Лев Мей - Стихотворения

Он потому мне казался хорош, что искусство прекрасно;

Он для другой изменил мне - и про него я позабыла… "

Впрочем, кого не смутили ли бы льстивые речи: "Гнатена,

Нет, не Киприду, - тебя породила жемчужнаю пена!

Будь образцом для статуи богини, бессмертия ради:

Имя твое и твоя красота не погибнут в Элладе! "

Я согласилася… Мрамора глыба - такая, что только бы нимфе

Или богини статую иссечь - красовалась в ваяльне;

Чуда резца житвотворного ждали в Коринфе,

А Праксит'ель становился скучнее, угрюмей, печальней.

"Нет, не могу! - сказал он, бросая резец в утомленьи: -

Я не художник, я просто влюбленный: мое вдохновенье -

Юноши бред, - не она, Прометеева жгучая сила…

О, для чего в тебе женщина образ богини затмила? "

Прошлой зимою… - Налей мне вина из патера:

Вечер свежеет - по телу холод и жар пробегает… -

Прошлой зимою в Коринфе у нас появилась гетера,

Именем Фринэ… Теперь ее каждый коринфянин знает;

Но, - захотелось ли ей возбудить любопытство в народе,

Или от бешеный оргий Афин отдохнуть на свободе, -

Только она укрывалась от смертных, подобно богине…

Вскоре ж Коринф коротко познакомился с Фринэ!

Вот подошли Элевзинские празднества… Пестрой толпою

Жители Аттики шумно стекались н'а берег моря:

Шли сановитые старцы, венчанные Крона рукою;

Отроки шли, с Ганимеда красою весеннею споря;

Юные жены и девы, потупив стыдливые взоры,

Ловко несли на хромовых плечах амфоры;

Мужи и смелые юноши, вслед за седыми жрецами,

Жертвенных ангцев вели и тельцов, оплетенных цветами.

Все обступали толпой оконечность пологого мыса:

Против него, по преданию, вышла из моря Киприда.

Жрицы пафосской богини готовились, в честь Анониса,

Гимны обрядные петь: застонала в руках их пектида,

Звуки свирели слились с ее обольстительным стоном…

Вдруг от толпы отделилася женщина… Длинным хитоном

Был ее стан величавый ревниво сокрыт; покрывало

Белой, широкой волной с головы и до пят ниспадало.

Плавно, как будто бы чуткой ногой едва пригибая

Стебли росистых цветов, по прибрежию - далей и далей -

К самой окраине мыса она подошла; не внимая

Шопоту ближней толпы; развязала ремни у сандалий;

Пышных волос золотое руно до земли опустила;

Перевьзь персей и пояс лилейной рукой разрешила;

Сбросила ризы с себя, и лицом повернувшись к народу,

Медленно, словно, заря, погрузилася в воду.

Ахнули тысячи зрителей; смолкли свирель и пектида;

В страхе упав на колени, все жрецы воскликнули громко:

"Чудо свершается, граждане! Вот она, матерь Киприда! "

Так ослепила своей олимпийской красой незнакомка…

Все обаяние девственных прелестей, всем чем от века

Жен украшала природа, иль смелая власть человека,

Все эта женщина образом дивным своим затмевала…

Я поняла Праксит'еля и горько тогда зарыдала!

Но не Киприда стояла в волнах, а мег'арянка Фринэ.

Меж изумленных граждан живописцы, ваятели были:

Всех их прельстила гетера… прельщает их и поныне;

Все в свою очередь эту гетеру безумно любили…

Многих она обманула, а многих обманет жестоко:

Темную душу не всякий увидит сквозь светлое око…

С этого самого утра Гнатена с ваятелем - розно…

Может быть, он и раскаялся, только раскаялся поздно…

Что же сказть мне еще? Изваянье богини Киферы

Кончил давно Праксит'ель, и давно повторяет Эллада

Имя ваятеля с именем мне ненавистной гетеры;

Но - да хранят меня боги! - теперь я спокойна, я рада…

Рада свободе…

Взгляни: потемнели высокие горы…

Тихо, в венцах многозвездных, проносятся ныне Оры…

Ночь и природе заветное слово шепнула:

"Спите! "

… О, если бы ревность… твоя, чужеземец, заснула.

Видение

Семь веков с половиной и три года минуло грозному Риму:

Месяц Януса встречает вешнею ночью восьмыя календы;

Кесарь Август - уж третье лето - избр'анный владыка народа…

Полун'очь, а сады Мецената, как и в полдень, горят изумрудом

От лампад и от светочей: верно, сам кесарь в гостях у любимца?..

Он и есть, - кесарь Август, и любимица Юлия с ним, и все думцы,

Все придворные с ним - от отцов, от сенаторов - даже до мима,

Не считая певцов и художников. Вот и сенатор Агриппа,

И Пилад - пантомим, И Гораций с Овидием, вот и Амулий,

Живописец, погребший всю жизнь в тайниках "золотого чертога";

Вот Витрувий маститый, тот зодчий, что "вечному городу" высек

Саркофаг из порфира и мрамора… Вот безыменный ваятель,

Родом - эллин, виновник всего торжества… Но, хоть безыменный,

Память вечную п'ередал всем веками и народам

Изваяньем Зевса - Электора… Чудную статую эту

Заказал Меценат и, в подарот Октавию-Августу, морем

Переслал ее я ваятеля с нею он в Рим из Коринфа…

На престоле из кости слоновой воссел Олимпиец, величье и копье золотое в деснице он держит, а в шуйце - перуны;

Чистый мрамор тела отеняют венцом белокудрые кудри;

У подножия бога орел опускает широкие крылья.

Окрест ложа двойного, где Август и Юлия с ним возлегают,

Льются музыки тихие волны сквозь зелень кустов и деревьев;

Олеандры алеют по купам лилей и жасминов,

И о камни гранятся в жемч'уг и в алмазы струи водометов.

Увенчала Октавию Юлия пл'ющем шафранным,

Улыбаяся, жжет ему очи кипучею лавою взоров -

И невольно склонился к ней кесарь венчанной главою на перси;

Эти чуткие перси, как в бурю две первые пенные волны…

И ревниво глядит на красавицу сквозь олеандры Овидий…

Впрочем, вряд ли бы кесарь и тысячи взоров сторожких приметил:

Смотрит он не очами - душой просветленной и зрением сердца

Он на статую смотрит и смотрит на южное звездное небо -

В забытье…

Сходят н'а землю, ближе и ближе, пресветлые боги:

И Меркурий, и Марс, и Венера, и сам громовержец Юпитер:

Вот он, вот!.. За себя посылает и утром и вечером -

Феба,

А с вечерней зари до денницы - Диану, а сам он, Юпитер,

Пополам разломил свой божественный луч и Диане и Фебу…

Отчего же так быстро стремится Юпитер к зениту?

Отчего он и больше и ярче, и сноп из лучей своих вяжет,

Словно на небе след за собой заметает метлой серебристой?

Поднялся он над самою статуей… Полно, Юпитер ли это?..

Нет: не он, а иная звезда загорелась на небе восточном,

Загорелась - и дикую, чуждую местность собой осветила.

Сельский выгон в песчаной пустыне; все стадо припало на землю,

И в испуге глядят пастухи на полночное небо, а небо

Темно-синий свой полог разверзло потоками яркого света -

И лучами, как лирными струнами, вторит торжественной песне;

Воспевают крылатые, светлые, чистые образы: "Слава

В вышних богу! "

А в ближнем селеньи, в хлеву, вынимает

Из яслей

Мать младенца… Возносил горе его… Вдруг!..

Покачнулась

И содр'огнулась статую Зевса; восстала, колеблясь, с престола,

Уронила копье и перуны и грянулась навзничь о землю -

Только брызнули всюду осколки, - и в ужасе вскрикнул сам кесарь

И - очнулся…

Виденье исчезло: все те же сады Мецената;

Та же муз'ыка, те же водометы, лампады, цветы и деревья;

Та же Юлия с той же улыбкой и пламенным взором,

И сидит нерушим на престоле Зевес-громовержец…

О боги!

Милосерды вы к набожным кесарям - даже и в грезах полночных.

(1860)

МУЗА

(Гр. Ф. Н. Толстому)

Видел однажды я музу: она, над художником юным

Нежно склонившись, венчала счастливца и миртом и лавром.

В жарком лобзаньи устами к устам молодым припадала.

Перси лилейные крепко к высокой груди прижимала…

Видел я ласки пермесской богини другому -

Видел - и прочь от счастливой четы отошел я ревниво.

Видел в другой раз я музу; в объятья маститого старца

Пала она в целомудренно-страстном порыве,

В вещие очи любимца смотрелась она ненаглядно,

Кудри седые безмолвно кропила слезами,

Руки, из праха создавшие дива искусства, лобзала…

Видел я ласки пермесской богини другому -

Видел - и пал перед ней на колена в восторге.

(1856)

ГАЛАТЕЯ

Белою глыбою мрамора, высей прибрежных отброском

Страстно пленился ваятель на рынке паросском;

Стал перед ней - вдохновенный, дрожа и горя…

Феб утомленный закинул свой щит златокованный за море,

И разливалась на мраморе

Вешним румянцем заря…

Видел ваятель, как чистые кр'упинки камня смягчались,

В нежное тело и в алую кровь превращались,

Как округлялися формы - волна за волной,

Как, словно воск, растопилася мрамора масса послушная

И облеклася, бездушная,

В образ жены молодой.

"Душу ей, душу живую! - воскликнул ваятель в восторге: -

Душу вложи ей, Зевес! "

Изумились на торге

Граждане - старцы, и мужи, и жены, и все,