Жорж Санд - Франсия
— Это будет нескоро, князь: в этом квартале в два часа ночи его не найдешь.
— Ну хорошо! Я сам провожу тебя пешком, но торопиться некуда. Поклянись мне, что ты уйдешь от своего глупого любовника.
— Нет, я не могу вам это обещать. Я никогда ни от кого не уходила сама, предпочтя другого. Я ухожу только тогда, когда меня к этому вынуждают, а с Гузманом все совсем не так.
— Гузман! — рассмеялся Мурзакин. — Его зовут Гузман?
— Разве это некрасивое имя? — смутилась Франсия.
— Гузман, «Баранья нога»! — продолжил Мурзакин, смеясь. — Здесь нам рассказывали об этом. Я знаю песенку: «Гузман не ведает преград!..»
— Ну и что? «Баранья нога» не такая уж плохая пьеса, и песня тоже очень хорошая. Не нужно так насмехаться!
— Ах! Ты огорчаешь меня. — Мурзакина внезапно охватил приступ гнева; слишком много мудреной честности и ни капли здравого смысла! — Ты любишь меня, я это вижу, я тоже тебя люблю, я это чувствую. Да, я люблю тебя, твоя нежная душа привлекает меня, как и все твое милое существо. Ты мне понравилась и осталась в моем сердце еще с тех пор, как я увидел тебя несчастным, умирающим ребенком. Ты поразила меня. Если бы я знал тогда, что тебе уже пятнадцать лет!.. Но я думал, что тебе не больше двенадцати. А сейчас ты в том возрасте, когда влюбляются в первый раз и, если тебе угодно — на всю жизнь. Большего мне и не надо, клянусь тебе. Верь мне, я люблю тебя, клянусь!
На следующий день Франсия сидела в своей бедной комнате в предместье Сен-Мартен. Часы на приходской церкви пробили девять, а она, ни на минуту не сомкнувшая глаз, еще не открывала окон и не завтракала. Девушка вернулась только в пять утра; ее привез Валентин, и ей удалось войти никем не замеченной. Теодор еще не приходил. Четыре долгих часа провела Франсия в неопределенных мечтаниях, и совершенно новый мир открылся перед ней.
Девушка не чувствовала ни печали, ни усталости, а пребывала в экстазе и не сумела бы сказать, счастлива она или только ослеплена. Прекрасный принц поклялся вечно любить ее и, прощаясь, повторил это так убедительно, что она поверила ему.
Князь! Франсия хорошо помнила Россию, поэтому знала, что в этой стране слишком много князей, и этот титул не всегда означает высокое положение, как считают у нас. Все достояние таких князей, ведущих свое происхождение с Кавказа, иногда составляли палатка, красивое оружие, хорошая лошадь, отара овец и несколько слуг — не то пастухов, не то бандитов. Все равно во Франции княжеский титул вновь обрел свою притягательность в глазах парижанки, а относительная роскошь временного пристанища Мурзакина, разбогатевшего на двести луидоров благодаря дядюшке, была для Франсии ни с чем не сравнима.
Мурзакин представлялся ей прекрасным принцем из волшебной сказки. Она и не помышляла о том, чтобы ему понравиться, даже запрещала себе это. Направляясь к князю, Франсия решила не проявлять легкомыслия и выказала немало благоразумия и искренности, дабы преуспеть в этом. Но могла ли Франсия противиться тому, кому была обязана своей жизнью, жизнью брата и, возможно, в будущем возвращением матери? И все для того, чтобы не обидеть господина Гузмана, который бил ее и не был ей верен?
Тогда откуда эти угрызения совести? Конечно, не потому, что девушка боялась Гузмана: он никогда не приходил утром и не узнал бы, как поздно она вернулась. Только портье заметил это, но он покровительствовал ей, поскольку ненавидел цирюльника, уязвившего однажды его самолюбие.
Франсия очень дорожила своей репутацией, хотя ее репутация была известна, быть может, лишь сотне жителей квартала, знавших девушку в лицо или по имени. Не важно, не бывает близких горизонтов, как не бывает маленьких стран. Франсию считали искренней, сердечной, бескорыстной, преданной своим заурядным любовникам. Она вовсе не хотела прослыть продажной женщиной и искала способ примириться с реальностью, не потеряв при этом уважения к себе; но ее рассуждениям недоставало последовательности, заблуждение рассеяло ее страхи: видя прекрасного князя у своих ног, Франсия впервые к жизни поддалась тщеславию и даже не пыталась с ним бороться, приняла свое новое увлечение за восторженную любовь, какую никогда раньше не испытывала.
Наконец приход Теодора пробудил ее от мечтаний.
— Ты еще не одета? — спросил он, увидев сестру в юбке и ночной кофточке, с распущенными волосами. — Что случилось?
— А ты? Ты возвращаешься в девять утра, тогда как я жду тебя с…
— Ты прекрасно знаешь, что меня арестовали эти бульварные тамерланы[26]. Разве ты не заметила?
— Но тебя через час отпустили на свободу.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю!
— Это правда, но в моем кармане оставались еще двадцать су Гузмана. Хотелось после всего немного гульнуть. Ты сердишься?
— Теодор, не бери больше деньги у Гузмана, привыкай к этому…
— Почему?
— Я уже запрещала тебе.
— А я и не возражал. Вчера он дал мне деньги, чтобы угостить тебя, так как сам не мог прийти. Ну ладно, у меня есть двадцать су, пойду развлекусь. Вот так!
— Нужно вернуть их. Довольно того, что он оплачивает нашу квартиру. Это позволяет мне сэкономить немного денег, чтобы одеть тебя.
— Хороша экономия! Все твои украшения загнали; ты поступаешь глупо, не бросая Гугу! Я ничего не скажу, он мужчина красивый и очень забавный, когда поет, но Гузман на мели, и, кроме тебя, у него никого нет. В один прекрасный день он бросит тебя, и было бы лучше…
— Что было бы лучше?
— Выйти замуж, хоть за рабочего. Я знаю одного такого в нашем квартале. Он охотно женился бы на тебе, если ты пожелаешь.
— Ты говоришь как ребенок! Впрочем, ты и есть ребенок. Разве я могу выйти замуж?
— А почему нет?.. Я больше не ребенок и, как недавно сказал Гугу, никогда им не был. На парижских мостовых нет детей — в пять лет здесь знают так же много, как и в двадцать пять. Не делай кислой мины, давай поговорим… Мы никогда не разговаривали с тобой об этом, не было повода, но вот ты заявляешь мне, что не следует брать деньги у Гузмана. Ты права. Я скажу тебе то же самое. Тебе надо уйти от него и выйти замуж. У папаши Муане есть племянник Антуан, жестянщик, у него есть деньги, чтобы обзавестись своим хозяйством, и ты ему нравишься. Он обо всем знает, но при мне сказал дяде: «Это не важно, будь на ее месте другая, я бы еще подумал, но она…» А папаша Муане ответил: «Ты прав! Если она и согрешила, то это моя вина, я обязан был лучше присматривать за ней. У меня не было времени. Но все равно она не такая, как другие: что пообещает — выполнит». Послушай, Франсия, соглашайся!
— Нет! Это невозможно! Антуан хороший парень, но такой неотесанный! Рабочий! Это бы еще ничего, но он неопрятен, груб… Нет! Это невозможно!
— Правильно. Тебе нужны цирюльники, от которых хорошо пахнет, или князья!
Франсия вздрогнула, затем, решившись, сказала:
— Ну хорошо! Мне нужны князья, и они у меня будут, если я захочу.
Теодор, вначале удивленный ее самоуверенностью, восхитился. Порыв патриотической гордости, вдохновлявший его прошлой ночью в кабачке, уже угас. Потухшие было глаза мальчика вновь зажглись, и он, думая, что совершает героический поступок, ответил:
— Князья — это очень мило, лишь бы они не были иностранцами.
— Не будем больше об этом, — оборвала брата Франсия. — У нас нет времени на споры. Нам нужно уходить отсюда. В полдень за мной придут и заплатят долг за жилье. Я соберу вещи. Ты же останешься ненадолго здесь, чтобы передать Гузману: «Моя сестра уехала, вы больше не увидите ее. Я не знаю, где Франсия. Она возвращает вам голубую шаль и украшения, которые вы подарили ей…» Вот.
— Итак, все улажено? — изумился Теодор. — Меня ты тоже бросаешь? Поступай как хочешь.
— Ты хорошо понимаешь, что тебя я не брошу, Теодор. Кроме тебя, у меня никого нет. Вот четыре франка, все, что у меня осталось, но этого хватит, чтобы не голодать и не спать на улице. Завтра или в крайнем случае послезавтра ты получишь от меня вести, письмо для тебя у папаши Муане, и придешь туда, где буду я.
— Ты не хочешь сказать мне куда?
— Нет. Тогда ты, не обманывая, поклянешься Гузману, что не знаешь, где я.
— А что говорить в нашем квартале? Гугу наделает шума!
— Я готова к этому! Ты скажешь, что не знаешь!
— Послушай, Фафа, — проговорил мальчишка, пощипывая свои едва заметные бакенбарды, — это невозможно! Я хорошо вижу, что ты надеешься стать счастливой и не собираешься бросать меня на произвол судьбы, но счастье мимолетно. Когда мы захотим вернуться в свой квартал, придется поменять все наше общество. Я имею дело с честными работягами, они не слишком мне досаждают, но часто упрекают за то, что я бездельничаю, и добавляют при этом: «Трудись, ты уже взрослый. Твоя сестра не всегда будет рядом с тобой! К тому же она не разбогатеет, хотя и заслуживает лучшего!..» Слышишь, Фафа? Когда тебя перестанут здесь встречать, это всех заинтересует, а если я появлюсь прилично одетым, с деньгами в кармане, и меня увидят с теми, кого презирают, то, черт!.. Придется заново искать друзей. Ты ведь этого не хочешь, не правда ли? Твой Теодор немногого стоит, но все же больше, чем ничего!
