Сельма Лагерлёф - Предание о старом поместье
— О нет, он ни чуточки не опасен, — ответила Ингрид. — Да он и не совсем сумасшедший, он может продавать и покупать. Просто он сильно напуган.
Труднее всего было девушке рассказывать о словах, которые она услышала из уст приемной матери. Но хотя голос ее и задрожал от слез, она решила, что будет говорить обо всем без утайки.
Юнгфру Става приблизилась к ней, сдвинула с ее лба платок и заглянула ей в глаза. После этого она легонько потрепала девушку по щеке.
— Это можете пропустить, мамзель, если вам угодно. Мне нет надобности знать про это.
— Ну а теперь пусть моя сестра и мамзель Ингрид простят меня, — сказала она чуть погодя. — Мне пора нести кофе ее милости. Я скоро вернусь и тогда послушаю, что было дальше.
Когда же она возвратилась, то сообщила, что рассказала госпоже советнице о молодой девушке, которую живой положили в могилу. И ее госпожа пожелала увидеть эту девушку.
Их провели по лестнице в верхние покои и ввели в маленькую гостиную ее милости советницы.
Матушка Анна Стина до того оробела, что застыла на пороге этой богато убранной комнаты, но Ингрид ничуть не смутилась. Она подошла прямо к старой госпоже и взяла ее за руку. Она могла бы робеть перед другими, куда менее знатными господами, но здесь, в этом доме, она не испытывала робости. Она ощущала лишь бесконечное счастье, оттого что попала сюда.
— Так это и есть дружочек, которого хотели живьем закопать в могилу? — сказала советница, приветливо кивая девушке. — Может быть, дружочек будет так добр и расскажет мне свою историю? Я, видишь ли, целыми днями сижу здесь одна и ни о чем не знаю.
Ингрид снова начала свой рассказ. Но вскоре ее прервали. Ее милость поступила точно так же, как юнгфру Става. Она поднялась, подошла к Ингрид, сдвинула платок с ее лба и заглянула ей в глаза.
«Да, да, — произнесла про себя ее милость. — Я могу понять, отчего он повиновался этим глазам».
Впервые в жизни Ингрид удостоилась похвалы за свою храбрость. По мнению советницы, она оказалась храброй девушкой, если не побоялась довериться сумасшедшему.
Нет, она, конечно, боялась его, возразила Ингрид, но еще больше боялась она того, что люди застанут ее в таком виде. И к тому же он вовсе не опасен, он почти в здравом уме, и он такой добрый.
Ее милость спросила, как зовут этого человека, но этого Ингрид не знала. Она слышала лишь его прозвище — Козел. Ее милость продолжала выспрашивать, как он ведет себя, когда появляется с товаром. Не насмехаются ли над ним и не кажется ли Ингрид, что он, этот Козел, выглядит ужасно? Было немного странно слышать, как ее милость произносит это слово — Козел. Она выговаривала его с бесконечной горечью и между тем повторяла снова и снова.
Нет, Ингрид он не показался ужасным. И сама она никогда не насмехается над несчастными.
По мере того как Ингрид говорила, ее милость становилась все приветливее.
— Наш дружочек и впрямь умеет ладить с помешанными, — сказала она. — Это великий дар. Большинство людей боится этих несчастных.
Дослушав рассказ Ингрид, советница некоторое время сидела в раздумье.
— Поскольку у тебя, дружочек, нет никакого другого дома, то я предлагаю тебе остаться у меня. Я, старуха, живу одна, и ты составишь мне компанию. А я позабочусь о том, чтобы у тебя было все необходимое. Ну как, рада ты моему приглашению, дружочек? В свое время, — продолжала ее милость, — мы уведомим твоих родителей, что ты жива, но на первых порах пусть все останется, как есть. Пока ты окончательно не успокоишься, дружочек мой. Ты будешь называть меня тетушкой. А мне как называть тебя, дружочек?
— Ингрид, Ингрид Берг.
— Ингрид, — раздумчиво произнесла ее милость. — Я предпочла бы называть тебя другим именем. Как только ты вошла сюда и я увидела твои глаза-звезды, я подумала, что тебя следовало бы называть Миньоной.
Девушка поняла, что здесь она обретет настоящий дом, и это послужило для нее подтверждением, что она попала сюда каким-то сверхъестественным образом. И она шепнула слово благодарности своему невидимому покровителю, а потом стала благодарить советницу, юнгфру Ставу и матушку Анну Стину.
* * *Ингрид лежит в кровати с балдахином, нежится на перине в полтора локтя толщиной, застланной простыней с кружевным подзором, укрывается атласным одеялом, расшитым шведскими коронами и французскими лилиями.
Кровать до того широкая, что на ней можно лежать хоть вдоль, хоть поперек, и настолько высокая, что приходится всходить на нее по двум ступенькам. Высоко под самым потолком сидит купидон и опускает вниз пестрый полог, а на столбиках кровати сидят другие купидоны, которые подхватывают полог, собирая его в сборки.
В той же комнате, где стоит кровать, есть еще и старинный комод на гнутых ножках, инкрустированный лимонным деревом, и оттуда Ингрид может вынимать сколько угодно белоснежного надушенного белья. Имеется тут и шкаф, полный красивых, цветастых шелковых и муслиновых платьев, которые только и ждут, когда Ингрид угодно будет надеть какое-нибудь из них.
Просыпаясь по утрам, она видит около кровати поднос с утренним кофе, сервированном на серебре и старинном ост-индском фарфоре. И каждое утро погружает она свои белые зубки в мягкий пшеничный хлеб и вкуснейшие миндальные пирожные. Каждый день наряжается она в легкое муслиновое платье и повязывает шею косынкой из тончайшего батиста. Волосы у нее подняты кверху, но щеки и лоб обрамляют мелко завитые локоны.
В простенке между окнами висит узкое зеркало в широкой раме. Она может смотреться в него и, кивая своему отражению, спрашивать:
— Неужто это и вправду ты? Как ты сюда попала?
Днем, когда Ингрид покидает комнату с кроватью под балдахином, она обычно сидит в богато убранной гостиной и вышивает гладью или разрисовывает шелк, а когда устает от работы, то берет гитару и напевает песенки или беседует с советницей, которая обучает ее французскому и с удовольствием занимается ее воспитанием, намереваясь сделать из нее благородную барышню.
И все-таки ее новое обиталище очень похоже на заколдованный замок. Ей трудно об этом забыть. Так ей показалось с первой минуты, и она до сих пор не может отделаться от этого впечатления. Никто сюда не приезжает, и никто не уезжает отсюда. В огромном доме жилыми остаются лишь две-три комнаты, другие же комнаты необитаемы. Никто не выходит гулять в сад, никто за ним не ухаживает. В усадьбе есть только один батрак да еще старый дед, который колет дрова. А под началом юнгфру Ставы работают только две служанки, которые помогают ей на кухне и на скотном дворе.
Но на стол всегда подается изысканная еда, а ее милость и Ингрид всегда прибраны и одеты, как знатные, благородные дамы.
Но если даже ничто другое и не расцветало в этом старом поместье, то почва для мечтаний здесь была самая благодатная. Если никто другой здесь не ухаживал за растениями, то Ингрид заботливо пестовала розы своих мечтаний. Они расцветали пышным цветом, как только она оставалась одна. И ей начинало казаться, что эти красные розы мечтаний балдахином раскинулись у нее над головой.
Вокруг острова, где деревья склонялись к воде и тянулись длинными ветвями к прибрежному тростнику и где буйно росли кустарники и травы, была тропа, по которой Ингрид имела обыкновение гулять. И странно ей было видеть тут деревья с вырезанными на стволах инициалами, видеть старые скамьи, уголки для отдыха и несколько покосившихся беседок, прогнивших настолько, что в них страшно было ступить ногой. Подумать только, когда-то здесь были люди, и кипела жизнь — с ухаживаниями, любовными свиданиями! Выходит, не всегда это был заколдованный замок. Здесь, в дальнем конце острова, чары обретали особую силу. Здесь являлось ей лицо, озаренное улыбкой. Здесь могла она благодарить его, студента, за то, что он привел ее сюда, где она чувствует себя такой счастливой, где ее любят и помогают забыть, как жестоки были к ней другие люди.
Если бы не его старания, она никогда не попала бы сюда. Это было бы невозможно, решительно невозможно. Она была убеждена, что все дело в нем. Никогда прежде не было у нее таких нелепых мыслей. Она всегда думала о нем, но до сего времени у нее никогда не было ощущения, что он где-то близко, что он оберегает ее. Одна лишь мысль не давала ей покоя: когда же он сам наконец появится, ведь должен же он прийти сюда? Не может быть, чтобы он не появился здесь. В этих аллеях оставил он часть своей души.
* * *Минуло лето, и наступила осень. Приближалось Рождество.
— Мамзель Ингрид! — сказала ей однажды юнгфру Става с каким-то таинственным видом. — Я полагаю, мамзель Ингрид следует знать, что молодой господин, владелец этого поместья, приезжает домой на Рождество. По крайней мере обычно он всегда приезжал, — добавила она со вздохом.
— А ведь ее милость никогда не упоминала о том, что у нее сын! — воскликнула Ингрид.
