Один в Берлине - Фаллада Ганс

Он насвистывает.

На обочине встает неказистая долговязая фигура — одежда в лохмотьях, лицо изможденное. Но он не из числа несчастных беженцев, нет, это человек опустившийся, бродяга, босяк. Пропитой голос каркает:

— Эй, парень, подвези до города!

Услышав этот голос, Куно Киншепер вздрагивает. Он бы с радостью погнал неторопливого Тони галопом, но слишком поздно, и, не поднимая головы, он говорит:

— Садись… нет, не рядом со мной! Сзади!

— Почему не рядом? — вызывающе каркает бродяга. — Что, нехорош я для тебя?

— Вот дурень! — восклицает Куно с напускной грубостью. — Сзади на соломе-то помягче сидеть!

Бродяга ворчливо соглашается, забирается в телегу, а Тони без понуканий припускает рысью.

Куно совладал с первоначальным испугом, ведь ему пришлось посадить в телегу своего отца, то есть нет, как назло, Баркхаузена, вылезшего из придорожной канавы, как назло, именно его! Но, быть может, это вовсе не случайность, быть может, Баркхаузен нарочно его подкараулил и точно знает, кто его везет.

Через плечо Куно косится на бродягу.

Тот разлегся на соломе и, словно почувствовав взгляд парнишки, говорит:

— Ты небось знаешь, где в тутошних краях живет мальчишка из Берлина, лет шестнадцати? Он наверняка где-то здесь обретается…

— В нашей округе берлинцев много! — отвечает Куно.

— Это я заметил! Но мальчишка, про которого я толкую, случай особый: он не из тех, кого в войну эвакуировали, он слинял от родителей! Про такого мальчишку не слыхал?

— Не-а! — лжет Куно. И, помолчав, спрашивает: — А вы не знаете, как фамилия мальчишки?

— Ну, Баркхаузен его кличут…

— Баркхаузена в наших местах нету, не то я бы знал.

— Смешно! — говорит бродяга, притворно смеется и больно тычет парнишку кулаком между лопаток. — А я вот готов поклясться, что Баркхаузен тут, на телеге сидит!

— И зря! — отвечает Куно, теперь, когда все сомнения отпали, сердце его бьется спокойно и холодно. — Меня-то зовут Киншепер. Куно Киншепер…

— Нет, ну надо же! — Бродяга разыгрывает удивление. — Тот, которого я ищу, тоже Куно, точнее Куно-Дитер…

— А я просто Куно Киншепер, — говорит парнишка. — И потом, кабы я знал, что в телеге у меня сидит Баркхаузен, ему бы ох как не поздоровилось, хлестал бы я его кнутом, пока наземь с телеги не свалится!

— Да что ты! Что ты! Как можно? — изумился бродяга. — Сын? Родного отца кнутом с телеги?

— А отлупивши этого Баркхаузена, — беспощадно продолжал Куно Киншепер, — поехал бы в город, в полицию, и сказал им: держите ухо востро, ребята! Тут в околотке шляется мужик, который только и умеет лодырничать да воровать, людям от него сплошной урон, он и в тюряге сидел, он преступник, арестуйте его!

— Ты этак не сделаешь, Куно-Дитер! — Баркхаузен в самом деле испугался. — Не напустишь на меня легавых! Я ж только что из отсидки и вправду исправился! У меня и бумага от пастора есть, я вправду исправился и к чужому добру не тянусь, вот те крест! Просто подумал, раз ты теперича хорошо устроился и живешь как у Христа за пазухой, так, может, пустишь старика-отца к себе, чтоб он маленько отдохнул! Мне-то совсем худо, Куно-Дитер, легкие никуда, надо маленько дух перевесть…

— Знаю я твои передышки! — с горечью воскликнул парнишка. — Знаю, пущу тебя на один день, а ты мигом растопыришься, и никакими силами тебя уже не выгнать, а в доме от тебя, паразита, только раздор да беда. Нетушки, слезай с телеги, не то впрямь кнутом угощу!

Парнишка остановил коня и спрыгнул с телеги. Стоял, сжимая в руке кнут, готовый на все, лишь бы защитить мир новообретенного дома.

Вечный неудачник Баркхаузен жалобно проговорил:

— Ты ведь так не поступишь! Не станешь бить родного отца!

— Ты мне вовсе не отец! Раньше-то сам без конца об этом твердил, так что извини!

— Шутковал я, Куно-Дитер, неужто непонятно!

— Нет у меня отца! — выкрикнул разъяренный парнишка. — У меня есть мать, и я начинаю все с самого начала! А когда заявляются всякие из прошлых времен и городят невесть что, я их луплю, пока не отвяжутся! Не дам я тебе испоганить мою жизнь!

Он стоял так угрожающе, с кнутом в руке, что старикан по-настоящему испугался. Слез с телеги и тоже стоял теперь на дороге, с перекошенным от страха лицом.

И трусливо пригрозил:

— Я могу устроить тебе большие неприятности…

— Так я и думал! — воскликнул Куно Киншепер. — Сперва клянчишь, потом грозишь, как всегда! Но я тебе вот что скажу, вот что обещаю: отсюда я поеду прямиком в полицию и подам заявление, что ты угрожал поджечь наш дом…

— Да ведь я ничего такого не говорил, Куно-Дитер!

— Зато думал, по глазам вижу! Ступай своей дорогой! И помни: через час полиция начнет тебя искать! Так что вали отсюда, и побыстрее!

Куно Киншепер стоял на дороге, пока оборванная фигура не исчезла среди пшеничных полей. Тогда он похлопал гнедого Тони по холке:

— Ну что, Тони, не дадим мы таким типам сызнова поганить нам жизнь, верно? Мы начали сначала. Когда мама сунула меня в воду и собственными руками отмыла от грязи, я дал себе зарок: с этого дня буду сам держать себя в чистоте! И я держу слово!

В следующие дни мамаша Киншепер порой дивилась, что парнишка упорно нейдет со двора. Обычно он был впереди всех на полевых работах, а тут даже корову на пастбище гнать не желает. Но она ничего не сказала, и парнишка ничего не сказал, а дни шли, настала середина лета, начали убирать рожь, и парнишка взял косу и все-таки вышел в поле…

Ведь что посеешь, то и пожнешь, а парнишка посеял доброе зерно.

Послесловие

Когда еще такое бывало? Через шестьдесят с лишним лет после смерти немецкого писателя одна из его книг становится международным событием, возглавляет список Amazon и в двадцати странах мира стоит на первом месте среди бестселлеров. Все началось с того, что французское издательство Denoël вновь открыло старый перевод романа и пришло в восхищение, затем не меньший восторг охватил сотрудников английского Penguin, потом маленькое элитарное американское издательство Melville House успешно провело рекламную кампанию — и вот последний роман давным-давно забытого за рубежом немца Ханса Фаллады вдруг увлекает широкие читательские круги от Нью-Йорка до Амстердама, от Лондона до Тель-Авива. Рассказ писателя о сопротивлении маленьких людей нацистскому режиму волнует умы и сердца нынешних читателей в самых разных странах.

Оказывается, наряду с единичными, выдающимися фигурами немецкой оппозиции Гитлеру существовала в Германии и такая форма сопротивления, и признание этого факта, очевидно, соответствует духу сегодняшнего дня, хотя долгие годы весь мир считал, что в тот мрачный период все немцы были сообщниками нацистов. Свою роль сыграл и всеобщий интерес к немецкой столице: она не только один из героев романа, но в переводных изданиях нередко присутствует и в заглавии — например в английском «Alone in Berlin» («Одни в Берлине»). Вряд ли это случайная отсылка к роману Кристофера Ишервуда «Прощай, Берлин» (1939), сценические версии которого в 1972 году увенчались прославленным фильмом «Кабаре», где город тоже предстает одним из завораживающих персонажей, правда, действие происходит десятью годами ранее, в начале тридцатых.

Помимо всего этого, своеобразный взгляд Фаллады на начало сороковых, взгляд изнутри, — феномен настолько незаурядный, что стоит подробнее остановиться на обстоятельствах написания романа и на истории оригинального текста.

В начале сентября 1945 года Рудольф Дитцен / Ханс Фаллада перебрался из мекленбургского Фельдберга в разделенный на четыре сектора Берлин[43]. Он только что выписался из лечебницы в Нойштрелице. Работа бургомистром в Фельдберге — на эту должность в начале мая его назначила Советская военная администрация — привела к нервному срыву: расшатанное здоровье не выдержало недоверия местного населения и натянутых отношений с комендантом. С юности он страдал наркозависимостью, прибегал к морфию, кокаину, алкоголю, никотину, снотворным таблеткам. После развода с Анной («Сузой») Дитцен в феврале 1945 года женился на вдове Урсуле («Улле») Лош, которая была на тридцать лет моложе его и, тоже страдая морфинизмом, позднее попадала в лечебницы почти одновременно с ним. В Берлине Фаллада надеялся начать новую жизнь после многих лет нацистского режима, когда он считался «нежелательным автором». На первых порах они с Уллой жили в своей шёнебергской квартире в американском секторе, с ноября — на улице Айзенменгервег[44] в районе Панков, расположенном в советском секторе. Дом с садом в элитарном восточноберлинском квартале Фаллада получил благодаря содействию поэта, а впоследствии министра культуры Иоганнеса Р. Бехера, с которым познакомился в октябре.