Фредерик Стендаль - Красное и чёрное
Но вот если бы настоящий духовный пастырь, такой, как Массильон или Фенелон... Массильон рукоположил Дюбуа... А после «Мемуаров» Сен-Симона и Фенелон стал для меня уже не тот. Но вот если бы настоящий священник... Тогда бы души, наделённые способностью чувствовать, обрели в мире некую возможность единения... Мы не были бы так одиноки... Этот добрый пастырь говорил бы нам о боге. Но о каком боге? Не о библейском боге, мелочном, жестоком тиране, исполненном жаждой отмщения... но о боге Вольтера, справедливом, добром, бесконечном...»
Его волновали нахлынувшие воспоминания о Новом завете, который он знал наизусть... «Но как можно, когда соберутся трое, уверовать в это великое имя бога, после того как им чудовищно злоупотребляли наши попы?
Жить в одиночестве!.. Какое мучение!..»
— Я схожу с ума, я не прав, — сказал Жюльен, ударяя себя по лбу. — Я одинок здесь, в этой тюрьме, но я не жил в одиночестве на земле; могущественная идея долга одушевляла меня. И этот долг, который я сам предписал себе, — заблуждался ли я или был прав, — был для меня словно стволом мощного дерева, на который я опирался во время грозы. Конечно, я колебался, меня бросало из стороны в сторону. Ведь я всего лишь человек... но я не срывался.
«Эта промозглая сырость здесь, в тюрьме, — вот что наводит меня на мысли об одиночестве...
Но зачем я всё-таки лицемерю, проклиная лицемерие? Ведь это вовсе не смерть, не тюрьма, не сырость, а то, что со мной нет госпожи де Реналь, — вот что меня угнетает. Если бы в Верьере, для того чтобы видеть её, я вынужден был неделями сидеть, спрятавшись в подвале её дома, разве я стал бы жаловаться?»
— Вот оно, влияние современников! — сказал он вслух, горько посмеиваясь. — Говорю один, сам с собой, в двух шагах от смерти и всё-таки лицемерю... О девятнадцатый век!
«...Охотник в лесу стреляет из ружья, добыча его падает, он бросается за ней, попадает сапогом в огромную муравьиную кучу, разрушает жилище муравьёв, и муравьи и их яйца летят во все стороны... И самые мудрейшие философы из муравьиного рода никогда не постигнут, что это было за огромное, чёрное, страшное тело, этот сапог охотника, который так внезапно и молниеносно ворвался в их обитель вслед за ужасающим грохотом и ярким снопом рыжего пламени.
...Так вот, и смерть, и жизнь, и вечность — всё это должно быть очень просто для того, кто обладает достаточно мощными органами чувств, способными это объять... Мушка-однодневка появляется на свет в девять часов утра в погожий летний день, а на исходе дня, в пять часов, она уже умирает; откуда ей знать, что означает слово «ночь»?
Дайте ей ещё пять часов существования, и она увидит и поймёт, что такое ночь.
Вот так и я — я умру в двадцать три года. Дайте мне ещё пять лет жизни, чтобы я мог пожить подле госпожи де Реналь...»
И он захохотал, как Мефистофель. «Экое безумие — рассуждать об этих великих вопросах!
1. Я не перестаю лицемерить — точно здесь кто-то есть, кто слушает меня.
2. Я забываю жить и любить, когда мне осталось жить так мало дней... Увы! Госпожи де Реналь нет со мной; пожалуй, муж не отпустит её больше в Безансон, чтобы она не позорила себя.
Вот откуда моё одиночество, а вовсе не оттого, что в мире нет бога справедливого, доброго, всемогущего, чуждого злобы и мстительности!..
О, если бы он только существовал!.. Я бы упал к его ногам. “Я заслужил смерть, — сказал бы я ему, — но, великий боже, добрый милосердный боже, отдай мне ту, кого я люблю!”»
Было уже далеко за полночь. Он заснул и проспал мирно часа два; затем явился Фуке.
Жюльен чувствовал себя твёрдым и решительным, как человек, который ясно видит, что происходит в его душе.
XLV
— Не хочется мне преподносить такую неприятность бедному аббату Ша-Бернару, вызывать его сюда, — сказал он Фуке. — Он после этого три дня есть не будет. Постарайся-ка ты раздобыть какого-нибудь янсениста из друзей аббата Пирара, чтобы это был не интриган.
Фуке только и ждал, когда его об этом попросят. Таким образом, Жюльен, соблюдая приличия, сделал всё, что от него могло потребовать общественное мнение провинции. Благодаря аббату де Фрилеру и даже несмотря на неподобающий выбор духовника, Жюльен в своём заточении всё же находился под покровительством конгрегации: веди он себя поумнее, ему бы помогли бежать. Но скверный воздух каземата оказывал своё действие, рассудок его слабел. Какое же это было для него счастье, когда к нему вернулась г-жа де Реналь!
— Мой долг прежде всего — быть с тобой, — сказала она ему, целуя его. — Я убежала из Верьера.
Жюльен нисколько не щадил себя перед ней; у него не было никакого мелкого самолюбия; он признался ей во всех своих слабостях. Она была с ним добрая, ласковая.
Вечером, как только она вышла из его каземата, она распорядилась немедленно позвать на дом к своей тётушке того самого священника, который вцепился в Жюльена, словно это была его добыча; поскольку он ничего другого и не домогался, как только расположить к себе молодых женщин из светского общества в Безансоне, г-жа де Реналь безо всякого труда уговорила его отправиться в аббатство Бре-ле-О служить мессы в течение девяти дней.
Нет слов, чтобы передать, в каком состоянии любовного безумства и восторга пребывал в это время Жюльен.
Раздавая золото направо и налево, пользуясь, а иной раз даже злоупотребляя влиянием своей тётушки, всем известной богачки и святоши, г-жа де Реналь добилась разрешения видеться с Жюльеном два раза в день.
Матильда, узнав об этом, едва не сошла с ума от ревности. Г-н де Фрилер вынужден был сознаться ей, что при всём своём авторитете он не решится пренебречь до такой степени всеми приличиями, чтобы предоставить ей возможность видеться со своим другом чаще, чем раз в день. Матильда устроила слежку за г-жой де Реналь, желая быть точно осведомлённой о каждом её шаге. Г-н де Фрилер изощрял все недюжинные способности своего острого ума, чтобы доказать ей, что Жюльен её недостоин.
Но чем больше она терзалась, тем сильнее любила его; и не проходило дня без того, чтобы она не устроила ему ужасной сцены.
Жюльен всеми силами старался быть честным по отношению к несчастной молодой девушке, которую он так нелепо опозорил; но его неистовая любовь к г-же де Реналь постоянно брала верх. Когда все его малоискусные доводы не приводили ни к чему и ему не удавалось убедить Матильду в том, что визиты её соперницы носят совершенно невинный характер, он говорил себе: «Скоро эта драма кончится, развязка близка, в этом моё оправдание, если уж я не умею притвориться получше».
Мадемуазель де Ла-Моль получила известие о смерти маркиза де Круазнуа. Г-н де Талер, этот баснословный богач, позволил себе высказать некоторые не совсем безобидные предположения по поводу исчезновения Матильды. Г-н де Круазнуа потребовал, чтобы он взял свои слова обратно. Г-н де Талер показал ему полученные им анонимные письма, полные столь точно совпадающих подробностей, что бедный маркиз не мог не увидеть в этом хотя бы доли правды.
Господин де Талер позволил себе при этом некоторые весьма неделикатные шутки. Вне себя от ярости и горя маркиз потребовал столь решительных извинений, что миллионер предпочёл драться на дуэли. Глупость восторжествовала, и юноша, наиболее достойный любви из всех молодых парижан, погиб на двадцать четвёртом году жизни.
Смерть эта произвела неизъяснимое и крайне болезненное впечатление на ослабевшую душу Жюльена.
— Бедный Круазнуа, — сказал он Матильде, — держал себя по отношению к вам в высшей степени порядочно и честно; ведь он должен был ненавидеть меня после всех ваших неосторожных выходок в гостиной вашей матушки. Что ему стоило вызвать меня на ссору? Ведь ненависть, когда она приходит на смену презрению, отличается обычно лютой яростью.
Смерть г-на де Круазнуа изменила все планы Жюльена относительно будущего Матильды; несколько дней он всячески старался доказать ей, что ей следует выйти замуж за г-на де Люза.
— Это человек робкий, не такой уж иезуит, — говорил он, — и он, безусловно, добьётся известного положения. Он отличается несколько более мрачным, устойчивым честолюбием, чем бедный Круазнуа, у него нет герцогов в родне, и он, не задумываясь, с радостью женится на вдове Жюльена Сореля.
— И к тому же на вдове, которая презирает всякие высокие чувства, — холодно сказала Матильда, — ибо она достаточно жила на свете: прошло всего полгода, и она уже видит, что её возлюбленный изменяет ей с другой женщиной, виновницей всех бедствий.
— Вы несправедливы. Посещения госпожи де Реналь послужат необыкновенной пищей для красноречия адвоката, который ходатайствует в Париже о моём помиловании: он изобразит им убийцу, удостоенного заботливым вниманием самой его жертвы. Это может произвести впечатление, и, быть может, в один прекрасный день вы ещё увидите меня героем какой-нибудь мелодрамы... — и так далее, и так далее.
