Шолом Алейхем - Мариенбад
Хава Чапник
15. Меер Марьямчик из Мариенбада – к мадам Шеренцис и мадам Пекелис в Мариенбад
Если я не ошибаюсь, мы с вами встречались в прошлом году в Варшаве, в Швейцарской долине, на еврейском литературном вечере. Вы еще сидели вдвоем с вашей подругой и покатывались от хохота. Наш Дедушка[9] из Одессы был тогда в Варшаве, и его там чествовали. Еще примета: я тогда подошел к вам и спросил по-русски: «Позвольте узнать причину вашей радости!» А вы ответили мне наполовину по-польски, наполовину по-русски: «Для тэго, что нам весоло». Вы переглянулись со своей подругой, и… Ах! Я никогда не забуду блеск ваших прекрасных глаз!.. Потом мы шли втроем – помните? – от Лазенков до Иерусалимской аллеи и немного дальше. Я болтал, рассказывал анекдоты, а вы смеялись… Потом вы попросили, чтобы я вас оставил. И я оставил вас, но с условием, что мы встретимся еще раз. Теперь, когда мы встретились у Крейцбруна, вы сделали вид, будто мы совершенно незнакомы… Я сразу понял, что вам неудобно при посторонних. По этой причине я обращаюсь к вам при помощи записки. Вы даже представить себе не можете, как вы обе изменились, конечно, к лучшему. Если бы я знал, что мои слова не прозвучат как комплимент, я сказал бы вам по секрету, что не знаю, кто из вас обеих моложе и красивее. Суждено было, чтоб наша вторая встреча состоялась за границей, и я этому очень рад. Потому что заграница – это не Варшава, а Мариенбад – не Налевки. Поздравляю вас и вашу подругу, мадам Пекелис, с приездом в Мариенбад и прошу вас оказать мне любезность и принять от меня этот букет свежих роз вместе с лучшими моими пожеланиями.
Ваш покорный слуга
Марк Давидович Марьямчик
16. Меер Марьямчик из Мариенбада – мадам Шеренцис и мадам Пекелис в Мариенбад
Очень рад, что вы меня поняли. Но вы ошибаетесь, если принимаете это за комплимент. Уверяю вас, что я вообще человек искренний. Все одесситы такие. У нас в Одессе нет двуличностей. А то что вы намекаете на мою дальнюю родственницу, на Ямайчиху, на мадам Чапник и на других таких (тут вычеркнуто слово), то мне наплевать! Курорт существует для развлечений, а не для морали. Я не вижу никакого преступления в том, что вы встречаетесь с образцовым человеком. Скажите мне, пожалуйста, за что вы должны страдать больше всех на свете? Почему у нас в Одессе каждая женщина свободна и не знает рабства? Я возмущен, должен вам сказать, до глубины души и обратно! Но если вы хотите, чтобы мы рассуждали об этом более подробно, будьте сегодня от трех до четырех в кафе «Миньон», потому что в кафе «Эгерлендер» слишком много шума, еще хуже, чем у нас в Варшаве на Налевках. Кого вы там не видели?
С величайшим нетерпением жду вас обеих. Кланяйтесь мадам Пекелис.
М. Д. М.
17. Меер Марьямчик из Мариенбада – мадам Шеренцис и мадам Пекелис в Мариенбад
Напрасно вы меня подозреваете. Уверяю вас, что все сказанное мною сегодня у источника далеко от комплимента. Можете мне верить, по совести. Я ценю в каждой женщине, во-первых, ум, во-вторых, такт и, в-третьих, образование. Я мало говорил с вами, но верьте мне: я знаю вас так основательно, как если бы мы были знакомы много лет. А насчет того, что вы думаете, будто я ревнив, – мадам Пекелис мне на это дважды намекнула, – то я клянусь вам, что вы ошибаетесь. Я только сказал: с какой стати этот кишиневский гусь, этот провинциал, ухаживает за нашими налевкинскими женщинами? А то что я бываю любезен с мадам Курлендер, не должно вас удивлять. Уверяю вас, что я любезен со всеми женщинами. У меня такая привычка. Все одесситы вообще люди вежливые и откровенные. И я говорю вам откровенно, что мадам Курлендер не стоит вашего мизинца. О вас я знаю по крайней мере, что вам навязали двух «Иче-Майеров», и вы страдаете, бедные, отдуваетесь за чужие грехи. А мадам Курлендер сама себя продала за деньги. Мадам Пекелис каждый раз напоминает мне, что я женат, – по-моему, напрасный труд. Разве я отрицаю, что у меня есть жена? Я только говорю, что это мне не мешает дружить с красивыми, умными, образованными дамочками, насколько это возможно. Послушайте меня, доброго друга, и пользуйтесь вашим пребыванием в Мариенбаде… Между прочим, кто вам сказал, что я пишу басни? И что они вам сказали? Где мы увидимся сегодня?
Ваш М. М.
18 Меер Марьямчик из Мариенбада – мадам Шеренцис и мадам Пекелис в Мариенбад
Наш кружок в Мариенбаде единогласно решил, что ваше присутствие настолько приятно, что мы осмеливаемся пригласить вас вместе с вашей подругой, мадам Пекелис, завтра на нашу прогулку в Эгер. Там будут все наши интимные знакомые, и мы очень приятно проведем время. Мы будем кататься на лодке, а я буду читать мою басню, которую сочинил о дочерях Ямайчихи, и надеюсь, что доставлю вам истинное удовольствие. Думаю, что поскольку мадам Курлендер соглашается, то и вы, и ваша подруга тоже должны согласиться. Мы находимся в Мариенбаде, а не в Варшаве на Налевках и должны быть далеки от всяких предрассудков.
Сердечно приветствую вас обеих.
Ваш Марк Давидович М.
19. Шлойма Курлендер с Полевок в Варшаве – своей жене Бейльце Курлендер в Мариенбад
Моей дорогой супруге госпоже Бейльце, да здравствует она!
Я получил твое письмо, прочитал его от начала до конца и подумал: может быть, ты и права! Может быть, я и в самом деле, как ты говоришь, в этих делах отстал? Может быть, я и в самом деле, как ты говоришь, человек старого мира и не знаю, что к чему? Возможно, что я не слишком изощрен, хотя люди, кажется, не считают меня чересчур большим глупцом. Возможно, что ты права: каждый шалопай и прощелыга, будь он старый холостяк, будь у него смородина на носу, будь он рвач, дерущий семь шкур с живого и с мертвого, но коль скоро он живет в Берлине, он считается кавалером и имеет право рассказывать чужим женам, что они ему нравятся с первого взгляда. Ему говорят в глаза, что он идиот и нахал, а он тем не менее преподносит мне на следующий день букеты и цветы, а я обязан принимать это как должное и не имею права швырнуть их ему в рожу. Возможно, что ты права: когда я еду в вагоне черт знает с кем и показываю им свое обручальное кольцо, а они принимаются целовать мою руку, то я не имею права набить им морду, или вышвырнуть из вагона, или по крайней мере позвать кондуктора и приказать их вывести. Наоборот, я должен еще воспользоваться их услугами, чтобы они помогли мне выгрузить багаж из вагона, и выслушивать при этом тысячи комплиментов, от которых с души воротит… Возможно, что я выдохся, что я человек старого мира и ровно ничего не понимаю… Когда на вокзале мне навстречу выходит молодой человек, одессит, о котором я знаю, что он известный шарлатан, и начинает у меня выспрашивать, кто я и что я, то я не имею права сказать: «А вы кто, молодой человек? А вы что такое?» Нет! Упаси бог! Я обязан немедленно, тут же на месте объявить его своим кавалером, сесть с ним в один экипаж и трястись вместе с ним с вокзала в город, так чтобы не только Ямайчиха, которая и сама славится на весь мир, но и действительно весь мир видел, как жена Шлоймы Курлендера с Налевок разъезжает по Мариенбаду с одесским шарлатаном совершенно открыто и показывает всему миру большой кукиш. Но этого одного мало. Коль скоро Меер-шарлатан так любезен, и пришел меня встречать на вокзал, и помог мне управиться с багажом, и сел со мной на одного извозчика, то могу ли я заехать куда мне хочется? Ни в коем случае! Я должен, я обязан остановиться как раз в той самой гостинице, где живет этот одессит, непременно с ним ходить осматривать Мариенбад, ему одному позволить вести себя в ресторан и, уж конечно, сидеть с ним за одним столом, чтобы Ямайчиха, Чапник, Лойферман и Бройхштул, Шеренцис и Пекелис – иначе говоря, чтобы все Налевки из конца в конец видели, с кем жена Шлоймы Курлендера, Бейльця, ест немецкий обед! И наоборот, когда приходит приятель мужа и намерен передать от мужа привет, я должен постараться как можно скорее спровадить его, потому что друг мужа ведь не кавалер, а тут – и кавалер, и одессит, и джентльмен, и вообще замечательный молодой человек, которому, чуть только он получил приданое, жена не нужна, тем более что в Мариенбаде есть женщины более красивые и одинокие; они вынуждены в одиночку выходить в этом городе из вагона, в одиночку садиться на извозчика, в одиночку заезжать в гостиницу и ходить в ресторан обедать без всякого кавалера. Как же можно это допустить? А то, что это мерзавец и негодяй, которого вся Варшава знает как облупленного, меня не касается!
Но к чему говорить, дорогая Бейльця, к чему злословить просто так, без доказательств? Вот тебе письма моего друга Хаима Сорокера, посмотри, что он, родной шурин, пишет о твоем прекрасном кавалере и джентльмене, которого у нас на Налевках никто иначе не называет, как Меер-шарлатан.
Я уверен, дорогая Бейльця, что, прочитав письмо Сорокера, ты сама увидишь, что для тебя гораздо полезнее слушаться моего совета и держаться поближе к моим друзьям, а не к одесским шарлатанам, которые бросают своих жен, порхают по Мариенбаду и высматривают, не приедет ли красивая женщина, нуждающаяся в их услугах. А если Ямайчиха будет рассказывать о моем друге басни, будто он день и ночь играет в «шестьдесят шесть» с твоей родственницей Хавеле Чапник, то должен сказать тебе, дорогая Бейльця, что, во-первых, это вранье, а во-вторых, если даже это и правда, то виновата в этом твоя родственница, а не он. Доказательство – посмотри сама, что пишет мне об этом Хаим Сорокер. Они иной раз играют в «шестьдесят шесть», потому что ему скучно, не с кем играть, вот он и играет с ней. Но он так же хочет играть, как я хочу танцевать, потому что Хавеле, когда проигрывает, не платит. Прочти хорошенько письма Сорокера, тогда увидишь, что он пишет мне обо всем, ничего не упуская из виду. А когда прочтешь эти письма, пришли их мне обратно, потому что я дал ему честное слово, что ни одна душа знать не будет, о чем он мне пишет.
