Константин Станюкович - История одной жизни
– А что, граф, настоящие князья и графы делают?
Ненастоящий «граф» весело рассмеялся.
– А ты как думаешь, Антошка? – переспросил он.
– Я думаю, что они ничего не делают. Да и что им делать?
– Ты не ошибся… Собственно говоря, они ничего не делают… Не все, впрочем… Некоторые служат… получают жалованье… выходят в генералы…
– Зачем, ежели они богаты…
– А так… Лестно… Шапка белая… на груди кресты и звезды… мундир расшитый… Видал?..
– Видал…
– Небось и ты хотел бы быть генералом?
– Очень бы даже хотел… Но только из простых генералов не бывает…
– Бывает… Ежели выучишься всему, что нужно, и ты можешь быть генералом… Конечно, это редко, но случается…
– Ну?..
– Я тебе верно говорю.
– А вы, граф, тоже прежде были богаты?
– Был, Антошка…
– То-то вас графом называют…
– Только я не граф…
– Из каких же вы будете?
– Из дворян, из старинных дворян, Антошка!
– Это из господ, значит?..
– Именно, мои друг…
– Я так и полагал, что вы из важных…
– Это почему?
– Вид у вас такой графский… Сейчас приметно… Другой и видно богач, а виду нет… А вы богаты тоже были? – допрашивал Антошка.
– Да… было состояние…
– И много у вас денег было?.. Тысяч десять поди? – осведомлялся Антошка, имевший о богатстве довольно смутные представления.
– Тысяч триста считай! – усмехнулся «граф».
Антошка ахнул. В его воображении пронеслось что-то колоссальное.
«Я бы таких денег не спустил!» – подумал он и спросил:
– За такие деньги можно, например, дом купить?
– Да еще какой!
– Ишь ты! Куда же вы столько денег протратили?
– Так, зря протратил… на всякие глупости и безобразия… Только и жил для того, чтоб себя потешить и другим показать: вот какой я дурак… Не понимал тогда, что это гнусно…
– Для форца, значит? – старался уяснить себе Антошка.
– То-то для форда, как ты выражаешься… И когда я ухнул свои триста тысяч, я еще задолжал на двести… Отец долги заплатил и отказался от меня… Проклял… Понял?
– Понял! – шепнул Антошка, невольно вздрагивая при представлении об ужасе проклятия.
– Ну, вот с тех пор я и сделался нищим…
Антошка участливо посматривал на «графа».
– А разве тогда никто вам не помог? – спросил он.
– Никто… Да и к чему помогать такому мотыге? Решительно не к чему!
– А я на месте отца помог бы! – решительно заявил Антошка.
«Граф» усмехнулся.
– Капиталу большого не дал бы, а отпускал бы на прожиток… А то вдруг так-таки и бросить человека. Пропадай, мол!
«Граф» любовно взглянул на своего сожителя и словно бы про себя заметил:
– Оно, пожалуй, и лучше вышло, что тогда меня все бросили… А то я так бы свиньей и остался!
Этой «философии» Антошка, видимо, не понял и удивленно приподнял брови. По его мнению, получать барину на прожиток от сродственников ничего общего не имело со свинством. На то он и барин, чтобы ничего не делать… Видал он, слава богу, господ… Катаются себе да гуляют. Пречудесно!
Однако он не сообщил этих соображений «графу» и с большим любопытством и некоторым соболезнованием спросил после минуты молчания:
– А если б того не случилось… вы могли бы выйти в генералы?
– Наверное. Все мои товарищи генералы… Я прежде офицером был.
– Офицером? – протянул удивленно Антошка.
– Хочешь посмотреть, какой я был?
«Граф» достал из своего сундука старенький альбом и, передавая его Антошке, проговорил:
– Вот узнай-ка, где я?
Антошка стал рассматривать альбом, в котором было много офицеров, генералов в крестах и со звездами и красивых дам, несколько огорошенный таким обилием важных особ.
– Это все ваши сродственники, граф?
– Тут не одни родственники; есть и бывшие товарищи и знакомые…
– И князья и графы есть?
– Однако ты, Антошка, как посмотрю, имеешь к ним большое пристрастие… Уж не думаешь ли и ты графом быть со временем? – рассмеялся «граф». – Ну, а меня не узнал?
– Нет! – отвечал несколько сконфуженный Антошка.
– Вот, полюбуйся!
И «граф» указал на фотографию молодого красавца брюнета, в полной парадной форме уланского офицера, веселого, жизнерадостного, с смелым, слегка надменным выражением в больших глазах. И поза на фотографии была вызывающая, самоуверенная…
– Это – вы? – воскликнул полный восхищенного изумления Антошка, и его быстрые карие глаза перебегали с портрета на оригинал, желая уловить сходство.
– Я… Собственной своей персоной…
– Теперь и не признать!
– Ну еще бы! – грустно протянул «граф».
И по его преждевременно состарившемуся, испитому, землистому лицу, нисколько не напоминавшему красавца на портрете, пробежала тень…
– Укатали, брат, сивку крутые горки! – промолвил «граф».
Оба примолкли.
– Однако ложись спать, Антошка… Завтра пораньше пойдем в рынок покупать тебе обмундировку… Ложись… О князьях и графах еще успеем поговорить… Только знаешь ли что?.. Не особенно завидуй им… Право, не стоит…
Скоро они улеглись спать.
Антошка хоть и полон был новыми впечатлениями и мыслями, но тем не менее довольно скоро сладко захрапел.
В этот вечер, перед отходом ко сну, «граф» почему-то вдруг вспомнил о советах доктора и не выпил обычных нескольких рюмок водки, хотя бутылка и была им принесена в числе других закусок и спрятана в сундук, чтоб Антошка ее не видал. И – что еще было странней! – ему, еще несколько дней тому назад совсем равнодушному к смерти, теперь, напротив, очень хотелось жить.
Долго ворочался «граф» на своем жестком блинчатом тюфяке, долго кашлял скверным, сухим кашлем, чувствуя, как ноет грудь, и долго думал об Антошкиной судьбе и об его полушубке.
«Неужели „знатный братец“ до конца будет последователен и оставит просьбу без ответа? Неужели жалость недоступна его сердцу?»
И в голове «графа» забродили воспоминания о «братце».
Никогда они не были близки и дружны. Этот благоразумный, солидный и корректный Костя, любимец отца, всегда относился несколько свысока к беспутному Шурке и нередко читал ему нравоучения. И всегда он был какой-то жесткий и гордился и тем, что вышел из школы правоведения с золотой медалью, и своим умом, и своими блестящими успехами по службе. Когда бабушка оставила одному Шурке, своему любимцу, свое состояние, брат еще более озлился на Шурку, говорил с нескрываемым презрением, что дуракам счастье, и наотрез отказался взять половину наследства, которую Шурка великодушно предложил старшему брату. С тех пор они редко и видались. Шурка просаживал наследство, а Костя работал, усердно делая карьеру. Скоро он уехал в провинцию, назначенный двадцати семи лет прокурором окружного суда, и вернулся в Петербург, чтобы занять довольно видное место в то самое время, как младший брат должен был выйти из полка и избежал позора суда за подлог только благодаря тому, что отец заплатил за сына большую часть своего состояния… После этого Шурка обратился за помощью к брату, но получил от него жестокое письмо…
О, это было одно из тех бессердечных и в то же время неумолимо справедливых писем, логичных и строго принципиальных, которые могут писать только очень сухие и мнящие себя непогрешимыми люди. И «граф» до сих пор не забыл этого письма – он даже сохранил его, – в котором старший брат привел веские соображения, почему он считает невозможным помочь человеку, делающему подложные надписи, хотя бы таким человеком был и родной брат, и почему он «покорнейше просит» не считать его братом и ни в какие сношения не входить. Далее он откровенно выражал сожаление, что отец заплатил по векселю, а не передал дела судебному разбирательству, и рекомендовал пустить себе пулю в лоб. Это было бы самое лучшее.
С тех пор прошло пятнадцать лет. «Граф» знал из газет, что брат занимает очень видное место. О нем пишут в газетах. В иллюстрациях помещают его портреты. «Знатный братец» был знаменит, и пропойца-нищий раза два-три видел его на улице… видел и каждый раз вспоминал его со злобой. Он ненавидел его и глубоко презирал, считая его далеко не заслуживающим той репутации, какой он пользовался. Прослышав про его богатство, он был уверен, что «знатный братец», несмотря на всю свою корректность, далеко не разборчив в средствах, но только умеет ловко хоронить концы.
«Наверное, ворует!» – решил «граф» и нередко в компании таких же пропойц, как он сам, ораторствовал по поводу несправедливости и неправды, которые царят на земле.
– Укради что-нибудь какой-нибудь уличный воришка – и его в тюрьму, ему нет пощады, а если ворует видное лицо, как бы вы думали, что ему? Ничего! Даже если и попадется, то самое большее, что уволят и назначат в какой-нибудь совет… Так-то на свете творятся дела!
Он все ждал, что «знатный братец» попадется и его уволят, но проходили года, и он крепко сидел на своем месте, хотя озлобленная уверенность «графа» как будто и имела некоторые основания. По крайней мере о бескорыстии Опольева ходили весьма нелестные слухи в бюрократических кругах, и многие удивлялись, как это министр верит в добродетели Опольева.
