Любовь, или Мой дом (сборник) - Метлицкая Мария
Я думал не о Лерике – о Нинон. К чужакам она всегда была нетерпимее, чем Осорьины. И я был уверен, что, если бы в доме произошло убийство и на семейном совете было решено спрятать тело, преданная Нинон сделала бы это без колебаний, а потом молчала бы как стена. Но представить ее в роли убийцы я не мог. Я никого не мог представить в роли убийцы.
– Мы сегодня даже не трахались, – сказал Илья. – То есть вчера. Мы вчера даже не трахались. – Он налил себе коньяку, выпил, снова налил. – Собирались в «Пулю», но за ужином я перебрал, и «Пулю» пришлось отменить…
Ночной клуб «Пуля-дура» был недавним открытием Ильи.
– Она, кажется, не очень-то и расстроилась, – продолжал он, закуривая. – После ужина поднялись ко мне, но толку от меня не было никакого, так что… – Выпил. – А теперь задавайте ваши вопросы, мисс Марпл!
– И куда же она отправилась? – без улыбки спросила Тати.
– Куда-то… не знаю…
Илья пьяно ухмыльнулся и мельком взглянул на меня – это был взгляд совершенно трезвого человека, холодный и настороженный. Я чувствовал себя неловко в этой игре, затеянной Тати, и мне стало еще тошнее, когда я почувствовал, что Илья это понимает.
– И что ты думаешь обо всем этом? – спросила Тати.
– Об убийстве?
– Обо всем.
– Обо всем… – Илья сделал паузу. – Мы договорились, что я познакомлю ее со Стасом Грановским… он продюсер, я как-то рассказывал о нем: лихой, удачливый… может быть, у него нашлось бы что-нибудь для нее… сварить кофе, станцевать в каком-нибудь клипе, украсть миллион, выйти замуж за далай-ламу… не знаю… рецепт проверенный: если Бога нет, то все позволено… но вообще-то… – он подался вперед, погасил сигарету в пепельнице. – Вообще-то в ней было что-то… что-то очень натуральное… что-то сильное… – Помолчал. – Проституткой она, конечно, не была – я это в первую же ночь понял: слишком много настоящей страсти. Неотесанная, вульгарная, интеллектуально невинная, но – живая. Не кукла. Чтобы стать собой, ей не нужен был стакан водки: большая редкость среди девушек такого сорта, уж поверь…
– Чего она хотела? То есть – чего хотела на самом деле?
– Это вопрос к Богу, не ко мне. – Илья снова выпил и закурил. – Но дело было, мне кажется, не в деньгах. Все это… деньги, машины, камешки, меха и все такое… нет, от всего этого она, конечно же, не отказалась бы ни за что… но не это было для нее самым-самым, было и что-то другое…
Тати подняла бровь.
– Нет уж, нет уж, сдаюсь! – Илья поднял руки. – Не знаю. Просто – что-то другое. Это интуиция. Всего-навсего – интуиция. Наверное, ей хотелось другой жизни, но что это такое – другая жизнь, она не понимала, и вот попала сюда, к нам, и поняла: вот оно, это и есть другая жизнь, иная… этот дом, часы с боем, тени, запахи, соль на столе… эти портреты… камзолы, треуголки, шляпы, шпаги и знамена, честь и слава, двенадцать всадников, гвардия умирает, но не сдается, держать строй… и прочее бла-бла-бла… ну, в общем, все то, что и ты считаешь настоящей жизнью… – Он широко улыбнулся бабушке. – Не обижайся.
– На дураков не обижаются, – сказала Тати.
– Ей все это шибануло в голову, – сказал Илья. – Этот напиток оказался для нее слишком крепким.
– Но убил ее не этот напиток, – сказала Тати.
– Как сказать…
Тати нахмурилась.
– Прости, – сказал Илья. – Любая игра непредсказуема, а люди смертны. Что я еще забыл? Дважды два – четыре, Земля вращается вокруг Солнца…
– Убийство совершил кто-то из своих, – проговорила Тати. – Вообрази на минутку, что это сделал кто-то… ну, скажем, Ксения… или, например, Лиза… Борис или Нинон…
– Я понимаю, о чем ты. – Илья покачал головой. – Нет, нет, нет и нет. Лиза гораздо лучше, чем о ней думают. Гораздо глубже, сложнее, интереснее… гораздо человечнее, если угодно…
Он рассмеялся, заметив мою гримасу.
– Да, доктор, человечнее! Понимаю: слово не из моего лексикона, слово дурацкое, но уж вырвалось так вырвалось… – Он повернулся к Тати. – Убийца среди нас – это пошлое название для пошлой пьесы, Тати!
– Хотим мы того или нет, но всем нам придется участвовать в этом спектакле.
Голос Тати был холоден и сух.
– Ну да… – Илья выпил. – Когда я понял, что эта игра может завести всех нас очень далеко, я решил с этим покончить…
– Ты понял?
– Считай это озарением. – Илья улыбнулся. – Она обсуждала с Ксенией цвет штор для гостиной… голубые или зеленые, шелк или тафта, ламбрекены и портьеры… что-то вроде этого… и тогда я вдруг понял, что она входит в роль… роль своей, роль члена семьи… думаю, раньше она и слова такого не слыхала – ламбрекен… игра, конечно, но… в общем, мне стало скучно – невыносимо скучно… брюнетки наводят на меня тоску: они рождаются старыми суками… а Ольга… Ну ведь не замуж ее брать! А в каком еще качестве она могла бы тут остаться? Вот и…
– Ей-богу, если бы ты на ней женился, – сказала Тати, – я испытала бы облегчение.
– Не кощунствуй, Тати!
– Когда же ты очухаешься наконец, Илья… – В голосе Тати было больше грусти, чем отчаяния. – Летишь, летишь… легкий, как ложь…
– О да! – Илья встал. – Легкие люди легки злу! Но я не Гамлет, я другой! Другой – это и есть настоящий я. Черт, я, кажется, впадаю в Хайдеггера… или в Бубера?
Он налил себе коньяку, подмигнул мне, выпил и поклонился Тати.
– Пошел вон, – сказала Тати беззлобно. – Вот засадят тебя в тюрьму…
Илья погрозил ей пальцем и вышел.
– Это не он, – устало сказала Тати. – Не он, черт бы побрал этого шалопая. Сколько лет ищу в нем косточку, а нащупать никак не могу…
Гамлета наш Илья помянул не случайно. Подростком он вдруг сблизился с Лериком, который тогда в очередной раз женился, бросил пить, перестал винить в своих неудачах коллег по сцене – «взялся за остатки ума», как выражалась домоправительница Даша. Ему дали роль в «Гамлете» – кажется, Гильденстерна. Ничего более значительного в его карьере не было, у него появился шанс, и Лерик старательно вживался в образ, каждую свободную минуту посвящая Шекспиру. Илья с энтузиазмом помогал Лерику, подавая реплики за Гамлета и Гертруду, за Полония и Офелию.
Тогда-то Илья и узнал о том, что его отец – Николаша – умер от передозировки метаквалона. А принес ему эти таблетки сын – Илья. Он был мал и, разумеется, не понимал, что делает. Мать дала ему коробочку, которую Илья и отнес отцу. Николаша тогда пил, ссорился с Тати, Алиной и Нинон. Тем летом он переселился в беседку – от дома ее закрывали пышные кусты жасмина. Он принял таблетки, которые принес сын, запил вином и лег на тахту. Когда отец затих, Илья ушел. Вот и вся история.
Лерик превратил эту историю в шекспировскую трагедию. Наконец-то у него появился слушатель. Внимательный и умный слушатель, который сыграл зловещую роль в этой истории, пусть и не догадываясь об этом. Ребенок стал слепым орудием в руках людей, замысливших преступление. Они хотели избавиться от молодого короля, талантливого и беспечного красавца, и Илья помог им в осуществлении гнусного замысла. Метаквалон. Седативно-гипнотическое вещество, успокаивающее, снотворное и противосудорожное средство. Быстро всасывается, в печени расщепляется почти полностью. По снотворному эффекту не уступает барбитуратам. В те годы его называли еще «дискотечным бисквитом». В больших дозах очень токсичен, особенно в сочетании с алкоголем. А Николаша запивал его вином. Много вина и много метаквалона. Клавдий и Гертруда дали эту дрянь ничего не подозревавшему малышу, и он отнес ее отцу. Николаша умер. Всеобщий любимец, красавец, умница, надежда русской литературы – умер. Негодяй Клавдий женился на порочной вдове, и зло восторжествовало…
Не думаю, что Лерик хотел настроить Илью против Бориса и Алины. Конечно, его сызмальства раздражали властность и высокомерие брата, бесила его самоуверенность, а его манеры, умение одеваться и успех у женщин вызывали зависть. Алина в те годы была еще очень хороша, и Лерик часто с тоской поглядывал на ее стройные ножки и высокую грудь. Ему не везло в браке, а донжуаном он был никудышным: приходящая прислуга – вот и вся его добыча, и вдобавок деньги на этих женщин ему приходилось клянчить у матери. А тоскливый и постыдный роман с горбатой стареющей истеричкой из Нижних Домов сделал его посмешищем для всей Жуковой Горы. Наверное, ему хотелось выместить свои неудачи на Борисе и Алине, но по природе своей он был слабым и трусоватым человеком, боявшимся той страшной силы, которую дает людям зло. В случае с Ильей он просто заигрался, увлекся образом – образом проницательного сыщика, пессимиста, циника, снисходительного мудрого друга – и действовал наобум, на авось, по-хлестаковски, фантазируя и не задумываясь о последствиях: ему так хотелось быть героем в глазах подростка…
