Том 3. Собачье сердце. Повести, рассказы, фельетоны, очерки 1925–1927 гг. - Михаил Афанасьевич Булгаков
— Да! — рявкнул Филипп Филиппович. — Да! Если только злосчастная собака не помрет у меня под ножом, а вы видели, какого сорта эта операция. Одним словом, я, Филипп Преображенский, ничего труднее не делал в своей жизни. Можно привить гипофиз Спинозы или еще какого-нибудь такого лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высоко стоящего. Но на какого дьявола, спрашивается. Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно. Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого...»
— Да, какое богатое воображение было у Михаила Афанасьевича... Как достоверно и вместе с тем фантастично все, что происходит в повести... Да и во всех его самых фантастических повестях... — Я тут же замолчал, как только почувствовал: так надо...
— Да, все об этом говорят... Это правильно... Но и богатое воображение всегда опирается на какие-то реальные факты действительности. Видимо, мало кто знает, что многие фигуры в произведениях Булгакова имеют своих реальных прототипов. Помните Аннушку и Алоизия из «Мастера». Даже они взяты из жизни. Конечно, в романе они совсем другие, чем в жизни. Но это уж другое дело. Во всех произведениях чувствуется, что автор многое знает и многое умеет. Описывая наружность и некоторые повадки своих персонажей, Михаил Афанасьевич отталкивался от образа живого человека. Но Булгакову и не нужно сходства, ему всегда нужен был толчок для воображения...
— Очень интересны в этом отношении поиски Левшиным квартиры, где проживал Булгаков в первые годы. Вы не читали его воспоминания «Садовая, 302-бис»? — спросил я.
— Нет, не читала. А что там?
— Это воспоминания о Булгакове, о первых его шагах в Москве. Опубликованы в журнале «Театр» в ноябре 1971 года. Автор тоже там отмечает, что творчество Булгакова питалось самыми что ни на есть реальными деталями и подробностями, выхваченными из жизни.
— Расскажите, расскажите...
— Во многих произведениях Булгакова фигурирует дом, в котором чаще всего происходит действие и где проживают большинство его персонажей. Помните, конечно, и квартиру под номером пятьдесят, где поселился Воланд со своей компанией. Так вот, Левшин довольно убедительно доказывает, что эта квартира была вполне реальной и помещалась в доме номер десять по Садовому кольцу, недалеко от нынешнего Театра сатиры и сада «Аквариум». И даже примус, с которым почти не расставался Бегемот, реально, так сказать, существовал и принадлежал матери Левшина. И даже небольшой рассказ «Псалом» с его маленьким героем Славкой тоже чуть ли не списан с натуры: Славка и его мать были, оказывается, соседями Булгакова, и этот Славка частенько заходил к Михаилу Афанасьевичу, и тот угощал его чаем и конфетами...
— Совершенно верно, — перебила меня Любовь Евгеньевна. — Но только его не Славкой звали, а Витькой. И жил он рядом с нами, а не в пятидесятой квартире десятого дома, как утверждает Левшин[2]. Я уже упоминала наш флигелек по Чистому переулку. На соседнем доме и сейчас красуется мемориальная доска: «Выдающийся русский композитор Сергей Иванович Танеев и видный ученый и общественный деятель Владимир Иванович в этом доме жили и работали». До чего же невзрачные жилища выбирали себе знаменитые люди прошлого... Так вот, по соседству живем мы на своей «голубятне», на втором этаже такого же невзрачного особняка. Весь верх разделен на три отсека: два по фасаду, один в стороне. Посередине — коридор, в углу коридора — плита. На ней готовят, она же обогревает нашу комнату. В одной клетушке живет Анна Александровна, пожилая, когда-то красивая женщина. Девичья фамилия ее старинная, воспетая Пушкиным. Она вдова. Это совершенно выбитое из колеи, беспомощное существо, к тому же страдающее астмой. Она живет с дочкой; двоих мальчиков разобрали добрые люди. В другой клетушке обитает простая женщина Марья Власьевна. Она торгует кофе и пирожками на Сухаревке. Обе женщины люто ненавидят друг друга. Мы — буфер между двумя враждующими сторонами. Утром, пока Марья Власьевна водружает на шею сложное металлическое сооружение, из отсека Анны Александровны слышится трагический шепот: «У меня опять пропала серебряная ложка». — «А ты клади на место, вот ничего пропадать и не будет», — уже на ходу басом парирует Марья Власьевна. Мы молчим. Я жалею Анну Александровну, но люблю больше Марью Власьевну. Она умнее и сердечнее. Потом, мне нравится, что у нее под руками все спорится. Иногда дочь ее Татьяна, живущая поблизости, подкидывает своего четырехлетнего сына Витьку. Бабка обожает этого довольно противного мальчишку. Он частенько капризничал, хныкал. И когда плаксивые вопли Витьки чересчур надоедали, мы брали его к себе в комнату: Михаил Афанасьевич очень любил детей и умел с ними ладить, особенно с мальчиками. Сажали этого Витьку на ножную скамеечку. И он полностью переходил на руки Михаила Афанасьевича, который показывал ему фокусы. Как сейчас слышу его голос: «Вот коробочка на столе. Вот коробочка перед тобой... Раз! Два! Три! Где коробочка?» Вспоминаю начало булгаковского наброска с натуры: «Вечер. Кран: кап... кап... кап... Витька (скулит). Марья Власьевна... М. Вл. Сейчас, сейчас, батюшка. Сейчас иду, Иисус Христос...» Возможно, и там был такой же персонаж, но я совершенно уверена, что «Псалом» написан о нашем Витьке... Помните, Михаил Афанасьевич рассказывает Витьке сказку. Так вот эту сказку и я слышала...
Любовь Евгеньевна взяла небольшой томик Булгакова и начала читать:
— «...Про мальчика, про того...
— Про мальчика? Это, брат, трудная сказка. Ну, для тебя, так и быть... Ну-с, так вот, жил, стало быть, на свете мальчик. Да-с. Маленький, лет так приблизительно четырех. В Москве. С мамой. И звали этого мальчика — Славка.
— Угу... Как меня?
— Довольно красивый, но был, к величайшему сожалению, — драчун. И дрался он чем ни попало — кулаками, и ногами, и даже калошами. А однажды на лестнице девочку из восьмого номера, славная такая девочка, тихая, красавица, а он ее по морде книжкой ударил.
— Она сама дерется...
— Погоди. Это не о тебе речь идет.
— Другой Славка?
— Совершенно другой. На чем, бишь, я остановился? Да... Ну, натурально, пороли этого Славку каждый день, потому что нельзя же, в самом деле, драки позволять...» Как сейчас слышу интонации Михаила Афанасьевича, своего Мака, как я его называла тогда. Необыкновенный был фантазер, любил розыгрыш, представления, а как любил он театр, если бы вы знали...
— Говорят, что он в молодости мечтал стать оперным артистом, собирал портреты оперных знаменитостей?..
— Да, он часто вспоминал
