Джон Стейнбек - К востоку от Эдема

— Абра, скажи, твой отец ещё что-нибудь не любит — кроме репы?

Лицо её сделалось упрямым.

— Я серьезно спрашиваю, а вы…

— Я ничего не слышал, Абра, — сказал он тихо и как бы даже просительно. — Ты у меня ничего не спрашивала.

— Вы, наверно, думаете, что я слишком мала… — начала та, но он снова перебил её.

— В свое время я работал у одной женщины. Ей было тридцать пять лет, но она упорно не хотела набираться ума-разума, не хотела ничему учиться да и за внешностью своей не следила. Если бы она была ребенком, годков этак шести, родители бы в отчаянье от неё пришли, и все. Но она была взрослый человек, у неё деньги, власть, от неё зависели судьбы других людей… Нет, Абра, возраст тут ни при чем. Я бы сказал тебе, если бы знал, что сказать.

Девушка улыбнулась.

— А я ведь догадливая. Попробовать?

— Упаси тебя Господь, не надо, — сказал Ли.

— Значит, вы не хотите, чтобы я разобралась, что к чему?

— Ты вольна делать, что угодно, только не втягивай, пожалуйста, меня. Да у самого порядочного человека есть свои слабости и недостатки, и грехов столько, что колени подгибаются. У меня тоже грехов хватает. Может, они не какие-нибудь особенные, но дай мне сил хоть с ними-то справиться. Так что прости меня, пожалуйста.

Абра протянула руку и обсыпанными мукой пальцами дотронулась до его кисти. Кожа у него была сухая, желтая, морщинистая. Он молча смотрел на белые пятна, оставленные её прикосновением.

— Папа мальчика хотел, — сказала Абра. — Думаю, он не только репу терпеть не может, но и девчонок. Кого встретит, сразу начинает рассказывать, как дал мне это дурацкое имя. «Другого звал я, но явилась Абра».

— Ты очень хорошая девочка, — улыбнулся Ли. — Приходи завтра обедать, я соображу что-нибудь из репы.

— Она жива? — тихо спросила Абра.

— Жива, — ответил Ли.

Стукнула входная дверь, и в кухню вошел Кейл.

— Здорово, Абра! Ли, отец дома?

— Нет ещё. Чего ты так сияешь?

Кейл подал ему чек.

— Вот, это тебе.

Ли разглядывал бумажку.

— Мне не нужны проценты.

— С процентами вернее. Я, может, их в долг у тебя возьму.

— И как же ты их заработал? Скажешь?

— Не-а, пока не скажу. Идея у меня есть… — он метнул взгляд на Абру.

— Мне пора домой, — заспешила та.

— Ей тоже полезно знать, — сказал Кейл. — Я одну штуку к Дню благодарения приготовил. Абра, наверное, к нам на обед придет, и Арон на каникулы приедет.

— Какую штуку? — спросила Абра.

— Отцу подарок сделаю.

— А что именно? — снова поинтересовалась она.

— Потом узнаешь.

— А Ли знает?

— Знает, но он — могила.

— Давно я тебя таким веселым не видела, — сказала Абра. — И вообще, кажется, никогда не видела веселым. В ней поднялось теплое чувство к нему.

Когда Абра ушла, Кейл уселся и сказал:

— Вот только не знаю, когда лучше вручить — до того, как за стол сядем, или после.

— После, — посоветовал Ли. — Ты на самом деле раздобыл денег?

— Пятнадцать тысяч долларов.

— Честно?

— То есть, ты хочешь знать, не украл ли я их?

— Именно.

— Честно, — сказал Кейл. — Помнишь, мы купили шампанского, когда Арон сдал экзамены? И на праздник обязательно купим, столовую украсим, ну и вообще… Абра нам поможет.

— Ты думаешь, отец захочет взять деньги?

— А почему бы нет?

— Посмотрим, может, ты и прав, — сказал Ли. — А как у тебя в школе дела?

— Не очень, — признался Кейл. — Ничего, после праздника нагоню.

На другой день после уроков Абра нагнала Кейла, идущего домой.

— Привет, Абра, — сказал он. — Тянучки у тебя вкусные получаются.

— Последний раз жестковатые вышли. Надо мягче их делать.

— Ты прямо-таки заворожила нашего Ли. Как это тебе удалось?

— Просто он мне симпатичен, — сказала она и добавила: — Слушай, Кейл, я хочу спросить тебя об одной веши.

— Спрашивай.

— Что происходит с Ароном?

— Я что-то не понимаю.

— Мне кажется, он только о себе и думает.

— Открыла Америку! Ты что, поссорилась с ним?

— Нарочно хотела поссориться, когда он начал плести, что хочет церковником стать, не женится и всякое такое. А он не ссорится.

— Не женится? Не может быть.

— Правда, теперь он завалил меня любовными письмами, вот только адресованы они не мне.

— То есть как это не тебе? А кому же ещё?

— Вроде как самому себе.

— Гляди, я ведь знаю, что вы под ивой уединялись.

— Правда? — сказала она, ничуть не смутившись.

— Здорово ты, видать, на него разозлилась.

— Да нет, я не злилась. Просто он… как бы это сказать… из рук ускользает. Не пойму я его.

— Потерпи, — сказал Кейл. — Может, у него кризис какой.

— Я все думаю, правильно ли я себя веду. А может, я просто фантазирую — как ты считаешь?

— Я-то откуда знаю?

— Кейл, это правда, что ты гуляешь по ночам? И даже ходишь в… в нехорошие дома?

— Правда. Это тебе Арон сказал?

— Нет, не Арон. А зачем ты туда ходишь?

Он так же спокойно шёл рядом с ней и молчал.

— Скажи, — настаивала она.

— Тебе-то что?

— Не потому, что ты в самом себе плохое чувствуешь?

— А что это значит — «плохое»?

— Я и сама не ах какая хорошая.

— Совсем спятила, — сказал Кейл. — Арон из тебя эту дурь вышибет.

— Ты так думаешь?

— Ещё как вышибет, — убежденно повторил Кейл. — А куда ему деться?

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

Джо Валери жил, по его собственным словам, не высовываясь, но настороже, зорко приглядываясь и прислушиваясь к тому, что происходит вокруг. Обиды его копились постепенно, начиная с обиды на мать, не обращавшую на него ни малейшего внимания, и на отца, который попеременно то порол его, то сюсюкал над ним. От обиды на родителей полшага до обозлённости — на учителей, приучающих его к порядку, на полицейских, которые гонялись за ним, на священников, наставлявших на путь истинный. Ещё до того, как Джо первый раз предстал перед мировым судьей, из обид и озлобленности родилась у него жгучая ненависть к целому свету.

Одной ненавистью не проживешь. Ей нужна подкормка, стимулятор роста в виде любви. Поэтому Джо Валери с самого начала нежно любил и лелеял Джо Валери. Он заботился о нем, опекал его и утешал, потакал ему и льстил. Он ограждал и защищал его от враждебного мира. Постепенно Джо сделался невосприимчивым к несправедливости и злу. Если Джо попадал в беду, то это значило, что люди плетут против него гнусные интриги. Если же Джо сам наносил удар, то это был акт мщения: получили-таки свое, сучьи дети. Джо как никто нежил и холил себялюбие и разработал стройный пригодный только ему одному свод правил, который выглядел примерно так:

1. Никому ни в жисть не верь. Любой прохвост только и ждет, чтобы достать тебя.

2, Держи язык за зубами. И вообще не высовывайся.

3. Востри уши. Ежели кто дал маху, хватай свое и молчи в тряпочку.

4. Кругом — одни подонки. Ты хоть что вытворяй, у них свой номер наготове.

5. Не суетись. Кривая дорожка — самая верная.

6. Не верь бабам. Ни единой.

7. Молись монете. Денежки каждому позарез. На них кого хошь купишь.

Были у него и другие правила, но они лишь дополняли и уточняли основной канон. Правила помогали — и неплохо, а поскольку других Джо не знал, то и сравнивать было не с чем. Он давно понял: первое дело — надо шевелить извилиной, и считал, что сам он соображает. Когда удавалось что-нибудь провернуть, значит, он хорошо обмозговал, если не удавалось — значит, просто не повезло. Не то чтобы удача так и перла, однако жил он без особых забот и треволнений. Кейт держала его, так как знала: он для неё что хочешь сделает — за деньги или из страха. Она не питала иллюзий на его счет. В её деле такой, как Джо, — находка.

Как только Джо получил место у Кейт, он начал выискивать в ней слабину, на которой можно сыграть — тщеславие и жадность, чревоугодие и сластолюбие, стыд или страх за содеянное, слабые нервы… У какой бабы их нет? Каково же было его удивление, когда он не нашел в ней ни одной из этих слабостей, хотя, может, они и были. Эта дамочка соображала и вела себя как настоящий мужик. Да ещё почище мужика была — круче, хитрее, умнее. Когда у него пара промашек вышла, она ему такую выволочку учинила — не дай бог никому. Джо начал бояться её и потому зауважал ещё сильнее. А когда Кейт пронюхала про некоторые его затеи, то он окончательно понял, что теперь ничто и никогда не сойдет ему с рук. Кейт сделала из него раба — точно так же, как раньше делались рабынями все его женщины. Хозяйка кормила и одевала его, заставляла работать и наказывала.

В конце концов Джо признал, что Кейт более хитроумна, чем он сам, а потом он совсем уверился, что хитроумнее её вообще на свете нет. В его глазах она обладала двумя величайшими талантами: голова на плечах и неизменное везение. Чего ещё человеку надо? Он был рад — радехонек делать за неё грязную работу, потому что отказаться боялся. Не-е, такая маху не даст, говорил Джо. И ежели ты с ей заодно, она тебя откуда хошь вытащит.