гимне города Мюнхена и после всех этих «несчастных случаев», как и прежде, поется о том, что пока зеленый Изар течет через город, там не иссякнут веселье и уют.
10. Шапка-невидимка
В ответ на просьбу бывшего министра Кленка уделить ему время для беседы г-н фон Рейндль сказал по телефону, что Кленк, вероятно, не сочтет с его стороны невежливым, если он примет его в присутствии массажиста: у него ведь чертовски мало времени. Кленка обозлило нахальство этого человека, но в то же время оно импонировало ему.
– Пожалуйста, не стесняйтесь) соседушка! – ответил он.
На следующий день, проходя пешком короткий путь к дому Рейндля на Каролиненплаце, он хвалил себя за то, что не срезал Рейндля за его нахальство. «Истинным германцам» нужны были деньги. Деньги он из этого наглеца выжмет, а это – самое главное. Все дело в успехе, остальное – не важно. Но все-таки этот пятый евангелист – отвратительная личность. Все это сверкающее остроумие – блошино-легковесное фатовство мысли. К тому же он сибарит. Чрезвычайно подозрительный субъект, несмотря на нелинючую бело-синюю свою рожу. Но он, Кленк, еще справится с ним!
Да, Кленк сейчас был снова в мире с самим собой, Сомнения, появившиеся во время пребывания в Берлине, испарились. Безудержно, сразу же по возвращении в Мюнхен, пустил он в ход всю свою хитрость, все свои дипломатические способности на пользу «истинным германцам». Так и следовало, таким путем он мог добиться того, чего хотел.
Пусть официально во главе стоит Руперт Кутцнер. Его изумительные легкие, его неутомимая глотка были лучшим достоянием партии; да и организационные способности у него были, в этом ему нельзя отказать. Генералу Феземану и вождю ландскнехтов Тони Ридлеру Кленк предоставлял ворочать всеми военными делами. Представительством он успел насладиться досыта. Видимостью власти он не дорожил, ему нужна была подлинная власть. Она была в его руках. Он давал директивы, давал основные идеи.
То, что в нем видели настоящего вождя, становилось ясным сразу, когда он в «Мужском клубе» встречался со своими прежними врагами и коллегами. Чудесно было видеть, как все они – Дитрам, Флаухер, Гартль – неуверенно, с трусливой улыбкой извивались вокруг него. Дитрам уже осторожно начинал намекать: теперь, когда здоровье Кленка, слава богу, восстановилось, как же будет, если Мессершмидту задача окажется не по плечу? Нельзя ли тогда будет рассчитывать на сотрудничество уважаемого господина коллеги?
Черта с два! Вспоминая своих коллег по кабинету министров, Кленк улыбался задумчиво и удовлетворенно. Очень хорошо было управлять, скрываясь в тени, оставаясь на заднем плане. Умные головы из числа клерикалов, поступавшие так, знали, что делали. Отто Кленк не дурак: ему тоже плевать на представительство. Ему безразлично, и пусть Рейндль принимает его хоть в клозете. Придет еще случай рассчитаться!
В то время как массажист уминал его, Рейндль принялся разъяснять Кленку – не без благожелательства, впрочем, – что руководство «истинными германцами», принимая во внимание, какие огромные деньги тратит на них крупная промышленность, поставлено недостаточно хорошо. Стоит только поглядеть, что делается в Италии на деньги промышленности, как сразу же значительно падает уважение к Руперту Кутцнеру. «Значительно падает», – повторил он, испуская под сильными руками массажиста блаженный стон.
Дело здесь, заметил Кленк, в следующем: партия пользуется огромной популярностью в народе. Но из лиц влиятельных – хотя многие из них и симпатизируют «истинным германцам» – лишь очень небольшое число находит в себе достаточно мужества, чтобы открыто стать на их сторону. Весьма похвален, например, тот факт, что мюнхенский агент г-на Рейндля, редактор Зоннтаг, с таким шумом выступает в защиту «патриотов». Но не удивительно ли, что северогерманские газеты г-на фон Рейндля при этом держатся ярко выраженной-черно-красно-куринопометной ориентации, то есть отнюдь не париотично? «Черно-красно-куринопометный» был обычный в Баварии термин, которым обозначались цвета общегерманского республиканского черно-красно-золотого флага. Г-н фон Рейндль пожал плечами очень выразительно, так как он лежал при этом на животе.
– Кто умен, – заметил он, – тот ведет себя соответственно климату. Далеко не все произрастающее в Мюнхене способно прививаться в Берлине. Нужно хорошенько принюхаться, прежде чем решать, следует ли в данном месте организовать азотный завод или климатический курорт.
Оба собеседника рассмеялись, даже массажист скромно засмеялся им в тон, но в глубине души Кленка возмущала беззастенчивость, с которой Рейндль выкладывал свои принципы. Огромный в своей охотничьей куртке, сидел этот властный человек на изящном плюшевом табурете в ногах кровати. Пустым, сладострастным взором глядела со стены «Леда с лебедем», копия художника Ленбаха с картины итальянского мастера.
– Патриотическому движению, – ответил он, сознательно неправильно толкуя двусмысленное сравнение Пятого евангелиста, – мюнхенский воздух удивительно идет на пользу.
– Да, это весьма удивительно, – заметил Рейндль, в то время как его смазанная жиром спина розовела под опытными руками г-на Цвельфингера, – весьма удивительно, если принять во внимание, насколько ваш прусский милитаризм противоречит нашему характеру.
Кленку пришлось помириться с тем, что Рейндль выставлял себя как образцового баварца.
– Мы, баварцы, – своим могучим басом медленно произнес он, – поддерживаем национализм потому, что это лучшее средство отвести воду от красных. Укрепляя ту часть, которая отходит к патриотам, мы тем самым расщепляем революционные слои. – Массажист Цвельфингер внутренне усмехнулся над той важностью, с какой здесь провозглашалось, что снег – белого цвета. Что «большеголовые» поддерживали «истинных германцев» только из страха перед красными, – знал даже он.
– Правильно, – снисходительно сказал Рейндль, поворачивая голову набок так, что он снизу вверх мог своими выпуклыми глазами глядеть на Кленка. – Правильно, – повторил он с наглой откровенностью. – Для того мы и поддерживаем Кутцнера, чтобы оттягивать людей от социалистов.
Переходя к делу, он заявил, что охотно постарается добыть денег для «истинных германцев». Он надеется, что ему удастся склонить некоторые организации оказать «истинным германцам» финансовую поддержку. Кленк; стал настойчив: не пожелает ли он лично…
Нет, Пятый евангелист лично не собирался давать денег г-ну Кленку и его партии. Он приподнялся, массажист испуганно подался назад. Бледный пухлый человек, до блеска смазанный кремом, и огромный красно-бурый глядели друг на друга. В этом ведь и было все дело, это и было важно: не то, чтобы Рейндль дал денег; а то, чтобы он имя свое дал делу, которому служил Кленк.
– Видите ли, Кленк, – произнес Рейндль, и вся его массивная фигура выражала спокойную, добродушную насмешливость, – видите ли, вы как добрый «истинный германец», несомненно, интересовались старинными германскими сагами. И вы, конечно, не раз замечали, что герои этих прекрасных сказок своим успехом обязаны были волшебному аппарату, делающему человека невидимым, а именно – шапке-невидимке. Идеологи вашей партии называют это, если я не ошибаюсь, северной хитростью. В качестве современного промышленника и делового человека я должен признать, что наши древние писатели установили удивительно разумный принцип, не потерявший значения и по нынешнее время. Гунтер без шапки-невидимки никогда не добыл бы Брунгильды, а я, если осмелюсь сравнить малое с великим, тоже многого не достиг бы без шапки-невидимки. Всегда тихонько, без лишних разговоров, не вылезая вперед, – это прекраснейшее жизненное правило. Вы сами, если я правильно это себе представляю, тоже ведь в последнее время придерживаетесь такой тактики. Почему же вы хотите, чтобы я поступал иначе?
Да, Пятый евангелист был прав. Он, Кленк, оставался в тени. Он выставлял вперед Кутцнера и Феземана, как в новомодной гостинице оставляют висеть в качестве герба старую железную вывеску с белым быком. Даже в члены партии не, счел он нужным записаться. Просто с души воротит, как часто этот Рейндль попадает в точку. Приходилось сложить оружие. Добиться ясного и недвусмысленного ответа от этого субъекта было невозможно. Он «симпатизировал», но имени его называть было нельзя.
Этот господин, имени которого нельзя было называть, все еще с явным наслаждением лежал на животе, повернувшись к Кленку спиной, которую добросовестно месил г-н Цвельфингер.
Заставить этого человека показать свое лицо было совершенно безнадежно.
Расставаясь с Пятым евангелистом, Кленк унес с собой обещание, что еще в тот же день какая-то организация с невыразительным и ни к чему не обязывающим названием пришлет ему крупный чек на дело «истинных германцев». Очень ли был раздосадован Кленк тем, что деньги снова получены от анонимной организации, а Рейндль остался в стороне? Разумеется, про себя он ругал Рейндля, спускаясь по широкой лестнице мимо «Умирающего Аретино»[42], огромной картины, изображавшей увенчанного цветами представительного старца, падающего навзничь в кругу пышных гетер, за богато убранным столом. «Кичливый наглец, надутый!» – думал Кленк. Как он каждый раз сызнова считал нужным подчеркнуть, что считает «истинных германцев» сборищем пустоголовых идиотов! Разумеется, он был прав. Черт знает какая пакость, что именно с такой дурацкой партией ему. Кленку, приходилось работать! Нужно было быть моложе. Тогда можно было бы без лишнего раздумья броситься в грязный поток просто потому, что он могуч. Он подумал о том, что следует сына своего Симона, парнишку, выписать в Мюнхен. Он там в Аллертсгаузене здорово драл глотку, был в восторге от своего папаши и Кутцнера. Он мог это делать, должен был Он был молод, имел право быть дураком.
