Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь
— Будет вовремя.
— Ну, так с Богом!
— С Богом.
Романюк дернул поводья, но малая пузатая сивка не обратила на это обстоятельство никакого внимания. Хозяин погрузился в свои мысли: удивительно все-таки, что мельник из многих выбрал его сына.
Он обернулся и посмотрел на жену. Из толстых платков, которые плотно окутывали ее голову, выглядывали только глаза и нос.
— Мельник берет нашего Никиту, — сказал он.
Женщина вздохнула.
— Боже, Боже мой!..
И непонятно было, радуется она или огорчается, хотя Романюк никогда и не интересовался этим, потому что у нее всегда был такой плаксивый голос.
Доволен был и Прокоп. Он очень не любил перемен и беспокойств. Сейчас вопрос был решен, по крайней мере, ему так казалось, пока не наступил вечер назначенного дня.
В тот день поздним вечером Прокоп, как обычно, пошел закрывать мельницу. Он все еще ждал работника. Домашние даже не догадывались, почему он такой злой: мельник никому ничего не рассказывал. Внутри все у него кипело: понятно же объяснил, что нужно прийти в пятницу! Казика уже не было. А завтра навалится столько работы, что хоть об стенку головой!
— Ну, подожди, паршивый щенок, — тихо ворчал он, покручивая бороду.
И клялся себе, что не возьмет его, даже если тот придет с самого утра: суббота — не пятница. Лучше первого встречного с дороги, хоть вора, только не Никиту.
Но и в субботу Никита не появился. Пришлось взять на помощь одного из мужиков, который привез зерно на мельницу.
На следующий день, в воскресенье, мельница не работала. Прокоп, помолившись, хотя злость жабой душила его изнутри, вышел из дому и сел на лавочку. За его долгую жизнь еще не случалось, чтобы кто-нибудь с ним так поступал. Он же хотел парню добро сделать, а тот не появился. Конечно, нашел работу в Ошмянах и поэтому не приехал, но и это его не оправдывает.
— Они еще пожалеют эти Романюки, — ворчал мельник, потягивая трубку.
Ярко светило солнце. День был теплый и тихий. Над прудами носились птицы, охотясь за насекомыми. Вдруг с дороги раздался непривычный шум. Старый мельник заслонил глаза рукой от солнца. На дороге показался мотоцикл.
— И в святой день туда же, — сплюнул мельник. — Бога не боятся.
Он знал, о ком говорил. Вся округа уже с весны знала, что это сын хозяина фабрики из Людвикова, молодой Чинский. Учился за границей на инженера, а сейчас отдыхать к родителям приехал. Говорили, что он после отца примет фабрику, но у него в голове был только мотоцикл, эта дьявольская машина, чтобы людям по ночам не давать спать и лошадей на дорогах пугать.
С неприязнью смотрел старый мельник на облако пыли, стелющееся над дорогой. Глядя в ту сторону, он увидел человека, который направлялся к мельнице. Человек шел свободно, ровным шагом. За плечами на палке висел узелок. Сначала Прокопу показалось, что это Никитка, и кровь прилила к лицу. Но когда идущий приблизился, оказалось, что это уже немолодой человек с черной седеющей бородой.
Он подошел, поклонился и, поздоровавшись, спросил:
— Позволишь присесть и воды напиться? Жаркий день, хочется пить.
Мельник окинул его внимательным взглядом, подвинулся, освобождая возле себя место на лавке, и утвердительно кивнул головой:
— Присесть каждому можно. И воды, слава Богу, у нас хватает. Вон там, в сенях стоит, — показал мельник за спину.
Странник показался ему симпатичным. У него было грустное лицо, но Прокоп сам слишком много пережил, чтобы любить веселые лица. А у этого и глаза были добрые. От каждого странника что-нибудь интересное можно узнать, и этот, видимо, идет издалека: речь у него другая.
— Откуда Бог послал? — спросил Прокоп, когда незнакомец возвратился и сел, вытирая тыльной стороной ладони капли воды, осевшие на бороде и усах.
— Издалека. А сейчас из-под Гродно иду работу искать.
— И от Гродна работы не нашел?
— Ну, да. Месяц работал у кузнеца в Мицкунах, работа закончилась и я пошел дальше.
— В Мицкунах?
— Да.
— Я знаю того кузнеца. Не Воловик он?
— Воловик, Юзеф. С одним глазом.
— Правильно. Искра ему выжгла. Так, значит, ты сам кузнец?
Незнакомец усмехнулся:
— И кузнец, и не кузнец. Всякую работу знаю…
— Как это так?
— А вот так. Уже двенадцать лет по свету хожу и научился многому.
Старый мельник глянул на него из-под кустистых бровей.
— И мельничным делом тоже занимался?
— Нет, не приходилось. Но я скажу правду пану. Ночевал я в Поберезье у каких-то Романюков. Хорошие люди. И там я услышал, что их сына попросили у тебя работать, но он в Ошмянах работу в артели нашел и возвращаться не хочет.
Прокоп нахмурился.
— Так это Романюки тебя прислали?
— Что ты, нет. Когда я услышал, то подумал: воспользуюсь. Зайти и спросить не грех. Захочешь — возьмешь меня, не захочешь — не возьмешь.
Прокоп пожал плечами.
— Как же я могу взять тебя, пустить в дом чужого человека?
— Я и не напрашиваюсь.
— И правильно делаешь. Ни я, никто тебя тут не знает, сам понимаешь. Может, ты и хороший человек, без злых задумок, а, может, и плохой. Даже твоей фамилии не знаю и откуда ты родом.
— Фамилия моя Антоний Косиба, а родом я из Калиша.
— Кто знает, где этот Калиш.
— Далеко, конечно.
— Свет большой, — вздохнул Прокоп, — и люди разные.
Воцарилось молчание, а спустя какое-то время, мельник спросил:
— А что же ты ходишь и места себе нигде не согреешь? И дома у тебя нет?
— Нет.
— И бабы своей?
— Нет.
— А почему?
— Не знаю. От баб ничего хорошего не дождешься.
— Что правда, то правда, — согласился Прокоп, — от них только соблазн и заботы. Но жениться нужно всегда. Это закон Божий.
И подумал старый Прокоп, что для него этот закон оказался жестоким. Правда, родила ему жена трех сыновей и дочку, но не на радость, а только на горе.
Его мысли прервал незнакомец.
— Правда твоя, ты не знаешь меня, но я у людей работал. У меня и свидетельства есть, можешь прочитать.
— И читать не буду. От этого никакого толку.
— Документы у меня тоже в порядке. Если бы вором был, то не работу искал бы, а что бы украсть, да и в тюрьме давно бы сидел, а я уже двенадцать лет хожу. Был бы вором, негде мне было бы и спрятаться, потому что нет у меня никого близкого на всем белом свете.
— А почему нет?
— А у тебя есть? — спросил странник.
Мельника это рассердило.
— Как это? У меня семья.
— Но если бы, не дай Бог, они вымерли, то нашел бы близких? Нашел бы доброжелательных, сердечных, которые помогли бы тебе в беде?..
Незнакомец говорил как бы с горечью и смотрел прямо в глаза Прокопу.
— Ни у кого нет близких, — заключил он, а мельник ничего не ответил.
Первый раз в жизни ему подали такую мысль, и она показалась ему правдивой. Еще дружелюбнее рассматривал он этого человека.
— Что там люди обо мне говорят или думают, — сказал мельник, — мне все равно. Наверное, и тебе баек наговорили. Но я сам знаю, как надо жить. Ни зла, ни беды никому не желаю. Кто придет ко мне, голодным не останется! Клянусь Богом! Так и тебе скажу, хлеба у меня хватит и для тебя. Определенно и то, что и в канаве ночевать я тебе не позволю. Угол найдется, но работы у меня для тебя нет. Я тебе скажу так ты показался неглупым человеком, а, может, и порядочным. Но мне нужен здоровый, сильный и молодой работник, а у тебя уж годы не те…
После этих слов незнакомец молча встал. В нескольких шагах от дома лежал в траве мельничный камень, треснувший наполовину. Наклонившись над ним, подложил ладони под одну половину, расставил ноги, уперся и поднял его. Подержал так с минуту, молча глядя на мельника, после чего бросил, аж земля загудела.
Прокоп медленно набивал свою трубку. Незнакомец сел рядом, и вынул из кармана папиросу и закурил.
— Вот и полдень наступил.
— Да, — подтвердил незнакомец, взглянув на солнце.
— Пора обедать. Что же эти бабы в святой день порядка не придерживаются?
Бабы, однако, придерживались, потому что как раз в этот момент раздался тоненький голосок девочки.
— Дедушка! Обед!
— Пойдем, поешь с нами, что Бог дал, — пригласил Прокоп, вставая.
— Да вознаградит тебя Бог, — ответил незнакомец и пошел за ним.
Из сеней входили направо через высокий порог в комнаты, а налево еще через более высокий — в большую кухню, которая служила одновременно столовой и в которой жизнь продолжалась целый день. Почти четвертую часть ее занимала большая печь, выбеленная известью. Она дышала жаром. Внутри, булькая и наполняя воздух запахом вкусной еды, чернели потрескавшиеся чугунки. На печи и на пристроенных лежанках, где зимой спали старики и дети, сейчас лежало какое-то старье.
Обшитые досками стены украшали сотни цветных иллюстраций. В углу висела золотистая икона, убранная разноцветными бумажками, а перед ней горела маленькая масляная лампада, висящая на медных цепях.
