Эдвард Форстер - Говардс-Энд
Через минуту на лестнице послышался шум. Леонард сунул визитную карточку Маргарет между страницами Рёскина и открыл дверь. Вошла женщина, о которой проще всего было бы сказать, что респектабельность ей не свойственна. Вид у нее был ошеломляющий. Казалось, она вся состоит из веревочек и шнурков — ленточек, цепочек, бус, которые звякали и запутывались, — да еще из небесно-голубых перьев боа, намотанного на шею, со свисающими неровными концами. На торчащей голой шее виднелись два ряда жемчужин, руки были обнажены по локоть, но сквозь дешевое кружево можно было разглядеть и плечи. Ее украшенная цветами шляпка напоминала покрытые фланелью корзинки для овощей, которые мы в детстве засевали горчицей и кресс-салатом, — семена кое-где прорастали, а кое-где нет. Шляпку женщина носила на затылке. Что касается волос, точнее сказать, отдельных прядей, то их описать непросто. Одна конфигурация располагалась сзади в виде толстой подушки, а другая, которой досталась менее сложная роль, обрамляла кудряшками лоб. Лицо — лицо не имеет значения. Оно было то же, что и на фотографии, но выглядело старше, а зубы не были столь многочисленными, как предположил фотограф, и уж точно не такими белыми. Да, Джеки миновала пору своего расцвета, каким бы ни был этот расцвет. Быстрее, чем большинство женщин, она приближалась к бесцветному периоду своей жизни, что подтверждал и ее взгляд.
— Хо-хо! — воодушевленно приветствовал это существо Леонард, помогая ему снять боа.
— Хо-хо! — ответила Джеки хриплым голосом.
— Уходила? — спросил он.
Вопрос мог бы показаться излишним, но таковым не был, потому что дама ответила:
— Нет, — а потом добавила: — Ох как я устала.
— Ты устала?
— А?
— Я устал, — сказал Леонард, вешая боа.
— О, Лен, я так устала.
— Я ходил на тот концерт классической музыки, о котором тебе говорил, — сказал он.
— Что-что?
— Я вернулся, как только он закончился.
— Кто-нибудь к нам заходил? — спросила Джеки.
— Я никого не видел. На улице я встретил мистера Канингема, и мы перекинулись парой фраз.
— Что? Ты про мистера Канингема?
— Да.
— A-а! Ты хочешь сказать, мистер Канингем?
— Да, мистер Канингем.
— Я зашла на чашечку чая к одной знакомой.
Наконец открыв миру свой секрет и даже намекнув на имя знакомой дамы, Джеки не стала более упражняться в столь трудном и утомительном искусстве разговора. Она никогда не отличалась умением вести беседу. Даже в те дни, когда был сделан снимок, она полагалась на свою улыбку и фигуру, чтобы привлечь внимание окружающих. Теперь же, когда ее образ располагался «на полочке, на полочке, ребята, я на полочке», едва ли ей удалось бы овладеть красноречием. Временами с ее губ еще срывались обрывки песенки (примером которых могут служить приведенные выше строчки), но слова, употребляемые с целью разговора, были редкостью.
Усевшись на колени к Леонарду, Джеки начала его ласкать. Теперь она была крупной женщиной тридцати трех лет, и Леонарду было тяжело ее держать, однако язык не поворачивался признаться.
— Это ты книжку читаешь? — спросила она.
И он ответил:
— Да, это книжка.
Он резко отвел книгу в сторону, чтобы избежать ее цепкой хватки, и на пол вывалилась визитная карточка Маргарет. Она упала надписью вниз, и Леонард пробормотал:
— Закладка.
— Лен…
— Что такое? — спросил он слегка утомленно, поскольку, когда Джеки сидела у него на коленях, у нее была только одна тема для разговора.
— Ты правда меня любишь?
— Джеки, ты прекрасно знаешь, что люблю. Как ты можешь об этом спрашивать?
— Ну, ты правда меня любишь, Лен, да?
— Конечно, люблю.
Пауза. Он уже знал, какая будет следующая фраза.
— Лен…
— Ну что еще?
— Лен, ты все сделаешь как положено?
— Я больше не могу это слышать! — воскликнул юноша, наконец выйдя из себя. — Я пообещал, что женюсь, когда стану совершеннолетним, — и хватит об этом. Я дал тебе слово. Как только мне исполнится двадцать один год — женюсь. И не о чем сейчас беспокоиться. У меня и так хватает поводов для беспокойства. Разве похоже, что я собираюсь тебя бросить или изменить своему слову, когда я уже потратил столько денег? Кроме того, я англичанин и всегда выполняю обещания. Будь умницей, Джеки. Конечно, я женюсь на тебе. Только перестань мне надоедать.
— Когда у тебя день рождения, Лен?
— Я тебе уже сто раз говорил: одиннадцатого ноября следующего года. А теперь слезь-ка с моих колен. Наверное, кому-то надо приготовить ужин.
Джеки отправилась в спальню и занялась своей шляпкой, то есть начала резко и коротко на нее дуть. Прибрав в гостиной, Леонард принялся готовить ужин. Он опустил пенс в прорезь газового счетчика, и вскоре квартиру наполнил металлический запах дыма. Ему никак не удавалось обрести душевное спокойствие, и все время, пока готовил, он беспрестанно жаловался с горечью в голосе:
— Очень плохо, когда человеку не верят. От этого только злишься. А я ведь перед всеми делаю вид, что ты моя жена — ну хорошо, хорошо, ты будешь моей женой, — и я купил тебе колечко и снял меблированную квартиру, а это стоит гораздо больше, чем я могу себе позволить, а ты все недовольна, и я скрываю правду, когда пишу домой. — Леонард заговорил тише. — Он бы положил этому конец. — Голосом, полным ужаса, который прозвучал, пожалуй, слишком, театрально, он повторил: — Мой брат положил бы этому конец. Я иду против всех, Джеки. Да, я такой. Меня не заботит мнение окружающих. Я не ищу легких путей, не ищу! И так было всегда. Я не какой-то слабак. Если женщина в беде, я ее не покину. Не в моих это правилах. Благодарим покорно. Но я хочу тебе сказать кое-что еще. Для меня очень важно самосовершенствование посредством Литературы и Искусства, которое расширяет мировоззрение. К примеру, когда ты вошла, я читал «Камни Венеции» Рёскина. Говорю это не с целью похвастаться, но чтобы показать тебе, каков я человек. Могу добавить, что мне очень понравился концерт классической музыки, который я сегодня посетил.
Ко всякому настроению Леонарда Джеки была равно безразлична. Когда ужин был готов — но не раньше, — она вышла из спальни со словами:
— Но ты же меня любишь, правда?
Они начали ужин с супового кубика, который Леонард только что растворил в горячей воде. За супом последовал язык — усеянное пятнышками мясо цилиндрической формы, чуть покрытое желе сверху, но зато с большим количеством желтого жира внизу, — и в завершении трапезы был съеден еще один растворенный в воде кубик (ананасового желе), который Леонард приготовил раньше. Джеки ела, в общем, с удовольствием, время от времени поглядывая на своего мужчину беспокойными глазами, которым ничто в ее внешности не соответствовало и в которых, однако, отражалась ее душа. Леонарду удалось убедить свой желудок, что ему досталась питательная еда.
После ужина они выкурили по сигарете и обменялись несколькими соображениями. Джеки заметила, что «портрет» был разбит, а Леонард нашел случай ввернуть, уже во второй раз, что после концерта в Куинс-Холле он сразу пошел домой. Вскоре она снова уселась к нему на колени. Как раз на уровне их голов за окном взад-вперед топали жители Камелия-роуд, а семья в квартире на первом этаже начала петь: «Внемли, душа! Грядет Господь».
— Это пение меня слишком угнетает, — сказал Леонард.
Джеки, решив на этот раз поддержать беседу, сообщила, что ей мелодия нравится.
— Нет, я сыграю тебе что-нибудь получше. Ну-ка, дорогая, поднимись на минутку.
Он подошел к пианино и пробренчал пьеску Грига. Леонард играл плохо и вульгарно, но представление прошло не без последствий, ибо Джеки сказала, что ей, пожалуй, пора в постель. Когда она удалилась, юноша мысленно обратился к другим предметам, задумавшись о том, что говорила о музыке эта странная мисс Шлегель — та, что так гримасничала во время разговора. Со временем в его мысли прокрались зависть и грусть. Там, в Куинс-Холле, была девушка по имени Хелен, утащившая его зонтик, молодая немка, которая мило ему улыбнулась, герр такой-то, тетушка такая-то и еще брат — все те, чьи руки держат в руках этот мир. Все они поднялись по той узкой, богато украшенной лестнице в доме на Уикем-плейс и расположились в какой-нибудь просторной комнате наверху, в которую ему никогда не войти, даже если бы он читал книги по десять часов в день. Все его постоянные старания тщетны. Некоторые рождаются, принадлежа образованному классу, а остальным лучше заняться тем, что проще. Уверенно смотреть на жизнь и видеть ее целиком — удел не таких, как он.
Из темноты за кухней послышался голос:
— Лен?
— Ты легла? — наморщив лоб, спросил он.
— Угу.
— Хорошо.
Вскоре она позвала его снова.
— Мне хочется дочитать главу.
— Что?
Леонард заткнул уши, чтобы ее не слышать.
