Екатерина Леткова - Ржавчина
— Что же, вы сердитесь, Анна Николаевна?… Я не хотѣлъ говорить вамъ непріятностей.
— Ахъ, оставьте пожалуйста!… Вы нынче только въ такомъ тонѣ и говорите со мной…
— Анна Николаевна, не будемъ ссориться на прощанье, вѣдь я завтра уѣзжаю.
— Завтра?… Куда же уѣзжаете? — испуганно спросила его Анна.
— Какъ куда? — Въ Петербургъ. Ужь черезъ недѣлю отпуску конецъ, а мнѣ еще въ Москвѣ надо остановиться.
— Это новость для меня, — медленно заговорила Анна. Разговоръ перервался на минуту. Анна судорожно передернула плечами.
— Вамъ холодно? — заботливо спросилъ ее Бѣжецкій.
— Д-да, сыро здѣсь. Никсъ сказалъ правду.
— Такъ вернитесь домой, — предложилъ ей Ѳедоръ Михайловичъ.
— Нѣтъ, мнѣ здѣсь хочется посидѣть, — съ разстановкой заговорила она. — А вы услужите мнѣ, принесите что-нибудь накинуть на плечи.
— Сію минуту, — съ готовностью отвѣтилъ онъ.
— Простите, что безпокою…
— Полноте, Анна Николаевна, какое тутъ безпокойство. — Я очень радъ, — сконфуженнымъ тономъ проговорилъ Бѣжецкій и скорымъ шагомъ сталъ подниматься съ дому.
Анна и Шатовъ сидѣли нѣкоторое время молча. Шатовъ спокойно докуривалъ сигару, смотря куда-то въ даль. Анна судорожно водила зонтикомъ по песку.
— Петръ Петровичъ, — наконецъ заговорила Анна, — зачѣмъ вы уѣзжаете?
— Отпускъ кончается, Анна Николаевна, служба, — отвѣтилъ ей Шатовъ.
— Вы не должны уѣзжать… Кто же со мной будетъ ѣздить верхомъ, гулять, читать?
— Съ вами Бѣжецкій останется.
— Не говорите вы мнѣ про Бѣжецкаго, — я слышать про него не могу!… Онъ такъ надоѣлъ мнѣ своими вытаращенными глазаии…
— Ужь очень влюбленъ, бѣдный! Вы замѣтили, онъ совсѣмъ дара слова лишился, цѣлыми часами молчитъ и только смотритъ на васъ… За то покорный.
— Да что мнѣ въ его покорности? — капризнымъ тономъ заговорила Анна. — Я хочу, чтобы вы меня слушались, чтобы вы не уѣзжали такъ скоро отъ насъ.
— А служба какъ же Анна Николаевна? — смѣясь спросилъ ее Шатовъ.
— Недѣлю жить въ Москвѣ служба велитъ? — живо спросила она.
— Нѣтъ. Но…
— Я не хочу знать этихъ «но», — перебила его Анна. — Я просто не пущу васъ, слышите? — не пущу. Я не хочу, чтобы вы уѣзжали отсюда.
— Анна Николаевна, — попытался остановить ее Шатовъ.
— А вы уѣдете и я уѣду за вами, — продолжала Анна. — Я не могу здѣсь оставаться… Опять вѣчно одна, всѣми брошенная… Петръ Петровичъ, — заговорила она ласково, — я васъ прошу очень очень, останьтесь еще у насъ.
— Еслибы могъ, Анна Николаевна, съ удовольствіемъ бы. Да, мнѣ кажется, я и веселья-то вамъ мало приношу съ моимъ скучнымъ характеромъ.
— Это ужь не ваше дѣло… Говорю вамъ, не могу я оставаться здѣсь одна.
— А Никсъ?… Онъ все лѣто будетъ жить здѣсь.
Анна вскинула на него удивленные глаза.
— Вы шутя это говорите? — спросила она, отчеканивая каждое слово. — Вы знаете, что Никсъ и я…
Шатовъ перебилъ ее жестомъ.
— Вы знаете, что я, во-первыхъ, другъ вашего мужа, Анна Николаевна; а во-вторыхъ, я честный человѣкъ, — медленно заговорилъ Шатовъ, — поэтому, пожалуйста, перемѣните разговоръ.
Анна сидѣла какъ облитая холодною водой. Она поблѣднѣла и какъ будто осунулась разомъ. Глаза пристально вглядывались въ кончикъ зонтика, которымъ она опять судорожно завозила по песку.
Разговоръ прервался и нѣсколько минутъ оба молчали.
Шатовъ ходилъ взадъ и впередъ около Анны и время отъ времени украдкой взглядывалъ на нее. Онъ замѣтилъ, что глаза, хоть и опущенные внизъ, потускнѣли, потомъ увидѣлъ на рѣсницахъ по крупной слезѣ, потомъ эти слезы тихо скатились по щекамъ на сѣрое полотно ея платья.
— Вы не сердитесь на меня, Анна Николаевна? — тихо спросилъ онъ, садясь около Анны.
Та не отвѣчала. Шатовъ заговорилъ опять.
— Теперь вы не поймете меня, но черезъ нѣсколько лѣтъ, когда вы будете относиться спокойнѣе ко всему этому, вы поблагодарите меня, — вы скажете, что я честный человѣкъ. Чего же тутъ плакать, Анна Николаевна? — растерялся онъ, видя неудержимыя рыданія Слащовой. — Опять нервы, только-что поправились… Анна Николаевна, сюда идутъ, увидятъ насъ вдвоемъ, вы плачете, — ну, что скажутъ?
— Господи! — воскликнула Анна сквозь слезы, — не все ли мнѣ равно, что скажутъ?… Если вы такъ боитесь, уходите.
— Я не за себя боюсь, а за васъ, поймите вы это, — хотѣлъ убѣдить ее Шатовъ.
— Ну, и уходите пожалуйста! — зло и капризно отвѣтила ему Анна и опять тихо, но горько заплакала.
Шатовъ сидѣлъ и не зналъ что ему дѣлать. Шаги сзади все приближались. Ему не хотѣлось, чтобъ ихъ застали такъ вдвоемъ. Онъ всталъ и какъ будто не хотя, невольно, сталъ уходить въ сторону.
Черезъ минуты двѣ Анна подняла голову. Она была одна. Ее охватило съ страшною силой жгучее чувство досады и злобы на себя, на весь міръ, на свои слезы. Она порвала въ мелкіе кусочки, мокрый отъ слезъ, платокъ и со злостью бросила его въ воду.
— Анна Николаевна, вы однѣ? — услышала она голосъ Бѣжецкаго.
— Да, одна… Идите-ка сюда, здѣсь такъ хорошо, — подозвала она его, не поднимая головы, чтобы не показать своихъ заплаканныхъ глазъ.
Но отъ влюбленнаго Бѣжецкаго не скрылся разстроенный видъ Анны.
— Анна Николаевна, да что съ вами? — невольно вырвалось у него. — Вы плакали?
Анна не отвѣтила. Бѣжецкій понялъ, что не долженъ былъ спрашивать, и постарался перемѣнить разговоръ. Она оцѣнила это; его деликатность тронула ее. Она охотно поддержала разговоръ и даже не крикнула на него, какъ бывало прежде, когда онъ поцѣловалъ ея руку въ ладонь.
Онъ также оцѣнилъ это.
Черезъ четверть часа они шли подъ руку пить чай и нашли на террассѣ m-me Рудниковскую, весело бесѣдовавшую съ Никсомъ и Шатовымъ, сидя между ними на диванѣ.
X.
Ѳедоръ Михайловичъ Бѣжецкій былъ извѣстенъ всему Петербургу, хоть никакихъ особенныхъ свойствъ и преимуществъ за нимъ не водилось. Онъ просто былъ молодой человѣкъ хорошей фамиліи, съ порядочными средствами, на видной дорогѣ, и этого было достаточно, чтобъ его знали въ салонахъ.
Товарищъ Слащова по службѣ, Бѣжецкій взялъ его себѣ въ учителя. Всѣ кутежи, всѣ ужины, на которыхъ появлялся Никсъ Слащовъ, были обязательны и для Бѣжецкаго, что дѣлало его популярнымъ и въ этомъ кружкѣ.
Страсть къ лошадямъ и балету доставляла ему извѣстность и еще между очень многими.
Однимъ словомъ, Бѣжецкаго знали всѣ, и знали какъ за кутилу, не увлекающагося ни одной порядочной женщиной, а тѣмъ менѣе дѣвушкой.
Бѣжецкій избѣгалъ бывать въ семейныхъ домахъ, — ему тамъ нечего было дѣлать; съ каждаго бала онъ торопился уѣхать на какой-нибудь кутежъ или partie de plaisir. За то здѣсь полезнѣе Бѣжецкаго не было. Онъ зналъ всѣхъ содержателей ресторановъ, всѣ знали также и его. Бывало пойдетъ, пошепчется и все устроитъ безъ суеты и хлопотъ. Цыганки звали его по имени и для «Ѳедора Михайловича» пѣли лучше и больше. Здѣсь онъ находился совершенно въ своей сферѣ, зналъ наизусть гдѣ лучше кормятъ, какіе «примёры» привезены, какъ приготовить крюшонъ. Въ обществѣ Бѣжецкій какъ будто терялся. Онъ очень мало говорилъ, слушалъ разсѣянно и обыкновенно смотрѣлъ въ упоръ на ту, за которой ухаживалъ, — а разъ онъ бывалъ въ обществѣ, онъ непремѣнно за кѣмъ-нибудь ухаживалъ.
Съ Анной онъ былъ знакомъ давно. Но съ перваго же раза они не понравились другъ другу. Она нашла его дуракомъ, а онъ сейчасъ же замѣтилъ въ ней полное отсутствіе женственности, составляющей, по его словамъ, главную прелесть женщины.
Теперь, когда онъ, самъ не зная какъ, сталъ видать ее каждый день, когда она своими поддразниваніями доводила его до злобы, до ярости, — онъ влюбился въ нее. Бѣжецкій былъ вообще изъ такихъ натуръ, которыя деспотичны съ младшими и съ радостью отдаются въ рабство тѣмъ, чью силу они почувствуютъ надъ собой.
Анна была, безъ сомнѣнія, гораздо умнѣе Бѣжецкаго. Она видѣла его насквозь со всѣми его недостатками. И онъ это очень хорошо зналъ. При ней онъ былъ тише воды, ниже травы. Сколько разъ ему хотѣлось «оборвать» Шатова, отвѣтить на колкость Анны, но онъ молчалъ и продолжалъ все по-прежнему глядѣть на нее полузагадочнымъ, полунѣжнымъ взглядомъ. Это порой выводило ее изъ себя, она не хотѣла видѣть Бѣжецкаго, не могла слышать, какъ Шатовъ поддразнивалъ ее его собачьей привязанностью, но въ минуты сознанія одиночества она не могла не цѣнить эту привязанность.
Теперь послѣ разговора съ Шатовымъ ее вдругъ наполнило чувство благодарности къ Ѳедору Михайловичу.
Вечеръ прошелъ вяло, монотонно. Всѣ какъ будто были не въ своей тарелкѣ. Въ одиннадцатомъ часу m-me Рудниковская стала собираться домой.
— Шатовъ, поѣдемъ верхомъ провожать Софью Ивановну, — предложилъ Слащовъ.
— Пожалуй. У меня что-то голова болитъ…
— Отлично. И вы, Бѣжецкій, тоже?
