Добрица Чосич - Солнце далеко
В горах гремели взрывы. Из соседних кустов вспорхнула птичка и уселась в двух шагах от него. Он испуганно вздрогнул и открыл глаза. Маленькая серая птичка, с острым клювом и белой, похожей на ожерелье, полоской вокруг шеи, испуганно трепыхалась. Грудка ее часто поднималась, перышки топорщились, открывая под ними белый мягкий пух.
Позади послышались шаги. Уча не шевельнулся.
— Уча! Ты жив? — донесся радостный крик Павле.
— Жив. К сожалению!
— Ты ранен? — озабоченно спросил комиссар и в два прыжка очутился возле него. Видя, что Уча не в состоянии подняться, Павле подхватил его подмышки, желая помочь.
— Да нет, я не ранен, не бойся!
— Молчи! Слава богу. Я боялся, что с тобой что-нибудь случилось. Мы уже с полчаса ищем тебя по лесу. Не беспокойся, все кончилось хорошо, — говорил Павле, отряхая снег с шинели Учи.
— Какое там хорошо! Молчи, пожалуйста! — сказал Уча, не глядя ему в глаза.
— Да перестань ты! У немцев есть потери.
— А у нас?
— И у нас, — ответил Павле и пошел вперед.
За ним двинулся и Уча, озлобленный и подавленный.
8
Только в сумерки стихли горы. Ветер унес с собой ядовитый дым пороха и взрывчатки и взволнованно шумел в уцелевших листьях буковой чащи. Из Соколовичской котловины, заросшей черными елями, выползала ночь.
Небольшие группы партизан расположились на опушке леса, дожидаясь темноты. Бойцы молчали, задумчиво слушая шепот ветра в буковом молодняке. Они и мечтали о ночи и боялись ее. Ночью их, по крайней мере, часов десять не станут преследовать; зато они не знали, где укрыться до утра в такую непогоду. Бояна с помощью нескольких партизан хлопотала возле раненых, расспрашивала и успокаивала их…
Немного в стороне, прямо на снегу сидел в глубокой задумчивости Павле. В сегодняшнем поражении он винил себя. Как мог он до такой степени растеряться и уступить упрямству Учи? Видя, как страдает командир, как он унижен и надломлен, Павле ни словом не напомнил ему о событиях сегодняшнего дня и в его присутствии вел себя так, как будто это он, комиссар, главный виновник всех несчастий. Но про себя Павле думал:
«Придет ли сегодня связной, нет ли — все равно этой ночью я осуществлю свой план! Теперь я по-иному буду исполнять обязанности комиссара».
Ночная тишина напоминала ему о погибших товарищах. Он чувствовал кровную связь с ними, вспоминал всех погибших, и перед ним вставали различные эпизоды из их жизни в отряде.
Особенно ясно запомнился ему один партизан. Прошлой ночью, обходя роту, Павле увидел при свете огня чью-то голую пятку. Спящий приподнялся и спросонья стал растирать ее, пытаясь согреться. Так, с голой пяткой, он шагал сегодня по снегу и стрелял в немцев. Куда попала пуля? Ночью его засыпал снег. Верно, ему и сейчас еще холодно… Боец этот был любитель поговорить и большой спорщик. Павле даже наказал его недавно: десять дней без патронов. Истек ли срок? Стрелял ли он сегодня в немцев или, безоружный и беспомощный, шел им навстречу? Сколько дней прошло с тех пор, как он был наказан? Необходимо выяснить это! Сейчас же!
Павле подошел к группе партизан. Но они ничего не могли ему сказать. Он собрался спросить у других, но Уча отвел его в сторону и указал на ближайшую высоту. Павле поднял голову. В глубине гор горели яркие костры. «Все равно этой ночью нужно пробиться на другую сторону хребта. Завтра немцы могут нас здесь обнаружить. Необходимо прежде всего укрыть раненых. Но как двинешься с ними по такому снегу? Как поднять их на Белу Стену, одну из самых высоких гор Ястребца?» Павле подозвал Учу и Гвоздена, чтобы обсудить с ними свой план. Они легко согласились. Никто не хотел, да и не мог предложить ничего другого. Но все хорошо знали, что для усталого, изголодавшегося, расстроенного отряда, при котором находятся тяжело раненные, этот поход на Белу Стену будет новым тяжелым испытанием.
— Товарищи, подойдите ближе! — суровым голосом обратился к партизанам Павле. Он подождал, пока они соберутся, и, обведя взглядом все эти лица, уже плохо различимые в наступающей темноте, заговорил необычно громким голосом.
— Положение серьезное, — начал он. — Вы видите сами. До утра мы должны перейти Белу Стену. Даже в хорошую погоду до нее приходится добираться целую ночь. А нам нужно идти по снегу и нести раненых. Вы сами видите, немцы заночевали в горах. Если до рассвета мы не придем на Белу Стену, немцы атакуют нас и будут преследовать весь день. Товарищи, вы знаете, что это для нас значит! Дело идет о судьбе нашего отряда. Значит, и речи не может быть об усталости. Никто не смеет уставать! Кто не в силах идти — пусть остается!.. Понятно? — И в звонком голосе комиссара прозвучала угроза.
— Понятно! Понятно! — раздались голоса.
— Мне нужен доброволец для специального задания! — сказал Павле.
— Я пойду, — вызвался Вуксан.
Павле отозвал его в сторону и приказал идти на место встречи с Йованом, но помнить, что там уже немцы.
— Ну и пусть! — ответил Вуксан и ушел.
— Вперед! Евта — в дозор со Станко и вторыми номерами! Раненых в середину! Их понесет сейчас Вторая рота, — командовал Уча.
Стараясь производить как можно меньше шума, колонна двинулась вдоль хребта через лес. По неписаному, но обязательному закону замыкающим шел комиссар Павле. Быстро темнело. Боясь, что к рассвету они не дойдут до цели, Павле строгим голосом торопил бойцов; те передавали его приказания по цепи дальше. До Павле доносился шум шагов, голоса, выкликавшие смену к носилкам и отсчитывавшие людей.
Когда они спустились в котловину, стояла глубокая ночь. Не видно было ни зги. Только рокот реки да крики сов доносились сквозь тьму и туман. Уча приказал сделать привал. Партизаны опустились на снег, некоторые тут же заснули. Переходя от одного к другому и наощупь различая их в темноте, Павле тормошил бойцов, приказывая беречься, не засыпать потными.
— Вперед! — взволнованным шепотом пронеслось по колонне, и медленно, утопая по пояс в сугробах бойцы двинулись дальше по обрывистому склону.
Проводник Евта шел впереди и указывал направление, стуча палкой по стволам. Туп!.. Туп!.. Туп!.. — глухо отзывался в лесу этот звук, смешиваясь со скрипом снега. Время от времени какой-нибудь раненый хрипло и протяжно стонал.
Дорога пошла в гору, колонна еле ползла. Напрасны были все понукания Павле, угрозы и просьбы. Люди скользили на заплетающихся ногах, спотыкались, падали. Чем медленней двигался отряд, тем больше боялся Павле, что им не дойти до рассвета. Что будет с ними? Стук палки и стоны раненых еще усиливали его грусть и тревогу.
Туп!.. Туп!.. Туп!.. — непрерывно и однообразно звучало впереди, и казалось, что кто-то бьет тупым предметом по голове, бьет его, бьет бойцов, скоро уничтожит весь отряд… Туп!.. Туп!.. Туп!.. Крик!.. Чередуются удары и стоны! А Павле еле бредет, и ему кажется, что у него мозг разорвется от невыносимой боли.
«…Двадцать тысяч человек, вооруженные новейшей техникой, движутся против горстки босых и полуголых людей. Целая армия против двух рот! Миллионы патронов против нескольких сот… Борьба бессмысленна! Для того, чтобы драться, необходимо видеть, с кем дерешься и куда бьешь. Но тут не видно врага и не знаешь, куда наносить удары. Немцы решили их уничтожить, и это неизбежно, если трезво рассуждать! А они решили их победить!.. Нет, это не война!.. В войне сталкиваются армии. А какая они армия? Евта, не стучи! Перестань! Голова треснет!.. И другие отряды в Сербии в таком же положении. В Боснии есть пролетарские дивизии — но Босния далеко… Они не могут прийти оттуда на помощь. Русский фронт на Волге. Что осталось еще от России?.. Партизаны в Сербии одиноки… Страшно! Страшно быть одному! Их уничтожат. Сербию вырежут… Даже поверженная, она все еще борется. С тех пор, как она существует, к горлу ее приставлен нож. С первых дней своего существования она воюет… Чем же мы победим? У нас мало сил. Для героизма есть тоже предел. В бою пушки сильней ума. Что же нам тогда остается? Вера? Смерть упрямей веры. Преступники всегда опытней и хитрей… Что толку в идеалах, если нет сил их осуществить! Всё — иллюзии, самообман. Вот гибнет отряд — упрямо, в одиночестве, никому неизвестный… Не стоните, ради бога, не стоните!.. Будущее не узнает о вас. Горы немы, они не расскажут живым о том, как вы погибли… Торопитесь! Торопитесь! Почему вы так медлите? Так мы и до зари не попадем на Белу Стену. На нас нападут и уничтожат… История — жестокий формалист, ее интересуют крупные цифры, большие события. Отряд партизан — мелочь для нее, а с мелочью она не считается. Умрут матери бойцов, и никто уже не будет знать и помнить ястребацких партизан… Тяжело драться за будущее и за свободу, если никто не узнает о том, что ты жил. А особенно когда умираешь, а тебе едва двадцать лет. Не стучи, Евта, я сойду с ума… Человек хочет жить. Тяжелей всего знать, что тебя скоро забудут. Страшно! Когда-нибудь… кто-нибудь… кто знает — кто… назовет нас поколением романтиков, которые, начитавшись книг, фанатично вступили в борьбу против сильной еще в то время армии… Евта!..»
