Чарльз Диккенс - Скряга Скрудж
Призрак остановился; но рука его была вытянута по другому направлению.
— Да ведь вот где дом, — заметил Скрудж, — зачем же вы меня маните дальше?
Неумолимый палец призрака не изменял своего положения. Скрудж поспешно побежал к окну своей конторы и заглянул внутрь: контора и осталась конторой, — только не его. И меблировка была другая, и в креслах сидел не он. Призрак всё указывал рукою куда-то…
Скрудж совсем потерял голову и перенесся со своим вожатым к какой-то железной решетке. Еще не переступая за нее, он оглянулся кругом… кладбище! Тут-то, вероятно, и лежит, под несколькими футами земли, тот несчастный, чье загадочное имя Скрудж сейчас же узнает. Ей-Богу, хорошенькое было место: кругом стены соседних домов: по земле дерн и сорные травы; могил — могил столько, так утучнили они землю, что тошно становится… Славное местечко!…
Дух показал на одну могилу — Скрудж подошел к ней и прочел:
«Эвэнезер Скрудж».
— Так это я себя-то видел на смертной кровати? — крикнул Скрудж, упав на колени.
Дух указал пальцем на него и на могилу, потом — на могилу и на него.
— Нет, дух, нет-нет-нет!
Палец духа будто застыл в одном и том же положении.
— Дух! — вскрикнул Скрудж, вцепившись в платье призрака, — выслушайте меня: я уже не тот человек, не буду тем человеком, каким был до встречи с вами… Зачем же вы мне показываете всё это, если для меня уже нет надежды?
В первый раз шевельнулась рука призрака.
— Добрый дух! — продолжал Скрудж, лежавший ничком, — походатайствуйте за меня, смилуйтесь надо мною. Удостоверьте меня, что я могу переиначить все эти образы, если переиначу мою жизнь?
Призрак благосклонно махнул рукой.
— Ото всего сердца буду чтить я святки, и буду ждать их круглый год. Буду жить в прошлом, в настоящем и в будущем: все вы три духа дали мне незабвенные уроки… О! скажите мне, что я могу стереть эту надпись с могильного камня?
Скрудж отчаянно ухватился за руку призрака: рука выскользнула было, но Скрудж сдавил ее, как клещами; однако же призрак всё еще был сильнее Скруджа, и оттолкнул его.
Подняв обе руки в последней мольбе об изменении своей участи, Скрудж заметил, что одежды духа становятся тоньше и тоньше, и сам дух постепенно преображается, и преобразился в занавесный столбик постели.
Пятая строфа
Действительно — это был занавесный столбик. Да. И столбик над собственной постелью Скруджа, и даже в собственной спальне Скруджа. Перед ним был целый день — оправиться и переменить образ жизни.
— Буду жить в прошлом и в настоящем… — повторил Скрудж, соскакивая с постели. — Врезались мне в память три духовные урока. О, Джэкоб Мэрлей! Да святится праздник Рождества Христова.
— Не сняты они, не сняты! — продолжал Скрудж, обнимая с рыданием постельные занавески. — И кольца целы… И всё, что я видел, — греза!…
Он мял и переминал платье, сам не понимая — что делает.
— Боже мой! — говорил он, схватив в обе руки чулки и становясь с ними в позу Лаокоона, оплетенного змеями. — Господи! я легче пуха, счастливее бесплотного духа, веселее школьника, пьянее вина!… С праздником! Всех имею честь поздравить с праздником!… Эй! кто там! Ау!… Го-го-го!…
Одним прыжком перескочил он из спальни в гостиную и остановился в ней, запыхавшись.
— Вот и кастрюлька с кашицей! — кричал он. — Вот и дверь, сквозь нее же проник призрак Мэрлея! Вот и уголок, где сидел нынешний Сочельник! Вот и окошко, откуда я следил за грешными душами: всё на месте, всё в порядке… Ха-ха-ха-ха!
И это было так… Для человека, не смеявшегося столько лет, этот смех был торжественно великолепен, был родоначальником нескончаемых покатов со смеха.
— Не знаю я — какое у нас сегодня число? — продолжал Скрудж. — Не знаю — сколько времени провел я между духов. Ничего не знаю: я просто ребенок… И как бы мне хотелось быть маленьким ребенком… Эй, гэй, гой, гэй!…
Его восторг был умерен церковными колоколами, перезванивавшими во все тяжкие:
«Дини-дини дон-бум, бум! Динь динь дон, бум, бум, бум! Дон, динь-дон, бум»!
— Отлично! Отлично! — покрикивал Скрудж; подбежал к окошку и глянул на улицу. Не было ни изморози, ни тумана: был ясный, свежий денек, один из тех, что веселят и укрепляют, и гонят кровь по жилам в «плясовую». Золотое солнце; голубое небо; колокольный трезвон… — Отлично! Отлично!…
— Какой сегодня день? — крикнул Скрудж из окошка какому-то вероятно на него же заглядевшемуся мальчишке.
— Что? — спросил изумленный мальчик.
— Какой сегодня день, голубчик? — повторил Скрудж.
— Сегодня? — еще раз спросил мальчик. — Да сегодня — Рождество.
— Рождество! — подумал Скрудж. — Стало быть, я его не потерял. Духи устроили всё в одну ночь. Они всё могут сделать — кто же в этом сомневается? — всё могут…
— Эй-эй, любезный?
— Ну, что? — ответил мальчик.
— Знаешь ты мясную лавку на углу второй улицы?
— Конечно.
— Умный ребенок! — заметил про себя Скрудж. — Ребенок замечательный… Не знаешь ли ты: продана, или нет, индейка — не маленькая, а которая побольше?
— А! Это такая, что с меня будет?
— Восхитительный ребенок! — прошептал Скрудж. — С ним и разговаривать любо… Ну, эта самая, котеночек ты мой!
— Не продана еще.
— В самом деле?.. Пойди же — купи.
— Шутник! — ответил мальчик.
— Нет, — сказал Скрудж, — я говорю не шутя. Купи и скажи, чтобы принесли ко мне. Я дам адрес — куда ее отнести. Захвати с собою какого-нибудь мальчика из лавки, и вот — тебе шиллинг. Если ты через пять минут вернешься с покупкою, я тебе дам еще.
Мальчишка полетел необгонной стрелой.
— Я эту индейку пошлю к Бобу Крэтчиту, — шептал Скрудж, потирая руки и смеясь, — он и не узнает — от кого? Она вдвое толще Тини-Тима… я уверен, что Боб поймет эту шутку…
Он написал адрес несколько дрожавшею рукой и сошёл вниз, на встречу приказчика из мясной лавки. Ему бросился в глаза дверной молоток.
— Всю мою жизнь буду я любить тебя! — сказал Скрудж, погладив молоток. — И до сих пор я не замечал его!… А какое честное выражение во всей его физиономии… Ох ты мой добрый, мой изящный молоток! А вот и индейка!… Эдакая-то вы! Эге-ге-ге-ге! «С праздником имеем честь поздравить»!..
И точно — была себе индейка!…
Не верю я, чтобы это пернатое держалось когда-либо на ногах, они подломились бы под ним, как сургучные палочки.
— Да ведь вот что: вам не снести ее в Кэмден-Тоун, — сказал Скрудж, — надо взять кэб[7].
Всё это было проговорено со смехом; со смехом же, с веселым смехом, расплатился Скрудж и за индейку и за кэб, со смехом дал деньги мальчику и, задыхаясь и смеючись до слез, упал в свое кресло.
Потом он выбрился, оделся в лучшее свое платье и вышел прогуляться по улицам. На улицах была густая толпа; Скрудж глядел на всех самодовольно, заложил руки за спину, так самодовольно, что трое-четверо прохожих зевак не удержались и приветствовали его словами: «Здравствуйте, господин! С праздником имеем честь поздравить»!
Не успел он пройти несколько шагов, как навстречу ему попался тот изящный джентльмен, что накануне приходил к нему в контору с вопросом: «Скрудж и Мэрлей, кажется»? Скрудж смутился было; но тотчас же оправился и сказал, взяв почтенного джентльмена за обе руки:
— Как вы поживаете, сэр? Надеюсь, что вчера, к чести вашей, выдался денек? С праздником позвольте вас поздравить, сэр!
— Мистер Скрудж?
— Да. Боюсь, что это прозвище не совсем для вас приятно? Позвольте мне извиниться: не будете ли вы так добры, что… — (Скрудж сказал почтенному джентльмену несколько слов на ухо.)
— Господи! неужели? — спросил, задыхаясь джентльмен. — Любезный мой мистер Скрудж, вы говорите не шутя?
— Безо всяких шуток! — отвечал Скрудж. — Я уплачиваю старый долг, если милость ваша будет — принять?…
— Милостивый государь! — перебил Скруджа собеседник, дружески тряся его за руку, — я не знаю, как и хвалить такое великое…
— Ради Бога, ни слова более! — остановил его Скрудж. — Заходите ко мне… ведь вы зайдете, не правда ли?
— О! безо всякого сомнения! — вскрикнул убедительно старый господин.
— Благодарю, — сказал Скрудж. — Я вам бесконечно обязан, и тысячу раз приношу мою благодарность. Прощайте.
Зашел он в церковь; пробежал по улицам; раздал мальчикам несколько легких щелчков по головам; изумился приятности своей прогулки, а пополудни направил стопы к дому племянника.
Раз двенадцать прошел он мимо знакомой двери и не решался войти. Наконец осмелился и постучался.
— Дома хозяин, голубушка? — спросил Скрудж у служанки. — Какая же ты хорошенькая, ей Богу!…
