Генри Джеймс - Женский портрет
Если и была какая-то неловкость в обстоятельствах, сопутствующих его визиту и сообщению об отъезде, наружу это не вышло. Лорд Уорбертон, хоть и говорил о своем волнении, ничем иным его не обнаружил, и Изабелла убедилась, что коль скоро он решился на отступление, то произведет сей маневр самым доблестным образом. Ее это радовало; она настолько была к нему расположена, что желала ему успешно выйти из положения. Ничего иного и быть не могло, но объяснялось это не беззастенчивостью лорда Уорбертона, а вкоренившейся привычкой к успеху; и Изабелла прекрасно понимала, что муж ее бессилен здесь что-либо изменить. В Изабелле шла все это время сложная работа мысли. С одной стороны, она слушала гостя, подавала уместные реплики, читала все, сказанное им более или менее между строк, и думала о том, как бы он говорил, если бы застал ее одну. С другой – она очень ясно представляла себе, каково приходится Озмонду. Она чуть ли не жалела его: он обречен вынести всю боль утраты, а облегчить душу проклятиями не может. Он лелеял высокие мечты, и, когда сейчас они на глазах развеялись как дым, ему приходится сидеть сложа руки и улыбаться! Правда, нельзя сказать, что он утруждал себя слишком уж сияющей улыбкой – на обращенном к их гостю лице хотя и было отсутствующее выражение, но, в общем, лишь в той мере, в какой мог это позволить себе такой умный человек, как Озмонд. Ум его, собственно говоря, отчасти и состоял в способности выглядеть всегда совершенно неуязвимым. Так или иначе его вид вовсе не свидетельствовал о разочаровании: Озмонд имел обыкновение казаться тем незаинтересованнее, чем больше он был целеустремлен. А в данном случае он с самого начала нацелился на этот крупный приз, однако ни разу не допустил, чтобы его изысканное лицо зажглось пылом нетерпения. Он обращался со своим возможным зятем в точности так же, как и со всеми прочими, словно давая ему понять, что если и проявляет к нему интерес, то делает это ради его, а никак не ради собственного удовольствия, ибо какая может быть в ком-то корысть человеку и вообще и в частности столь взысканному судьбой, как Гилберт Озмонд? Нет, он ничем не выдаст сейчас, как из-за улетучившихся надежд на выигрыш его душит ярость, ни единым словом, ни единым жестом. В этом у Изабеллы не было сомнений, если только подобна. : уверенность могла принести ей хоть каплю удовлетворения. Как ни странно, но дело обстояло именно так. Ей хотелось, чтобы лорд Уорбертон казался победителем ее мужу и вместе с тем, чтобы муж ее казался лорду Уорбертону совершенно безупречным. По-своему Озмонд был великолепен: подобно их гостю, он тоже усвоил себе некую весьма полезную привычку. И пусть речь идет не о привычке к успеху, а о привычке к отказу от посягательств на него – в сущности, одна вполне стоит другой. Когда, откинувшись на спинку кресла, он рассеянно слушал дружеские предложения и сдержанные объяснения их гостя, точно они, как и следовало ожидать, обращены были главным образом к его жене, он мог по крайней мере утешаться (поскольку другого выбора у него не было) тем, что самому ему удалось остаться в стороне и что написанное на его лице безразличие имеет еще дополнительную прелесть оправданности. У него все основания сидеть сейчас с таким видом, будто расшаркивания явившегося распрощаться гостя никак не связаны с течением его собственных мыслей, а это уже немало. Гость справился со своей ролью прекрасно, но игра Озмонда по самой сути своей отличалась большей законченностью. Положение лорда Уорбертона в конце концов весьма просто – что, собственно говоря, мешает ему уехать из Рима? Да, он был в известном смысле благорасположен, но расположение его зашло не слишком далеко и не принесло плодов; он не брал на себя никаких обязательств, и честь его незапятнана. Озмонд, судя по его лицу, без особого интереса выслушал приглашение лорда Уорбертона приехать к нему в гости и намек на выгоды этого визита для Пэнси, которой гость их предрекал успех. Пробормотав что-то в знак признательности, Озмонд предоставил Изабелле объяснять, что вопрос этот требует серьезного обсуждения. Но, говоря это, она очень ясно представляла себе, какая открылась вдруг перед мысленным взором ее мужа перспектива с маленькой фигуркой Пэнси на переднем плане.
Хотя лорд Уорбертон выразил желание попрощаться с Пэнси, ни Изабелла, ни Озмонд не спешили за ней послать. Гость их вел себя, как человек, пришедший с коротким визитом; присев на низенький стул, он не выпускал из рук шляпы, точно собирался через минуту уйти. Тем не менее он все сидел и сидел, и Изабелла недоумевала, чего он дожидается. Едва ли он надеется увидеть Пэнси; скорей он предпочел бы, казалось ей, так с Пэнси и не увидеться. Ну конечно же, это ее, Изабеллу, он хочет увидеть наедине – ему надо что-то ей сказать. Но она вовсе не жаждала это услышать, она боялась, что он пожелает объясниться, а она прекрасно обойдется без объяснений. Но вот Озмонд поднялся, как и приличествует воспитанному человеку, которому пришло вдруг в голову, что столь упорствующий гость желает, вероятно, сказать на прощание несколько слов дамам.
– Мне нужно успеть до обеда написать письмо, – сказал он, – прошу меня извинить. Я посмотрю, что делает моя дочь, и, если она не занята, передам ей, что вы здесь. Разумеется, когда бы вы ни приехали в Рим, милости просим; миссис Озмонд поговорит с вами о поездке в Англию, такие вещи решает она.
Кивок, которым вместо рукопожатия он заключил свою немногословную речь, пожалуй, был несколько суховатой формой прощального приветствия, но, в общем, это все, что при данных обстоятельствах требовалось. Изабелла подумала, что после его ухода у лорда Уорбертона не будет оснований задать более чем неприятный вопрос: «Ваш муж очень сердится?». Но если бы он все же обратился к ней с этим вопросом, она ответила бы: «Вам беспокоиться нечего. Он не вас ненавидит, а меня».
Только когда они остались вдвоем, ее старый друг обнаружил признаки неловкости: пересел на другой стул, повертел в руках две-три попавшиеся на глаза безделушки.
– Надеюсь, он пришлет мисс Озмонд, – заметил он, помолчав. – Мне очень хотелось бы ее увидеть.
– Я рада, что это в последний раз, – сказала Изабелла.
– Я тоже. Она ко мне равнодушна.
– Да, она к вам равнодушна.
– И неудивительно, – сказал он и тут же со всей непоследовательностью добавил: – Так вы приедете в Англию?
– Думаю, не стоит.
– Но за вами остался визит. Разве вы не помните, что пообещали мне когда-то приехать в Локли и так и не приехали?
– С тех пор все изменилось, – сказала Изабелла.
– Ну, разумеется, не к худшему же, если говорить о нас с вами. Увидеть вас в моем доме было бы… – на миг он замялся, – очень приятно.
Она напрасно боялась объяснений, потому что этим все и ограничилось. Они поговорили немного о Ральфе, и тут появилась успевшая уже переодеться к обеду Пэнси; щеки ее пылали. Она протянула лорду Уорбертону руку и стояла, глядя ему в лицо с застывшей улыбкой, предвещавшей – что было хорошо известно Изабелле и чего совсем не подозревал лорд Уорбертон – незамедлительный поток слез.
– Я уезжаю, – сказал он. – И хотел с вами проститься
– Прощайте, лорд Уорбертон. – Голос Пэнси заметно дрожал.
– И еще я хотел сказать, что желаю вам счастья.
– Спасибо, лорд Уорбертон, – ответила Пэнси.
Секунду он помедлил, бросив взгляд на Изабеллу.
– Вы должны быть очень счастливы, у вас есть ангел хранитель.
– Я не сомневаюсь, что буду счастлива, – сказала Пэнси тоном, каким говорят, когда в-нереди все безоблачно.
– Такая уверенность уже сама по себе залог успеха. Но если когда-нибудь она вам вдруг изменит, то помните… помните… – собеседник Пэнси запнулся. – Думайте обо мне иногда – ладно? – сказал он со смущенным смехом. Потом, молча пожав Изабелле руку, ушел.
Изабелла предполагала, что, как только гость их скроется за дверью, у ее падчерицы хлынут слезы из глаз, но Пэнси, как оказалось, готовила ей совсем другое.
– Вы и вправду мой ангел хранитель! – воскликнула она очень нежно.
Изабелла покачала головой.
– Я совсем не ангел, – сказала она. – Если хотите, я просто ваш добрый друг.
– Тогда очень добрый друг… Вы упросили папу обращаться со мной помягче.
– Я ни о чем не просила вашего отца, – сказала с недоумением Изабелла.
– Он только что велел мне идти в гостиную и ласково меня поцеловал.
– Нет, – сказала Изабелла, – это он решил сам.
Она в миг поняла, что за этим решением кроется; в нем весь Озмонд, и ведь до конца еще далеко, ей многое предстоит увидеть. Даже с Пэнси он держится так, чтобы его ни в чем нельзя было упрекнуть. В этот день они были приглашены на обед, после обеда снова отправились в гости, так что до позднего вечера Изабелла ни разу не оставалась с ним с глазу на глаз. Когда Пэнси поцеловала его перед тем, как идти спать, объятья, в которые он ее заключил, были как никогда любвеобильны, и Изабелла подумала, уж не хочет ли он дать ей понять, что дочь его пала жертвой коварства мачехи. Так или иначе он как бы выразил ими то, чего продолжал ожидать от своей жены. Она собралась было уйти следом за Пэнси, но он попросил ее остаться, заявив, что ему надо с ней поговорить. Озмонд несколько раз прошелся по комнате, а она тем временем стояла, не снимая накидки, и ждала.
