Чарльз Диккенс - Большие надежды (без указания переводчика)
— А вотъ и кобыла бѣжитъ! сказалъ Джо. — Слышь, какъ звенятъ ея копыта, словно колокольчики.
И дѣйствительно, пріятно было слышать дружные удары подковъ о твердую, замерзшую землю. Мы вытащили стулъ, чтобъ пособить мистрисъ Джо выйти изъ экипажа; развели огонь, чтобъ онъ весело свѣтилъ въ окно и окинули взглядомъ всю кухню, чтобъ убѣдиться, что все въ порядкѣ и на мѣстѣ. Мы были готовы ихъ встрѣтить, когда они подъѣхали, закутанные до ушей. Мистрисъ Джо скоро сошла на твердую землю; Пёмбельчукъ уже возился вокругъ своей кобылы, накрывъ ее попоною; и мы всѣ вошли въ кухню, внося съ собою столько холоду, что, казалось, самый огонь остылъ.
— Ну, сказала мистрисъ Джо, торопливо раскутываясь и скинувъ съ головы шляпку, такъ-что она болталась у ней за спиной, держась на завязкахъ. — Если этотъ мальчикъ не будетъ благодаренъ сегодня, то онъ никогда не будетъ благодаренъ.
Я старался принять выраженіе полнѣйшей благодарности на столько, на сколько можетъ успѣть въ этомъ мальчикъ, рѣшительно-незнающій, за что ему быть благодарнымъ.
— Чтобъ его только не избаловали тамъ, сказала моя сестра:- я, право, боюсь этого.
— Она не изъ таковскихъ, сударыня, сказалъ мистеръ Пёмбельчукъ. — Она знаетъ, какъ съ этимъ народцемъ обращаться.
«Она?» и я взглянулъ на Джо, сопровождая это слово движеніемъ губъ и бровей. «Она?» и Джо взглянулъ на меня, выказывая свое изумленіе движеніемъ губъ и бровей.
Но сестра мои напала на него врасплохъ; онъ потеръ рукою носъ и взглянулъ на нее съ обычнымъ въ подобныхъ случаяхъ миролюбивымъ выраженіемъ.
— Ну, чего? сказала она, огрызаясь. — Чего ротъ-то разинулъ? Али домъ горитъ?
— Я слышалъ, какая-то особа, учтиво намекнулъ Джо: — сказала: она.
— Извѣстно она, сказала моя сестра: — ты только развѣ скажешь про миссъ Гавишамъ — онъ, да и ты врядъ-ли скажешь.
— Миссъ Гавишамъ, что живетъ тамъ, въ городѣ? спросилъ Джо.
— А развѣ есть какая-нибудь миссъ Гавишамъ не въ городѣ? отвѣтила моя сестра. — Она желаетъ, чтобъ этотъ мальчикъ, приходилъ ее забавлять, что онъ и будетъ дѣлать, прибавила она, качая головой, какъ-бы желая поощрить меня въ предстоящей мнѣ дѣятельности. — Или я съ нимъ расправлюсь.
Я слыхалъ о миссъ Гавишамъ, что жила въ городѣ — кто не слыхалъ о ней въ нашемъ краю? — она была богатая и чрезвычайно-угрюмая дама; жила въ большомъ и страшномъ домѣ, заключенномъ со всѣхъ сторонъ, для предостереженія отъ воровъ, и вообще вела совершенно-отшельническую жизнь.
— Однако, сказалъ Джо, совершенно-озадаченный:- однако, откуда же она знаетъ Пипа?
— Олухъ! закричала моя сестра. — Кто же тебѣ говоритъ, что она его знаетъ?
— Какая-то особа, учтиво замѣтилъ Джо: — только-что сказала, что она хочетъ, чтобъ онъ ходилъ ее забавлять.
— А не могла она спросить дядю Пёмбельчука: не знаетъ ли онъ мальчика, который бы приходилъ ее забавлять — а? И не могло развѣ случиться, что дядя Пёмбельчукъ нанимаетъ у ней квартиру, и что онъ въ ней ходитъ вносить деньги — я не говорю въ каждую треть, потому-что тебѣ этого не понять — а такъ, отъ времени до времени? И не могла она спросить у дяди Пёмбельчука, нѣтъ ли у него знакомаго мальчика? И не могъ развѣ дядя Пёмбельчукъ, который постоянно о насъ печется, не могъ ля онъ замолвить слово объ этомъ мальчикѣ… что тутъ топчешься? (чего я, клянусь, и не думалъ дѣлать), и за которымъ я вѣкъ свой нянчилась, какъ каторжная?
— Хорошо сказано! воскликнулъ дядя Пёмбельчукъ:- ясно, сильно, выразительно, очень, очень-хорошо. Ну, теперь вы понимаете, въ чемъ дѣло, Джозефъ?
— Нѣтъ, Джозефъ, сказала моя сестра, между-тѣмъ, какъ Джо смиренно потиралъ себѣ рукою носъ, какъ-бы желая загладить свою вину:- вы еще не знаете въ чемъ дѣло, хотя, пожалуй, и думаете, что все знаете. Вы еще не знаете, что дядя Пёмбельчукъ, полагая, что этимъ мальчикъ можетъ себѣ сдѣлать дорогу въ свѣтъ, предложилъ взять его сегодня же вечеромъ въ своей одноколкѣ къ себѣ на ночь, и завтра же утромъ руками сдастъ его миссъ Гавишамъ. — Боже ты мой милостивый! сказала она, въ отчаніи бросая въ сторону свою шляпу:- я стою здѣсь и толкую съ этими скотами! Дядя Пёмбельчукъ напрасно дожидается, а кобыла его, чего добраго, прозябнетъ. А тутъ этотъ мальчишка весь, съ ногъ до головы, въ грязи и углѣ.
И, сказавъ это, она накинулась на меня, какъ коршунъ на ягненка, и чего-чего не пришлось мнѣ вытерпѣть! Меня совали головою подъ кранъ, а лицомъ въ корыто; меня и мылили, и шаровали пескомъ, и терли полотенцами — словомъ, истязали до безчувствія. Здѣсь не мѣшаетъ мимоходомъ замѣтить, что я испыталъ лучше всякаго другаго на свѣтѣ непріятное дѣйствіе вѣнчальнаго кольца, неблагосклонно гуляющаго по человѣческой физіономіи.
Когда кончились эти омовенія, меня облачили въ чистое бѣлье, жосткое, какъ власяница кающагося грѣшника, и затянули въ самое тѣсное платье, отъ котораго я всегда приходилъ въ трепетъ. Въ такомъ видѣ я былъ сданъ на руки мистеру Пёмбельчуку, который, между-тѣмъ, горѣлъ нетерпѣніемъ произнести давно-знакомую мнѣ рѣчь, и теперь, формально принявъ меня, разрѣшился словами:
— Мальчикъ, будь всегда благодаренъ твоимъ друзьямъ, особенно тѣмъ, кто вскормилъ тебя отъ руки.
— Прощай, Джо! Крикнулъ я.
— Господь съ тобою, Пипъ, старой дружище!
Никогда еще не раэставался я съ нимъ, и теперь, частью отъ волненія, частью отъ мыла, ѣвшаго мнѣ глаза, не видѣлъ даже звѣздъ, ярко-блестѣвшихъ на небѣ. Понемногу, одна за другою, стали онѣ выступать на небесномъ сводѣ; но и онѣ не проливали свѣта на загадочный вопросъ: «зачѣмъ ѣхалъ я къ миссъ Гавишамъ, и какъ мнѣ придется забавлять ее?»
VIII
Жилище мистера Пёмбельчука, на большой улицѣ рыночнаго города, имѣло видъ не то лабаза, не то мелочной лавочки, чего и слѣдовало ожидать отъ заведенія торговца зерномъ и сѣменами. Я былъ увѣренъ, что, имѣя столько ящичковъ въ своей лавкѣ, мистеръ Пёмбельчукъ долженъ былъ чувствовать себя очень-счастливымъ. Я вытянулъ нѣкоторые изъ этихъ ящиковъ, бывшіе мнѣ подъ ростъ, чтобъ посмотрѣть, что въ нихъ находится; при видѣ сѣмянъ и луковицъ, завернутыхъ въ сѣрую бумагу, мнѣ невольно пришло на мысль, съ какимъ нетерпѣніемъ онѣ должны дожидаться, бѣдняжки, того свѣтлаго дня, когда, вырвавшись изъ заточенія, онѣ выростутъ и зацвѣтутъ.
Я предавался подобнымъ размышленіямъ на слѣдующее утро, послѣ моего прибытія въ городъ. Наканунѣ меня сейчасъ же отправили спать въ мезонинъ, подъ откосомъ крыши; постель моя приходилась подъ самою крышею въ углу, такъ-что, по моему разсчету, между черепицею кровли и моимъ лбомъ было, не болѣе фута разстоянія. Въ то же утро я замѣтилъ необыкновенную связь между сѣменами и плисомъ. Мистеръ Пёмбельчукъ былъ одѣтъ въ дорощатый плисъ и сидѣлецъ его носилъ платье изъ той же матеріи; вообще, сѣмена какъ-то отдавали плисомъ, а плисъ сѣменами, такъ-что, въ-сущности трудно было рѣшить, что чѣмъ пахло. При этомъ случаѣ я замѣтилъ также, что мистеръ Пёмбельчукъ, повидимому, справлялъ дѣла свои, стоя у окна и глазѣя черезъ улицу на шорника; шорникъ, въ свою очередь, велъ торговлю, не спуская глазъ съ каретника, который подвигался въ дѣлахъ, засунувъ руки въ карманы и поглядывая на булочника, а тотъ, сложа руки, слѣдилъ за часовщикомъ. Часовщикъ, со стеклышкомъ въ глазу, пристально смотрѣлъ на свой столикъ, покрытый колесиками разобранныхъ часовъ и, казалось, одинъ на большой улицѣ дѣйствительно былъ занятъ своимъ дѣломъ, потому-то, вѣроятно, праздные мальчишки толпились у окна его.
Мистеръ Пёмбельчукъ и я позавтракали въ комнатѣ за лавочкой, а сидѣлецъ осушилъ свою кружку чаю и уничтожилъ огромный ломоть хлѣба съ масломъ, сидя на мѣшкѣ съ горохомъ въ передней комнатѣ. Общество мистера Пёмбельчуна показалось мнѣ самымъ скучнѣйшимъ въ мірѣ. Уже не говоря о томъ, что онъ раздѣлялъ вполнѣ мнѣніе моей сестры касательно приличной для меня пищи, которая, по ихнему, должна была имѣть повозможности постный характеръ, вѣроятно, для укрощенія моего характера; уже не говоря о томъ, что, вслѣдствіе подобнаго убѣжденія, онъ давалъ мнѣ какъ-можно-болѣе корокъ съ соразмѣрно-малымъ процентомъ масла, а молоко разбавлялъ такимъ количествомъ горячей воды, что гораздо-честнѣе было бы обойтись вовсе безъ него; оставя все это въ сторонѣ, всего обиднѣе было то, что весь разговоръ его ограничивался ариѳметикой. Когда я вошелъ въ комнату и пожелалъ ему добраго утра, онъ преважно произнесъ: «Семью-семь — мальчикъ?» Мнѣ было не до отвѣта, послѣ подобной встрѣчи въ чужомъ мѣстѣ, да еще на голодный желудокъ; не успѣлъ я проглотить куска, какъ любезный Пёмбельчукъ началъ безконечное сложеніе, которое продолжалось но все время завтрака: «Семь и четыре, и восемь, и шесть, и два, и десять» и такъ далѣе.
Отвѣтивъ на вопросъ, я едва успѣвалъ проглотить кусокъ или хлебнуть глотокъ, какъ уже являлся новый вопросъ; а онъ, междуттѣмъ, сидѣлъ-себѣ спокойно, не ломая головы и уплетая самымъ ненрилично-обжорливымъ образомъ жирную ветчину съ теплымъ хлѣбомъ.
