Шарлотта Бронте - Шерли
— Вы с таким жаром говорите о вашей матушке, Кэри, что старушке можно позавидовать.
— Она вовсе не стара, Роберт!
— В таком случае позавидуем юной леди.
— У нее нет таких претензий.
— Ладно, оставим ее возраст в покое. Но вы говорили, что матушка первая причина вашего счастья, а где же вторая?
— Я рада, что вам лучше.
— А еще?
— Рада, что мы друзья.
— Вы и я?
— Да. Было время, когда я думала, что все это ушло безвозвратно.
— Кэри, когда-нибудь я расскажу вам о себе одну вещь, которая не делает мне чести и потому вряд ли вам понравится.
— Ах! Пожалуйста, не надо! Я не могу плохо думать о вас.
— А я не могу перенести мысли, что вы думаете обо мне лучше, чем я заслуживаю.
— Но мне уже наполовину известен ваш секрет. Мне даже кажется, я знаю все.
— Ничего вы не знаете.
— По-моему, знаю.
— Кого еще это касается, кроме меня?
Она покраснела, замялась и промолчала.
— Говорите, Кэри! Кого еще?
Она попыталась произнести чье-то имя и не смогла.
— Скажите! Сейчас мы одни, будьте же откровенны!
— А если я ошибусь?
— Я вас прощу. Шепните мне, Кэри.
Он приблизил ухо к ее губам, но она все еще не хотела или не могла сказать. Видя, однако, что Мур ждет и что он твердо решил услышать хоть что-нибудь, она наконец проговорила:
— С неделю тому назад мисс Килдар провела у нас целый день. Вечером поднялся сильный ветер, и мы уговорили ее остаться ночевать.
— И вы вместе завивали локоны?
— Откуда вы это знаете?
— А потом вы болтали, и она сказала вам…
— Это было вовсе не тогда, когда мы завивали локоны, так что вы не так проницательны, как воображаете. Кроме того, она мне ничего не рассказала.
— Потом вы легли спать вместе?
— Да, мы ночевали в одной комнате и в одной постели, но мы почти не спали и проговорили всю ночь напролет.
— Я был в этом уверен. И тогда-то вы узнали обо всем. Что ж, тем хуже. Я бы предпочел, чтобы вы услышали это от меня самого.
— Вы заблуждаетесь, она не говорила мне того, что вы подозреваете. Не в ее натуре распространяться о подобных вещах. Я лишь кое-что поняла из ее слов, кое о чем до меня дошли слухи, а об остальном я догадалась сама!
— Но если она не сказала вам, что я хотел жениться на ней ради денег и что она с возмущением и презрением отказала мне, — вам нечего вздрагивать и краснеть, а тем более колоть иголкой ваши трепещущие пальцы: все это чистая правда, нравится вам она или нет. Если же не это было предметом ее откровений, так о чем вы толковали? Вы сказали, что проговорили всю ночь напролет — о чем же?
— О разных разностях, о которых мы раньше никогда не говорили всерьез, хотя уже были близкими подругами. Надеюсь, вы не рассчитываете, что я вам о них расскажу?
— Да, да, Кэри, вы расскажете! Вы сами говорили, что мы с вами друзья, а друзья не должны ничего скрывать друг от друга.
— Но вы уверены, что не проговоритесь?
— Совершенно уверен.
— Даже Луи?
— Даже Луи. Вы думаете, его интересуют ваши секреты?
— Роберт, если бы вы знали, какое Шерли удивительное, какое великодушное создание!
— Допускаю. В ней, должно быть, сочетаются всевозможные странности и всевозможные достоинства.
— Ее чувства запрятаны глубоко, но когда они помимо воли прорываются подобно мощному потоку, то, по-моему, ею нельзя не восхищаться и не любить ее.
— А вы видели это зрелище?
— Да. Глубокой ночью, когда в доме все уснуло и лишь сияние звезд да холодный отблеск снега наполняли нашу комнату, Шерли открыла мне свое сердце.
— Свое сердце? Вы думаете, она в самом деле раскрыла его перед вами?
— Да.
— Каково же оно?
— Святое, как алтарь, чистое, как снег, горячее, как пламя, и сильное, сильнее смерти!
— Но может ли она полюбить? Скажите мне.
— А вы как думаете?
— До сих пор она не полюбила никого из тех, кто любил ее.
— Кто же ее любил?
Мур назвал целый список джентльменов, закончив сэром Филиппом Наннли.
— Да, из них она никого не полюбила.
— Хотя кое-кто из них был вполне достоин любви.
— Любви другой женщины, но не Шерли.
— Чем же она лучше других?
— Ее ни с кем нельзя сравнивать, а жениться на ней даже опасно, во всяком случае рискованно.
— Представляю…
— Она говорила о вас…
— Вот видите! Но ведь вы как будто это отрицали?
— Она говорила совсем не то, что вы думаете. Я сама спросила ее: мне хотелось узнать, какого она о вас мнения или, вернее, как она к вам относится. Я давно ждала такого разговора. Мне необходимо было это знать.
— И мне тоже! Но говорите! Верно, она обо мне самого плохого мнения и презирает меня?
— У нее о вас чуть ли не самое высокое мнение, какое только может иметь женщина о мужчине. Вы знаете, какой красноречивой может быть Шерли, — до сих пор я слышу ее горячие речи, в которых она вас превозносила.
— Как же все-таки она ко мне относится?
— Пока вы ее не оскорбили, — она просто сказала, что вы нанесли ей оскорбление, но распространяться об этом не захотела, — она относилась к вам, как к брату, которого любят и которым гордятся.
— Никогда больше я ее не оскорблю, Кэри. Мой поступок обернулся против меня самого и заставил меня уехать, но эти разговоры о братьях и сестрах лишены всякого смысла. Шерли слишком горда и богата, чтобы испытывать ко мне сестринские чувства.
— Вы ее не знаете, Роберт. Раньше я думала по-другому, но теперь мне кажется, что вы просто не смогли ее разгадать. Вы и она настолько разные люди, что вам никогда не понять друг друга.
— Может быть. Я ее уважаю, восхищаюсь ею и все же сужу о ней строго, может быть, даже слишком строго. Например, я думаю, что она не способна любить…
— Шерли не способна любить?
— …Что она никогда не выйдет замуж, боясь поступиться своей гордыней, упустить свою власть и разделить свое состояние.
— Шерли задела ваше самолюбие.
— Да, хотя в моих чувствах к ней не было ни капли нежности, ни искорки любви.
— В таком случае, Роберт, вы поступили очень дурно, когда просили ее руки.
— И очень низко, мой маленький наставник, моя хорошенькая обличительница. Мне никогда не хотелось поцеловать мисс Килдар, хотя у нее прелестные губки, алые и сочные, как спелые вишни, — они соблазняли только мои глаза.
— Не знаю, можно ли вам сейчас верить. Как говорится, «зелен виноград»… или вишни?
— Она прекрасно сложена, хороша лицом, у нее чудесные волосы, — я признаю все ее прелести, но чувства мои молчат. А если и пробуждаются, то лишь такие, какие у Шерли могут вызвать одно презрение. Полагаю, что по-настоящему меня привлекал только блеск ее золота. Видите, Каролина, какое «благородное создание» ваш Роберт, как он велик, добр и бескорыстен!
— Да, он не безгрешен, — он совершил грубую ошибку. Впрочем, не будем больше говорить о ней.
— И не будем о ней думать, Кэри? Не будем презирать Роберта в глубине доброй, но твердой, сострадательной, но справедливой души?
— Никогда! Мы будем помнить завет: какою мерою мерите, такою и вам будут мерить, — а потому презрения не останется, только привязанность.
— Одной привязанности недостаточно, предупреждаю вас. Когда-нибудь от вас потребуется другое чувство, более сильное, нежное и горячее. Вы сможете мне его дать?
Каролина была смущена и взволнована.
— Успокойтесь, Лина, — примирительно сказал Мур. — Не имея на то права, я не стану тревожить ваше сердце ни теперь, ни в ближайшие месяцы. Не глядите на меня так, словно вам хочется убежать от меня. Хватит намеков, которые вас смущают; продолжим лучше нашу болтовню. Не дрожите, взгляните на меня! Посмотрите, я стал похож на привидение, бледное и угрюмое; теперь я скорее жалок, чем страшен.
Она робко взглянула на него.
— Даже теперь, при вашей бледности, в вас есть что-то грозное, проговорила она, опуская глаза перед его взглядом.
— Вернемся к Шерли, — настаивал Мур, — значит, вы думаете, она когда-нибудь все-таки выйдет замуж?
— Она любит!
— Наверное, платонически, только в теории. Все это — одно притворство!
— По-моему, она любит искренне.
— Она сама вам призналась?
— Не совсем. Во всяком случае, она не сказала прямо; я люблю такого-то.
— Я так и думал!
— Но Шерли не смогла скрыть своих чувств. Она говорила об одном человеке с таким пылом, что ошибиться невозможно, даже голос выдавал ее чувства. Вызнав, что она думает о вас, я спросила, что она думает о… другом человеке, о котором у меня мелькали разные догадки, впрочем самые сбивчивые и неясные. Мне хотелось заставить ее проговориться. Я теребила ее, упрекала, щипала, когда она пыталась отделаться от меня своими обычными непонятными шутками, и в конце концов добилась своего. Я уже сказала, что даже голос выдавал ее, хотя она говорила почти шепотом, — в нем было столько нежности, столько страсти! Это была не исповедь, не признание — до такой откровенности она никогда не снизойдет, но я уверена, что счастье того человека для нее дороже жизни.
