Кобо Абэ - Избранное
— Ничего подобного. Если бы только это, мне было бы безразлично, какие ноги. Может быть, я вспомнил о бегущих ногах? За быстро бегущими ногами всегда хочется броситься вслед…
— Явная натяжка. Объяснить тебе, в чем дело? Расстояние слишком велико. Ты не можешь решиться сделать хотя бы полшага и поэтому бессилен заставить себя поднять голову. Почему ты не можешь сделать эти полшага? Я объясню. — Лжечеловек-ящик заговорил другим тоном и, отойдя от стены, занял место вершины воображаемого равнобедренного треугольника, основанием которого служила линия, связывающая меня и ее. — И рыбы, и птицы, и звери перед тем, как спариться, совершают особый любовный обряд. По мнению специалистов, он, скорее всего, представляет собой трансформированную форму угрозы или нападения. В общем, каждое живое существо имеет собственный, четко очерченный участок, и оно инстинктивно готово атаковать агрессора, нарушившего его границы. Но атакуя всех подряд, спариться невозможно. Для этого нужно, чтобы граница была прорвана, двери открыты. Вот тут-то и возникает то, что на первый взгляд похоже на атаку, но отличное от нее: рождается особое искусство всем своим видом, своими телодвижениями усыпить оборонительный инстинкт партнера. То же самое и у людей. Ухаживание — это все тот же наступательный инстинкт, лишь подкрашенный и принаряженный. Во всяком случае, конечная цель и у животного и у человека одна и та же — прорвать границу и напасть. По своему опыту знаю, что у людей граница проходит в радиусе двух с половиной метров. И если удастся переступить эту тщательно охраняемую черту, неважно как — уговорами или с помощью яркой электрической лампочки, — противник побежден. И хотя с такого близкого расстояния противника можно прекрасно рассмотреть, определить, что он собой представляет, трудно. Здесь могут сослужить службу лишь осязание и обоняние.
— Что ты в конце концов хочешь сказать?
— Если ты сделаешь еще хоть полшага, то как раз будешь на этой пограничной черте.
— И что тогда?
— Нет, ты действительно ни рыба ни мясо. Ты же умолил ее и получил пропуск на свободный проход через границу. Тебе достаточно сделать еще полшага — и, хочешь не хочешь, от тебя потребуют представить пропуск на проход. Разумеется, пропуск на свободный проход. Но тогда, естественно, тебе придется отказаться от права, а вместе с ним и от всяких предлогов снова возвратиться в свой ящик. Ты больше всего боишься признать это. Вот и тянешь время. И ее связал по рукам и ногам. Ты остановил часы.
Честно говоря, он прав. Она стояла неподвижно в нерешительной позе, по-прежнему держась руками за резинку трусов. И ее глаза, блуждавшие в пространстве, точно что-то выискивая у меня над головой, были широко раскрыты, как искусственные.
— Так что же делать?
— Среди тех, кто ненавидит новости, злодеев не бывает… — Лжечеловек-ящик оборвал фразу и высморкался. — Ты, так не верящий в перемены, противоречишь самому себе — боясь осуществления того, о чем сам же молил, ты остановил часы.
— Видимо, на такое рискованное дело я просто не способен.
— Я как-то прочел об одном человеке, который сделал из своей возлюбленной чучело и жил с этим чучелом. Конечно, чучело преданнее и вернее, чем живая возлюбленная.
— К сожалению, у меня нет такой склонности.
— Ну что ж, прекрасно. Вывод напрашивается сам собой. Совершенно ясно, что ты не собираешься вылезать из своего ящика.
— Я же сказал, что с ящиком покончено.
— …Тогда я спрошу иначе: где и что ты делаешь сейчас, в эту самую минуту?
— Ты сам видишь. Стою здесь и болтаю с тобой.
— Прекрасно… Тогда где и кто пишет эти записки? Разве их не написал Некто в ящике при неверном свете лампочки без абажура, свисающей с потолка туалетной комнаты на побережье?
— Наверно, можно и так сказать. Но в этом случае придется признать, что и ты тоже — плод моей фантазии.
— В общем, верно.
— Бесспорно.
— Действительно, реально существует лишь один человек. Некто, пишущий сейчас эти записки. Все принадлежит одному этому Некто. Ты не можешь не признать, что я прав. И поскольку этот Некто продолжает отчаянно цепляться за свой ящик, он намерен бесконечно писать свои записки.
— Ты слишком подозрителен. Я ведь только жду, пока высохнет белье. Я собираюсь отправиться в путь, как только оно высохнет. Я вымылся слишком тщательно, и меня всего продуло до костей. Я ненадолго укрылся в ящике с единственной целью — спастись от ветра. А совсем не потому, что не могу оторваться от своих записок. Вот только допишу эту последнюю строчку…
— Ты в самом деле собираешься прийти сюда, чтобы встретиться с нами, когда высохнет белье?
— Что мне стоит собраться? У меня почти ничего нет. Честно говоря, чтобы покинуть ящик, совершенно необходима… только одна вещь… и, если ее нет, из ящика не вылезешь… понимаешь… брюки… Брюки… Когда есть брюки, можно спокойно смешаться с толпой… Даже если ты босой, по пояс голый, но в брюках — все в порядке… И наоборот, если ты появишься на улице в самых модных ботинках, в дорогом пиджаке, но без брюк, это вызовет переполох. Цивилизованное общество — своего рода брючное общество. К счастью, я подготовился на этот случай и запасся наимоднейшими брюками. Первый раз я надел их на прошлой неделе, когда отправился в клинику, чтобы мне оказали помощь. Вешалку, на которой они висят на потолке ящика, можно сложить — много места она не займет. Возьму еще мой профессиональный инвентарь — фотоаппарат со всеми принадлежностями… А все остальные вещи не так уж мне необходимы, и если они будут мне мешать, я без всякого сожаления выброшу их. А может, не выбрасывать? Может, лучше отдать их тебе? Мыло, паста, зубная щетка, лезвия безопасной бритвы, спички, бумажные стаканы, затычки для ушей, термос, автомобильное зеркальце, водонепроницаемая резиновая лента… А вот закрепляющее, глазные капли и другие лекарства — это по твоей части, — их, конечно, можно выбросить… Шесть фотографий, вырезанных из второго тома «Новейшего собрания лучших фотографий обнаженной натуры», трубка для рассматривания этих фотографий… Как пользоваться ею, понять нетрудно — достаточно взять ее в руки… Наконец, карманный фонарь, шариковая ручка, ну еще кусок пластмассы, моток проволоки и всякие другие предметы, которыми каждый день приходится пользоваться, не знаю даже, как они называются… Казалось бы, никчемные вещи, но все они составляют жизненно необходимый минимум, без которого невозможно просуществовать в ящике. Я не жду благодарности — пусть это будет моим прощальным подарком новому человеку-ящику. В первое время, наверно, хорошо бы иметь транзисторный приемник. Если у тебя выработается, как у меня, иммунитет против яда новостей, тогда другое дело, но, пока не привыкнешь, временами будешь испытывать непреодолимое чувство одиночества…
— В самом деле, есть хоть малейшая надежда, что твое выстиранное белье высохнет наконец?
— Только что кончился дождь, и воздух пропитан влагой. Но все равно белье уже почти сухое, и, когда к утру направление ветра переменится, оно моментально высохнет.
— Выходит, у тебя там еще темно?
— Как раз сейчас на горизонте что-то сверкнуло. Наверно, подходит судно, промышляющее каракатиц. Это его время. Значит, вот-вот рассветет.
— Белье, говоришь, уже почти сухое — нечего привередничать, надевай его, и конец. Когда, бывает, немного обмочишь трусы — потерпишь, они и высохнут естественным образом. Поторапливайся, а то нам надоест тебя ждать.
— Я немного простужен. Может быть, оттого, что недоспал, меня знобит, а ноги почему-то горят… Зарыл ноги в песок — почувствовал себя лучше… Но стало еще холодней… Слишком долго стоял под душем — это несомненно. На прошлой неделе, когда я пришел сюда, рана болела нестерпимо, поэтому у меня и мысли не было помыться, а вот сейчас я решил смыть наконец с себя трехлетнюю грязь… Смылил целый кусок душистого мыла. Ты бы посмотрел, какой кусок мыла. Изготовленного по особому заказу… Свободного времени у меня было сколько угодно… или, лучше сказать, мне нужно было что-то делать руками, чтобы сосредоточиться — за эту неделю необходимо было многое продумать… И я даже попытался вырезать из него женское тело. Обыкновенное женское тело… Хотел сделать похожим на ее тело, но мне это оказалось не под силу. Получилась не женщина, а какая-то лягушка, хотя я стремился к предельной реалистичности. Да, мыло было удивительно приятной формы, с торговым знаком, подтверждающим его высококачественность. Сначала я долго стоял под душем, потом, намылив вместо мочалки трусы, стал изо всех сил тереть себя. Тщательно, до боли, скреб себя ногтями и снова стал под душ. И так четыре раза, пока с меня не полилась совершенно чистая вода. После четвертого раза волосы распушились как пена. Пора было заканчивать мытье. Я ожидал, что у меня будет ощущение, точно я вожу рукой по отполированному стакану, как это бывает после долгой ванны… Ничего подобного… Я извел все мыло, устал так, что не мог шевельнуть рукой, тело саднило, будто с него содрали кожу… Ощущение такое, точно меня вывернуло наизнанку… Действительно, глупо было надеяться, что с трехлетней грязью удастся справиться одним куском мыла. Видимо, оставил только кости, превратившиеся в окаменевшие комья грязи… Когда я снова выполз на песок, над головой послышался звук, будто на меня летит самосвал, груженный галькой. Чепуха, это работал насос. Вот в чем дело — опростоволосился я: вода-то соленая, из колодца, вырытого прямо здесь на берегу. Так что хоть еще три года мойся, хоть кожу сотри до костей, мыло здесь не поможет…
