Кальман Миксат - Том 3. Осада Бестерце. Зонт Святого Петра
Шествие замыкала провиантская телега, где громоздились мешки картофеля, большущий бочонок водки и груда свежеиспеченных булок. На вершине пирамиды из мешков с картошкой дремал, лежа на спине, Станислав Пружинский. У бортов телеги было подвешено по огромному куску свиного сала. Как на грех, колеса телеги то и дело задевали сало, прорезав настоящие колеи в почтенной закуске, и всю дорогу целая свора собак с яростным лаем сопровождала аппетитную телегу.
Процессия все же двигалась в полном порядке, величаво извиваясь по будетинской дороге. Солнечные зайчики то весело плясали на наконечниках копий и пик, то перепрыгивали на стволы ружей и пистолей. Озорной ветер теребил пышные султаны киверов, а пшеница вдоль дороги под его порывами вдруг испуганно бросилась бежать вдаль, и сосновый бор все время, пока войско шло через него, казалось, шептал:
— Берегись, Бестерце! Беда грозит тебе, Бестерце!
И стонала земля под копытами коней, под колесами пушек…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВЕСЕЛЫЕ РОДСТВЕННИЧКИ
Много-много лет тому назад в городе Жолна, базарная площадь которого украшена аркадой, жил торговец скобяными товарами Трновский. Было у него три сына: Петер, Дёрдь и Гашпар. Умирая, отец призвал к своему смертному одру подросших сыновей и приказал каждому выбрать себе занятие.
Старший из сыновей, Петер, так отвечал отцу:
— Я займусь пчелами. Замечательно трудолюбивые создания — пчелки, они и себя и меня прокормят.
И стал Петер торговать воском и медом. По всей Северной Венгрии скупал он соты и мед: пчелы целого края были его рабынями.
Средний сын, Дёрдь, рассудил иначе:
— Я буду врачом, отец. Моя стихия — люди. Пчелы богаты только медом. Хотя, конечно, и его можно обращать в деньги. По у людей в чулке звонкие талеры уже лежат готовенькими. Вот за ними-то я и начну охоту. Когда человек болен, он деньги ни во что не ставит. А рано или поздно на каждого человека приходит хворь.
И его выбор одобрил кивком головы старый Трновский.
— Ну что ж, хорошо, изучай медицину!
У третьего сына, Гашпара, тоже была своя точка зрения, отличная от взглядов старших братьев:
— Из всех живых существ на земле, дорогой отец, самое большое уважение заслуживает овца: она и мясо дает, и шерсть, и молоко. Истрать на нее грош, она отплатит тебе форинтом. Словом, займусь-ка я овцеводством.
Старый Трновский оставил каждому сыну по три тысячи форинтов и, умирая, сказал:
— Одобряю ваши замыслы, выполняйте их! А я буду присматривать за вами сверху, с небес.
Присматривал он или нет, про то мне неизвестно, но если действительно смотрел, то мог увидеть, что два его сына, старший, торговавший медом и воском (или, как говорят словаки, «вощиной»), и младший, который избрал предметом своей деятельности овцу, — разбогатели.
В те времена, когда общинные луга еще не были поделены, легко было разбогатеть скотоводу. Беднота в словацких городах и селах овец не держала. Иной, может, и завел бы, да из-за нескольких штук пастуха нанимать не было смысла. Зато тот, у кого было много овец, мог беспрепятственно пасти их на общественных выгонах. Так что целый город кормил овец Гашпара Трновского, а овцы — одного своего хозяина.
Что до пчел, то они по природе своей социалисты. Они не признают ни частной собственности на землю, ни поземельных книг. Всякий цветок, где бы и на чьей бы земле ни рос — далеко в поле или у дороги, в саду священника или на окне барышень Виторис, — принадлежит им. Попробуй помешать им наслаждаться нектаром, жестоко поплатишься: пчелка пырнет тебя своим жалом — и жаловаться некому!
Через некоторое время оба брата пооперились и, удачно вложив свои капиталы, стали самыми богатыми и почтенными гражданами Жолны. При этом они люто ненавидели один другого; не было такого грязного ругательства (по крайней мере в словаре, выпущенном «Матицей» *), которым они не наградили бы друг друга. Однако, несмотря на взаимную ненависть, оба были ярыми поборниками панславизма и регулярно посещали собрания его приверженцев в Туроц-Сент-Мартоне. Одно из таких собраний в прошлом году созвал граф Иштван Понграц Недецкий: на базарную площадь города, где под открытым небом шел митинг, он прикатил на ломовой телеге, запряженной четверкой лошадей, и приказал своим слугам сбросить с телеги двадцать штук собак. (К шее и хвосту каждого пса были привязаны погремушки.) Собаки разбежались по толпе словаков, собравшихся послушать своих ораторов (как раз выступал Хурбан-младший), и подняли такой лай и шум, какого, по словам свидетелей, еще никому не доводилось слышать.
Но прошу прощения у читателей за это отступление, поскольку я вовсе не собирался рассказывать ни о «культурной миссии» графа Понграца (как он называл свою злую шутку), ни о том, что речи Хурбана-младшего и остальных ораторов заглушал лай собак. (Что ж, у кого глотка крепче, за тем и слово!)
Ведь я-то собрался описать вражду двух братьев, а она проявлялась во всем: если на выборах депутатов в парламент один из них поддерживал партию Ференца Деака, другой обязательно голосовал за приверженцев Тисы *. Если один собирался приобрести луг или дом, а другой узнавал об этом, он немедленно являлся к хозяину и предлагал ему сумму, значительно превышавшую запрос, чтобы только перехватить покупку из-под носа у своего родного брата.
Петер, торговец воском, остался до конца жизни холостяком, объясняя это так:
— Что я, дурак, — своим горбом добро наживать, чтобы «она» им улицы мела? (Петер имел в виду шелковые юбки.)
Гашпар тоже не считал себя дураком, тем не менее женат был трижды.
— Жена ведь хоть что-нибудь да принесет в хозяйство! — рассуждал он.
Хотя Гашпар схоронил двух жен, крестить ему пришлось только один раз, что тоже неплохо, так как крестины — удовольствие дорогое. От первой жены, Жужанны Петраш, у него остался сын, которому отец решил дать благородное воспитание и послал учиться в город Шелмецбаня.
Что до среднего брата, Дёрдя, то он-то как раз и оказался в дураках. Дёрдь изучил свою медицину, но учение поглотило те три тысячи форинтов, которые он получил в наследство от отца: все они ушли на книги и на плату за обучение. Не повезло ему и после окончания университета: лечение жителей в Жолне — дело неблагодарное. И впрямь странная это была идея — стать врачом, да еще в Жолне, где такой здоровый горный воздух! Откуда там и взяться-то больным? А кроме того, словаки — народ добродушный, смирный, и если уж пришла смерть, не спорят с ней, не кричат: «Не хочу умирать, жить хочу, буду пить это лекарство, другое лекарство!» Они не посылают ни за врачом, ни в аптеку, а сразу покоряются и, сказав: «Pod', smrt!» («Иди, смерть!») — навеки закрывают глаза. А если кто и вздумает потягаться со смертью, все равно не к врачу поедет, а к раецкому источнику, где ему поставят несколько банок, чтобы удержать на земле его бренное тело.
Вот какие печальные, весьма печальные условия для врачебной деятельности были в Жолне! Крестьянин старается как можно меньше болеть, а если заболеет, то не лечится, а если и лечится, то не платит, поскольку денег у него нет. Что до господ, то они, хотя и болеют, даже у врачей лечатся, а иногда и деньги имеют, но платить тоже не платят, а вместо гонорара предлагают доктору:
— Отныне, мой друг, будем на «ты».
Таким образом, доктор Трновский благодаря врачебной практике приобрел в течение своей жизни очень много друзей, с которыми был на «ты», но умер в такой бедности, что его имущества едва хватило на похороны. После себя он оставил лишь поношенное платье, кое-какую ветхую мебель, врачебные инструменты и одиннадцатилетнюю дочь — Аполлонию.
Это была прелестная девочка с благородным овальным личиком и выражением какой-то безграничной, трогательной печали в сияющих голубых глазах, осененных длинными ресницами. А что за волосы были у девочки! Цвета пшеничных колосьев, они венком обрамляли ее головку. Знаменитый художник, случайно забредший в Жолну, увидев девочку, решил, что дева Мария, заступница наша, в детстве должна была выглядеть именно так, и написал с Аполлонии портрет богородицы. Портрет этот, хранящийся ныне в одной из наших национальных картинных галерей, так и был назван: «Богородица в детстве», и его усердно хвалили в свое время газеты.
В день смерти бедняги-доктора жолненский бургомистр господин Миклош Блази встретил на улице Гашпара Трновского и, беседуя о безвременной кончине его брата, сумел так разжалобить скотопромышленника, что тот вызвался взять к себе на воспитание маленькую Аполлонию и стать ее опекуном. Весь город тотчас же принялся хвалить поступок Гашпара: «Вот видите, скряга скрягой, а все же и у него есть сердце».
Прослышав о случившемся, Петер Трновский рассвирепел и, не теряя ни минуты, примчался в городскую думу, где заявил, что опеку над сироткой-племянницей, нескольку у него своих детей нет, берет на себя он, а у его негодяя-брата бедное дитя все равно погибнет и т. д. Господин Блази успокоил его:
